Они ощущали и страх; никто из парней не осмелился бы и пальцем прикоснуться к аэроплану — из страха разбудить спящую птицу.

Лишь Линус Винтер не испытывал этого благоговейного страха. Конор подвел его к пропеллеру, он ощупал его и весь аэроплан.

— Виктор испытывал бы гордость, — сказал он.

— Надеюсь, — ответил Конор. — Теоретическая часть столько же его, сколько моя, поэтому я и сделал вот это…

Конор сорвал с носа полоску бумаги и положил руку Линуса на то, что находилось под ней. Американец почувствовал под пальцами слоистые линии высохшей краски, складывающиеся в слово «Щетка».

Винтер грустно улыбнулся.

— Ему, французскому спесивцу, это должно было понравиться. Если бы мои слезные протоки еще действовали, я бы расплакался. — Он вытер нос. — Я должен написать что-то особенное. Мелодию, которая поможет тебе быстрее лететь.

— Время еще есть. Мне нужно по крайней мере тридцать метров для разгона, поэтому придется дождаться отлива.

Дядя, стоящий бок о бок с Конором, услышал это замечание.

— Объясни мне кое-что, Летчик. Если тебе нужно тридцать метров для разгона, то сколько метров тебе требуется, чтобы приземлиться?

Вполне уместный вопрос, однако Конору, похоже, не хотелось на него отвечать. Он повернулся и зашагал к плоским камням, избегая вопросительных взглядов следовавших за ним.

— Это сложно, — бормотал он. — Технически. Нужно сделать некоторые расчеты. — И потом, как будто тема была исчерпана: — Кстати, а где эти ясеневые нервюры? Мне нужно кое-что подправить.

Дядя прикурил очередную сигарету.

— Я достаточно хорошо знаю Большой Соленый. Если для приземления требуется такое же расстояние, как для разгона, то на острове такого места не найдешь. На всех плоских поверхностях стоят дома. Единственное место, где можно приземлиться, — это на площади перед дворцовыми воротами. — Безумие этой идеи заставило Дядю рассмеяться. — Площадь перед дворцом, только представьте себе! Если бы маршал Бонвилан был пауком, это была бы его паутина, а Летчик был бы…

— Мухой, — еле слышно закончил Линус.

Маршал Хьюго Бонвилан был необычайно возбужден; предстоял очень важный день, и не только для него, но для всех Бонвиланов, которые были вынуждены выслуживаться перед своими королями-идиотами. Сегодняшний день оправдает все их жертвы. Для такого финала понадобились века, но наконец-то Бонвиланы на шаг от того, чтобы занять место Трюдо.

Неудивительно, что Султан Ариф, войдя в полдень в кабинет Бонвилана, обнаружил маршала в таком состоянии, в каком не видел еще никогда. Бонвилан стоял у окна, хлопая в ладоши в такт вальсу Штрауса, который играл стоящий в углу скрипач. Султан откашлялся, привлекая внимание маршала.

— А-а, капитан, это ты! — лучась удовольствием, воскликнул Бонвилан. — Что за день, а? Исторический, и все такое прочее. Я люблю Штрауса, а ты? Многие считают, что я предпочитаю Вагнера, но это вовсе не так, хотя мои обязанности временами и носят мрачный характер. Нет, Штраус — вот кто нужен, если предстоит трудный день. Думаю, когда я буду вступать в должность премьер-министра, непременно надо будет выписать австрийский оркестр.

Такая самоуверенность удивила Султана, и это отразилось на его лице.

— Не тревожься из-за него. — Бонвилан сделал жест в сторону музыканта. — Несколько лет назад беднягу переехал экипаж, в результате чего он ослеп и оглох. Играет по памяти. Его прислал мне кайзер Вильгельм, и, представь, он приехал как раз сегодня. «Это знамение», — сказал я себе. Разве может теперь что-то пойти не так?

Султан нервничал все сильнее. В окружении маршала всегда что-то шло не так — для других людей, конечно.

— На все воля Божья. Думаю, все пройдет хорошо.

— Как же иначе? — Бонвилан отошел от окна. — Королева и ее приверженцы вскоре будут мертвы. Наследника нет, значит, я стану премьер-министром. Мальчишка Брокхартов, Летчик, без сомнения, предпримет попытку спасти их. Значит, мы заполучим также и его. Но даже если он не явится, после смерти Изабеллы ему уготована участь стать всего лишь негодующим беженцем. — Маршал уселся за письменный стол, гладя ладонью войлочную поверхность. — А теперь давай поговорим о яде.

