— Дело твое.

Дагни поднялась, чтобы уйти. Таггерт склонился над столом, явно не решаясь закончить встречу столь резко.

— Ты, конечно, понимаешь, что для проведения решения потребуется более продолжительная процедура, — сказал он, чуть ли не с надеждой в голосе. — Одним разговором со мной ты не отделаешься.

— O конечно, — проговорила она. — Я пришлю тебе подробный отчет, который подготовит Эдди и который ты читать не будешь. Эдди поможет тебе провести его по инстанциям. Сегодня вечером я отправляюсь в Филадельфию на встречу с Риарденом. Нам с ним придется как следует потрудиться, — и добавила: — Все просто, Джим.

Она уже повернулась, чтобы уйти, когда он заговорил снова, и слова его казались совершенно не относящимися к делу:

— Тебе все сходит с рук, потому что тебе везет. Другим это не удается.

— Что не удается?

— Другие люди устроены, как полагается людям. У них есть чувства. Они не могут посвятить всю свою жизнь металлам и двигателям. Тебе повезло — чувств у тебя нет никаких. И никогда не было.

Она поглядела на него, и удивление в ее серых глазах сменилось спокойствием, а потом странным выражением, скорее напоминавшим усталость, если не считать того, что читалось в нем нечто большее, чем просто принятие истины настоящего момента.

— Да, Джим, — ответила она негромко, — действительно, чувств у меня нет и никогда не было.

Эдди Уиллерс проводил Дагни в ее кабинет. Она вернулась, и он ощутил, что мир сделался ясным, простым и вполне приемлемым и что можно забыть о смятении и неопределенности. Лишь он один находил вполне естественным то, что Дагни — женщина — занимает пост исполнительного вице-президента огромной железнодорожной компании. Еще когда ему было десять лет, она заявила, что когда-нибудь будет управлять дорогой. И теперь свершившийся факт удивлял его ничуть не больше обещания, данного некогда на лесной поляне.

Когда они оказались в ее кабинете, когда она села за стол и бросила взгляд на приготовленные им бумаги, Эдди почувствовал себя как в собственной машине: двигатель уже заработал, колеса готовы рвануться вперед.

Он уже собрался уйти, когда вспомнил, что не доложил об одном деле.

— Оуэн Келлог из Вокзального отдела просил принять его.

Она удивленно вскинула глаза.

— Забавно. А я как раз собиралась вызвать его. Пусть войдет. Он мне нужен…

— Эдди, — добавила она вдруг, — прежде чем я займусь делами, попроси, чтобы меня связали по телефону с Эйерсом из «Эйерс Мьюзик Паблишинг Компани».

— Музыкальным издательством? — с недоумением повторил он.

— Да. У меня есть к нему один вопрос.

Когда любезный голос мистера Эйерса осведомился о той услуге, которую может оказать ей, она спросила:

— Скажите мне, не написал ли Ричард Халлей новый, Пятый концерт для фортепьяно с оркестром?

— Пятый концерт, мисс Таггерт? Нет, конечно же, нет.

— Вы уверены в этом?

— Совершенно уверен, мисс Таггерт. Он не писал ничего уже восемь лет.

— Так, значит, он жив?

— Ну да… то есть я не могу гарантировать этого, он совершенно удалился от общества, но не сомневаюсь, о его смерти мы бы обязательно услышали.

— И если бы он что-нибудь написал, вы, конечно, узнали бы об этом?

— Конечно. Причем первыми. Мы публиковали все его произведения. Но он прекратил писать.

— Понимаю. Благодарю вас.

Когда Оуэн Келлог вошел в ее кабинет, Дагни посмотрела на него с удовлетворением. Ей было приятно, что она правильно запомнила его внешность, — лицо его напоминало молодого кондуктора, это было лицо человека, с которым она была готова иметь дело.

— Садитесь, мистер Келлог, — предложила она, однако он остался стоять перед ее столом.

— Когда-то вы спрашивали, не хочу ли я изменить свое служебное положение, мисс Таггерт, — проговорил он, — поэтому я пришел к вам с просьбой уволить меня.

