Он говорил правду – служащие ателье устроили необычайно длинный перерыв, что никогда не позволили бы себе, будь Руди на работе. Однако босс находился дома, сказавшись больным, и, по последним сведениям, обзванивал своих парижских кутюрье, сообщая им об ужасном предательстве Жиля.

Подперев голову руками, Жиль без всякого выражения смотрел на свой заваленный бумагами чертежный стол. Скорбные вопли Руди разносились вчера по всему зданию, когда он наконец сообщил боссу о своем решении перейти на работу в новоявленный Дом моды Лувель, приобретенный недавно американцем Джексоном Стормом.

– Я всегда знал, что ты собираешься покинуть меня!

Совсем обезумев от горя, Руди не мог сам вести машину и отправился домой на такси. На следующее утро в девять часов его слуга позвонил, чтобы сообщить, что господин Мортесьер не явится на работу. В сущности, он мог отсутствовать целую неделю. Жилю передали, чтобы он в отсутствие Руди завершил и так задержавшуюся весеннюю коллекцию. Благородный жест, но никто не знал, причастен ли к нему Руди. Неизвестно даже, проявил ли он к этому сколько-нибудь значительный интерес.

– Айрис скоро вернется. Она не может пропустить ни одного показа мод. – Элис действительно сожалела о ветреном поведении Айрис, однако считала, что Жиль слишком близко к сердцу принимает такие пустяки. А после объявления о своем уходе стал еще чувствительнее.

– Теперь мне уже все равно. Я знал, что оставаться здесь будет невыносимо. – Жиль поднял голову и в отчаянии огляделся вокруг. – Здесь невозможно работать! Только Руди все это по душе.

Он задумчиво посмотрел на белый костюм, в котором была Элис. Пора было возвращаться к работе; кажется, Элис говорила что-то о том, что отправляется на фортепьянный концерт в Центр Помпиду. В эту минуту на ней был минимум косметики, чтобы случайно не испортить костюм. Рыжие волосы она собрала сзади в узел, что подчеркивало изысканные линии ее шеи и горделивый разворот плеч.

Жиль неожиданно вспомнил об одном важном моменте в переговорах с Домом мод Лувель.

– Как твои дела? – довольно бесцеремонно спросил Жиль. Как и все у Мортесьера, он знал об испорченном вечернем платье. Это было главным предметом сплетен до тех пор, пока он не сообщил новость о своем уходе. – Ты в порядке?

– Да, разумеется. – Элис взглянула на него с недоумением.

– Что ж, только не благодаря Руди Мортесьеру. Если бы не он, тебе бы не пришлось идти на ужин с этим… этим… – Жиль поборол вспыхнувшее было в нем презрение. – Этим греком.

Элис удалось изобразить на лице унылую улыбку. Жиль был так молод, так категоричен в своих суждениях; хотя она всего на год или два старше, но чувствует себя умудренной опытом женщиной рядом с ним.

– Жиль, Руди ни в чем не виноват. – Теперь, когда молодой дизайнер покидал их, ей не хотелось быть замешанной в его ссору с боссом. – Он и слова не сказал по поводу платья.

Жиль фыркнул.

– С чего бы он стал говорить? Грек заплатил за него сполна.

Даже Элис удивилась, узнав стоимость украшенного бисером вечернего платья: восемнадцать тысяч долларов! И это не была безумная цена, некоторые платья парижских кутюрье шли по пятьдесят тысяч долларов. Однако она была уверена, что Николас Паллиадис, постоянный клиент второразрядных ночных клубов и щедрый покупатель драгоценностей, заплатил за свое вечернее увеселение гораздо больше, чем собирался. «Он, наверное, решил, что это очередной заговор», – усмехнулась про себя Элис.

Из сплетен, распространяемых в ателье Мортесьера, она узнала, что на следующее утро после свидания Николас позвонил Руди из парижского офиса Паллиадисов. По всей видимости, последовала череда телефонных переговоров, в которых, как поговаривали, участвовали адвокаты обеих сторон, но скандал с зеленым платьем в итоге был улажен, когда Николас Паллиадис полностью оплатил предъявленный счет.

Никто больше не вспоминал при Элис о платье, после того как она передала его главной закройщице ателье, которая чудом не упала в обморок при виде того, что стало с одной из лучших моделей. У Элис даже не было возможности переговорить с Руди; объявление Жиля об уходе сделало все остальное событиями второстепенной важности.

