Все довольны, и заметка вывешивается в "Уголке быта".

Разговаривал с условно-освобожденным, переведенным из лагеря на "химию". Молодой парень. Выпивает. В спецкомендатуре всего месяц, а нарушений - вагон. Восемь классов. Мат-перемат. Агитировал его учиться. По существующему положению он обязан учиться в школе рабочей молодежи.

- Плохо на зоне?

- Ну, - соглашается он. И подкрепляет свои воспоминания бессмысленным матом. Бездарным, я бы сказал.

- Здесь-то жить можно?

- Ну... Тра-та-та...

- Ты, наверное, думаешь так: я уже почти на свободе, осталось два года "химии". Попью водочки, поваляю дурака, позадвигаю работу... Так ты думаешь? Лафа, дескать. Спишь, сколько хочешь, люди вольные ходят, девушки, танцы, кино, гастроном. Санаторий, да и только...

- А че? Тра-та-та...

- Вот ты - молодой парень. Освободишься, будешь где-нибудь работать. Захочешь жениться, завести семью. А кому ты будешь нужен - от тебя тюрьмой, хазовкой за версту воняет. Ты кроме ".. твою мать" и сказать ничего не можешь. Иди учись, начинай нормальную жизнь. У тебя два пути: либо обратно на зону, если не остановишься, либо в люди выйдешь. Вместо того, чтобы на зону вернуться, получишь аттестат о среднем образовании.

- Ну, - вроде как соглашается он. - А че? Нормально, блин-сука-на хрен-зашибись!

В Совете общежития интересные ребята - мастер спорта международного класса по гребле, директор фильма с "Ленфильма", Управляющий строительным трестом из Кингисеппа, награжденный несколькими орденами, в том числе "Орденом Ленина" и Золотой звездой Героя Социалистического труда (Председатель Совета - он скоро освобождается по УДО ), бывший начальник геологической экспедиции (настоящий, между прочим, доцент), врач скорой помощи и восемь председателей Советов отряда - у каждого своя статья, своя судьба.

Я не пью уже с сентября месяца, как приехал в Коммунар. Даже на выходных, дома - не пью. Это не боязнь, это нечто другое. Все, с кем я здесь разговариваю, так или иначе пришли на "химию" через пьянку. По пьянке проболтался, по пьянке подрался. Из-за пьяных долгов сдал в ломбард казенную фототехнику. В пьяном кураже рвался в ресторан, разбил витрину, стеклом поранило швейцара. По пьянке совершил наезд на пешехода, по пьянке перевернулся в машине на шоссе - погиб друг....

Вчера наблюдал, как монтажник лез на трубу комбината, чтобы водрузить на ней флаг.

Высота трубы - около ста метров. Скобы-ступеньки. Никакой страховки или ограждения. Стоявшие внизу обсуждали, сколько ему заплатят. Говорили, что по рублю за метр. Должны были сдавать котельную - ее строило наше СМУ. С земли человек, ползущий по трубе, казался букашкой. Люди, придерживая шапки, расходились от основания трубы сбившимся кругом. Над толпой вился папиросный дымок. Я стоял у вагончика, метрах в ста от толпы, и видел, как фигурка человека перевалилась за край трубы. Его долго не было видно. Очень долго. В толпе пошел ропот. Забегало начальство. Кричали, сложив рупором, в небеса. Минут через двадцать мелькнул кумач, расправился, затрепетал флаг.

Слезал он минут сорок.

Выяснилось, что последняя скоба-ступенька шевельнулась в трубе и чуть не вырвалась. Он влез на фильтр трубы и лежал там - приходил в себя.

Слез бледный, и ему тут же налили стакан водки. Парень лет тридцати. Долго не мог выпить - дрожали руки. Отвели в наш вагончик и закрылись с начальством. А флаг уже вовсю реял над стройкой.

И я думал, а полез бы я? Страшно, но интересно. В детстве я лазил, пока хватало денег, на пятидесятиметровую парашютную вышку в Приморском Парке Победы и помню восторженный страх от пошатывания железных ферм - чем выше, тем сильнее. И прекрасный ужас, когда ты шагаешь в открытую калитку, обтянутый стропами, и несколько мгновений свободного падения, пока тебя не дернут натянувшиеся брезентовые ремни. И желание петь и орать, когда ты считанные секунды паришь над приближающейся землей. И круглый забор вокруг вышки - колечко, если смотреть с высоты, выявляется огромным обручем, когда твои валенки с галошами шаркнут по утоптанному снегу. Во мне было килограммов сорок, и железный противовес, ходивший в трубе вышки, неохотно полз вверх, со скрежетом задевая стенки.