Султан Ариф поставил на стол заткнутый пробкой пузырек, до половины наполненный бледно-желтым порошком.

— Это альпийский аконит,[105] — пояснил он. — Можно смешать с вином, а можно подсыпать в еду. Спустя несколько минут жертва начнет испытывать странное покалывание в руках, боль в груди, сильное беспокойство, ускоренное сердцебиение, тошноту. Затем рвота и вскоре смерть от остановки дыхания.

— Вскоре, — промурлыкал Бонвилан. — Это мне нравится. — Он поднял пузырек, разглядывая его на свету, как будто рассчитывая зрительно убедиться в смертоносных качествах порошка — Теперь вот что, Султан. Ты знаешь, как жизненно важно, чтобы во всей этой истории я выглядел безупречно. Я должен пострадать вместе с остальными и спастись исключительно благодаря собственной живучести. Врач королевы должен подтвердить, что я был на пороге смерти.

— Тогда выпейте лишь половину стакана, — посоветовал Султан. — Вы будете страдать так же, как остальные, но без остановки дыхания.

Бонвилан взял хрустальный графин и налил стакан бренди.

— Половину, говоришь? Ты уверен? Готов рискнуть моей жизнью?

— С неохотой.

— У меня есть идея. — Бонвилан высыпал в стакан щепотку порошка. — Почему бы не уточнить дозу на музыканте? — Он напустил на себя грустный вид. — Но ты с такой теплотой относишься к слепым, да и я хотел бы послушать еще что-нибудь из его репертуара.

Султан почувствовал, как по спине заструился пот.

— Нет никакой необходимости ничего уточнять, маршал. Мы и раньше применяли этот метод.

— Но не на мне. Я хочу, чтобы ты испытал его на себе. Тогда я буду уверен.

— Но на то, чтобы оправиться, уйдет несколько часов, — слабо запротестовал Султан. — А я буду нужен вам сегодня.

— Ты уже мне нужен, капитан. — Бонвилан протянул ему стакан. — Как раз для этого.

— А если появится Летчик?

— Этот мальчишка? Я с ним справлюсь. Я участвовал в нескольких кампаниях, Султан, и прекрасно владею мечом. Прошу тебя, выпей это, капитан. Или ты снова мне откажешь?

Султан почувствовал, что оказался в ловушке. Портреты многочисленных маршалов Бонвиланов сердито взирали на него со стен, подзадоривая отказаться.

«Я могу убить его, — подумал он. — По крайней мере, могу попытаться».

Однако это была битва разумов, и Султан уже проиграл ее. Слишком долго он безропотно выполнял приказания маршала.

«Я совершал чудовищные поступки. Чудовищные».

Султан Ариф вспомнил о вреде, причиненном им во имя Соленых островов, о множестве загубленных жизней, о тех, кто и сейчас томился в тюрьме.

Он протянул руку, взял стакан и выплеснул его содержимое в горло.

— Браво! — воскликнул Бонвилан. — Только поосторожнее со стаканом, он хрустальный.

Султан швырнул стакан на стол и стал ждать, когда подействует яд. Онемение конечностей — первый симптом отравления аконитом. Пальцы начало покалывать, и Султан уставился на них, словно они принадлежали другому человеку.

— Немеют, — сказал он.

— Превосходно! — воскликнул Бонвилан. — Начинается.

Султан слишком хорошо представлял себе, какие страдания его ожидают. Ему еще повезет, если он вообще выживет.

— Сыграй что-нибудь печальное, — приказал Бонвилан скрипачу, хотя тот не мог слышать его. — Нужно развеселить капитана.

Час спустя Султан скреб пальцами ковер, легкие жгло огнем, каждый вдох был, точно удар кинжала. Бонвилан присел рядом на корточки и щелкнул пальцами, привлекая его внимание.

— Вот теперь, капитан, — добродушно сказал он, — в следующий раз, когда я прикажу тебе убить слепого, ты сделаешь это. Понял?

Султан не то кивнул, не то просто спазматически дернул головой. В любом случае, Бонвилан не сомневался, что урок усвоен.