Она ожидала услышать что угодно, но только не это; после мгновенного замешательства она спросила:

— Почему?

— По личным причинам.

— Вы чем-то не удовлетворены?

— Нет.

— Вы получили лучшее предложение?

— Нет.

— На какую железную дорогу вы переходите?

— Я не собираюсь работать на железной дороге, мисс Таггерт.

— Тогда какую же работу вы подыскали себе?

— Я еще не принял решения.

Дагни с некоторой неловкостью рассматривала его. На лице его не было никакой вражды; он смотрел ей в глаза, отвечал просто и прямо; говорил как человек, которому нечего скрывать или выдумывать; вежливое лицо было нейтральным.

— Тогда почему вы решили уволиться?

— Это мое личное дело.

— Вы заболели? У вас неприятности со здоровьем?

— Нет.

— Вы хотите покинуть город?

— Нет.

— Вам досталось наследство, которое позволяет вам отойти от дел?

— Нет.

— Вы намереваетесь продолжать зарабатывать на жизнь?

— Да.

— Но вы не хотите работать на «Таггерт Трансконтинентал»?

— Не хочу.

— В таком случае здесь должно было случиться нечто, определившее ваше решение. Что именно?

— Ничего, мисс Таггерт.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все. У меня есть причины знать.

— Поверите ли вы мне на слово, мисс Таггерт?

— Да.

— Никакое лицо, дело или событие, связанное с моей работой у вас, не оказало никакого влияния на мое решение.

— Итак, у вас нет никаких претензий к «Таггерт Трансконтинентал»?

— Никаких.

— Но, может быть, вы передумаете, когда услышите о том, что намереваюсь предложить вам я.

— Простите, мисс Таггерт. Я не могу этого сделать.

— Может быть, я все-таки сделаю вам свое предложение?

— Да, если вам угодно.

— Поверите ли вы мне на слово, если я скажу, что решила предложить вам некий пост еще до того, как вы попросили меня принять вас? Я хочу, чтобы вы знали это.

— Я всегда верю вам на слово, мисс Таггерт.

— Я хочу предложить вам место управляющего отделением Огайо нашей дороги. Если хотите, оно — ваше.

На лице Келлога не отразилось никакой реакции, слова эти, похоже, значили для него не больше, чем для дикаря, никогда не слыхавшего о железной дороге.

— Я не хочу этого места, мисс Таггерт, — просто ответил он.

Сделав паузу, она проговорила напряженным голосом:

— Назовите свои условия, Келлог. Скажите, сколько вы хотите получать, вы нужны мне. Я могу дать вам больше, чем предложит любая другая железная дорога.

— Я не намереваюсь работать на железных дорогах.

— Мне казалось, вы любите свою работу.

За время этого разговора он впервые обнаружил какие-то признаки чувств: глаза его чуть расширились, и со странным тихим упорством в голосе он ответил:

— Люблю.

— Тогда скажите мне, чем я могу удержать вас? — слова эти прозвучали столь непосредственно и откровенно, что явно проняли его.

— Наверно, я поступил неправильно, явившись к вам с просьбой об увольнении, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы хотели услышать от меня причины моего решения, чтобы сделать мне контрпредложение. Поэтому мое появление здесь выглядит так, будто я готов к сделке. Но это не так. Я пришел к вам только потому что… потому что хотел сдержать свое слово.

Внезапная пауза, словно мгновение озарения, открыла Дагни, как много значили для Келлога ее интерес и просьба и что решение далось ему не просто.

— Послушайте, Келлог, неужели мне нечего предложить вам? — спросила она.

— Нечего, мисс Таггерт. Увы, ничего.

Он повернулся, чтобы уйти. И впервые в жизни Дагни ощутила свое поражение и беспомощность.

— Но почему? — спросила она, обращаясь в пространство.

Молодой человек остановился, пожал плечами и улыбнулся. На мгновение он словно ожил, и более странной улыбки ей еще не приходилось видеть: в ней было и тайное веселье, и сердечный надлом, и бесконечная горечь. Он ответил вопросом:

— А кто такой Джон Голт?