Не знаю, полез бы я сейчас на трубу по скобкам-ступенькам... После увиденного.

Перечитываю "Ледовую книгу" Юхана Смуула". У него удивительный слог почти нет неопределенностей вроде "какой-то", "кому-то", "что-то". "куда-то", "почему-то". Ценное качество письма. Литой текст, наподобие латыни. Ощущение, что В. Конецкий в своих путевых заметках драл с него интонационно и композиционно. Но если и драл, то талантливо. Скорее, "Ледовая книга" могла быть толчком к замыслу путевых заметок.

Смуул пишет, как в Кейптауне они тратили только что полученные фунты: "И мы пошли в бар, чтобы проверить - не фальшивые ли деньги".

Наше СМУ, похоже, переведут на другой объект - мы свое дело сделали, общестроительные работы сдали, котельную запустили.

Я закинул удочку, чтобы перевестись на Гатчинский ДСК - там, говорят, платят до четырехсот в месяц, но работа тяжелая. В три смены. "Химики" любят порассуждать о заработках. На ДСК ходит развозка от комендатуры. Денег хронически не хватает. Наш хозяйственный Миша, похоже, ударился в бега - не появляется вторую неделю. Варим макароны, покупаем кильку в томате - если есть, пьем чай. В столовой дорого и противно. Напечатал две юморески в "Гатчинской правде" - Махоркин на Совете общежития, когда я чуть опоздал на заседание сказал: "Ему некогда, он там свои юморески пишет..." Но с улыбкой сказал.

26 ноября 1981.

Исполнилось тридцать два года.

Неплохо для начала.

И не писатель, и не ученый. Моя специальность в настоящий момент плотник-бетонщик 3-го разряда. Общественное положение - "химик". Ниже нас только зека. Никакого, можно сказать, общественного положения. Несостоявшийся писатель. Несостоявшийся ученый. Можно сказать, что к тридцати двум годам мы не состоялись, как личность. Ай-яй-яй.

Перевелся-таки на Гатчинский ДСК. Наше СМУ переехало строить склады на винный завод "Арарат". Смертельный номер для "химиков".

Ходят разговоры, что двоих уже закрыли, а двое, опившись портвейна, ушли в бега.

На ДСК работа в три смены. В ночную полагается бесплатный обед по талонам. По огромным цехам ездят на велосипедах. Дымят и грохочут кассеты, в которых готовятся стены-плиты будущих домов. Выдали ботинки на толстенной виброзащитной подошве, ватный шлем, как у танкистов, куртку, штаны. Работка не сахар, надо сказать.

Худею, наливаются крепостью мышцы.

14 декабря 1981г.

"В жизни я боюсь трех вещей: холодной воды, женщин и электричества", сказал Вареникин из 2-го отряда, когда мы ночью, в тридцатиградусный мороз, сидели в сломавшемся на трассе автобусе и поджидали, пока нас кто-нибудь подберет. Мы опаздывали на работу.

25 декабря 1981г.

Под Новый год пришлось подраться. Точнее, дать пару раз в морду.

Лежал в своей койке и читал "Ледовую книгу". Ждал, когда будут выдавать маршрутки. Пришел поддатый С. Б. из соседней трехкомнатной квартиры. Перед этим он прибегал к нам и просил алюминиевую мисочку - они выпаривали какой-то клей, бочку которого обнаружили на стройке. В квартире вечный шум, разборки, стенотрясение. Там живет двенадцать человек, в основном бакланщики.

И вот пришел С.Б. и стал демонстрировать Валерке Балбуцкому свои новые рабочие ботинки с железными носами - специальные ботинки, чтобы ногу на стройке не отдавило. "Если по ноге въе...., то слабо не будет", - расхаживал он по нашей квартире, словно примеряясь, куда бы ударить. С.Б. - гатчинский хулиган, лет двадцати, но изображает из себя короля урок. Валерка косился на бойцовские ботинки и уважительно молчал. С.Б. походил-побродил шаркающей походкой и остановился у моей кровати. "Чего читаем?" - он тронул книгу, и я отложил ее. Меня уже стало поколачивать внутри.

- Ты чего, дорогой, пришел? Иди к себе и бубни там.