С того ужасного вечера Элис пребывала в напряжении. Ее интересовало, что именно поведал Руди Николас Паллиадис. Элис никак не могла забыть его дикий, параноидальный бред о том, что его шантажируют, его реакцию, когда он обнаружил, что она девственница. Разумеется, Паллиадис был взбешен из-за ее поспешного бегства из квартиры на авеню Фош. Она вполне допускала, что этот злосчастный эпизод может стоить ей работы. Ведь она всего лишь рядовая модель, а Николас Паллиадис богат и могуществен и, ко всему прочему, важный клиент Мортесьера.

Тем не менее, как это ни странно, в последующие дни Николас Паллиадис ни разу не попытался связаться с ней или застать ее на работе. Элис очень боялась, что он станет искать с ней встреч, и испытала облегчение, когда этого не произошло. Теперь она хотела как можно скорее забыть свою ошибку, вычеркнуть тот безумный вечер из памяти.

Жиль в упор смотрел на нее.

– Этот развратник вел себя с тобой как животное? Он оскорблял тебя? – Он нахмурился, когда Элис покачала головой. – Рвать на женщине платье, черт возьми, это отвратительно! Я бы придушил Руди собственными руками!

Элис не могла удержаться от улыбки. Жиль был по-юношески нетерпим в вопросах нравственности; когда это касалось женщин, особенно его красавицы жены, он становился похож на настоящего буржуа. Хотя в своем модном черном свитере с высоким воротом, джинсах и мотоциклетной кожанке он скорее выглядел как сексапильная звезда панк-рока.

Что касается вечера, проведенного с Николасом Паллиадисом, этого нелепого ужина в вульгарном ночном клубе с балалайками, бриллиантовых серег в шампанском – все это слилось для нее в один ночной кошмар. И, конечно, меньше всего она желала вспоминать о голом Паллиадисе, который как сумасшедший метался по комнате и обвинял ее в шантаже.

Когда-нибудь она посмеется над всей этой историей. Однако вряд ли это случится скоро.

– Мне жаль платье, – осторожно проговорила Элис. По официальной версии, в которую не верил ни один человек у Мортесьера, она зацепилась за дверную ручку «Даймлера». – Руди наметал его на мне незадолго до того, как я отправилась на ужин. Мне следовало быть поосторожней.

Если бы не неожиданное появление американского журналиста, который так вовремя подвез ее, неизвестно, чем бы кончилась для нее эта ночь. Что, если Николас Паллиадис догнал бы ее? Он мог попытаться силой заставить ее вернуться в квартиру на авеню Фош. Он мог бы…

Элис вздрогнула. Ей пришла в голову мысль, что Николас Паллиадис душевнобольной. Серьезный душевный недуг, скрывавшийся благодаря огромному богатству. Психически неуравновешенные наследники миллионных состояний не были большой редкостью в Париже.

Неудивительно, печально думала Элис, что она, в истерике, с дико блуждающим взглядом, желая только одного – избавиться от своего преследователя, запрыгнула в машину к американскому журналисту. Незнакомец, к чести его будет сказано, вел себя так, будто ничего особенного не произошло. Высаживая Элис на рю Буленвилье, он не стал расспрашивать ее, каким образом она оказалась в атласных туфельках под снегопадом на шикарной авеню Фош в такой час. Он дал ей свою визитную карточку. Его звали Кристофер Форбс.

– Говорят тебе, во всем виноват Руди, – горячо настаивал на своем Жиль. – Никто не любит связываться с греческими судовладельцами. Они вульгарны и беспринципны. Как и арабские нефтяные магнаты, они ценят только собственные деньги.

Элис поморщилась.

– Но, Жиль, должен же быть среди них хоть один…

Он фыркнул.

– Ни одного! Все они на одно лицо. Отец этого типа был известным ловеласом. Он гонял на дорогих машинах, попадал в скандальные истории с женщинами. Его несчастная жена была красавицей и наследницей огромного состояния, но стала алкоголичкой, потому что не могла вынести жизни с ним. У меня есть кузен, – сказал он с мрачным оттенком в голосе, – который одно время работал в «Рице». Он рассказывал, что однажды между ними была жуткая драка – они так лупили друг друга, что пришлось вызвать полицию, и его жену увезли в больницу на «Скорой помощи».