И, наконец, нам пришлось столкнуться с проблемой самосознания. Ответ на вопрос «Кто я?» уже нельзя найти с прежней легкостью. Перестав быть «хозяином своей судьбы и сердца капитаном», человек заглядывает внутрь себя и видит лишь бурлящие потоки противоречивых желаний. Особую тревогу и беспокойство вызывает то, что принцип неопределенности Гейзенберга распространяется и на наше отражение в зеркале. В доступном изложении этот принцип означает, что в процессе наблюдения за вещами и явлениями объект наблюдения изменяет свои свойства. В Библии много говорится о человеке: о его сущности, о его роли представителя Божьего народа и последователя Иисуса. Прежде всего, мы созданы по образу Божьему и призваны быть людьми, в которых этот образ постоянно обновляется. Итак, мы приходим к выводу, что вера в библейское представление о человеке и стремление жить в соответствии с этим представлением прямо противоречат нашей культуре, поставившей под сомнение не только христианский взгляд на человека, но и все устойчивые и неизменные точки зрения на самосознание личности.
Таким образом, наше понимание мира, окружающей действительности и, наконец, самих себя, вот–вот погрузится в зыбкую трясину, окутанную туманом неведения, в пелене которого невероятной кажется сама мысль о возможности какого–либо познания. Для людей, именно так воспринимающих себя и мир, неопределенность во всем стала образом жизни. А ведь даже беглый взгляд на большинство газет и журналов свидетельствует о том, что многие люди буквально впитали в себя этот дух современной культуры. Такая неопределенность, в свою очередь, возбуждает в людях новое страстное стремление к определенности. Этим объясняется тяга к фундаментализму, которая в современном мире отнюдь не означает возвращение к мировоззрению, предшествовавшему модернизму. Она, скорее, обращает нас к одной из форм модернизма — чтению Библии в контексте псевдонаучного поиска «объективной истины». Каждая сторона этого явления непосредственно связана с чтением Писания в общем и его ролью в церкви в частности. В своей книге я не собираюсь отстаивать ни различные формы модернизма, ни возвращение к эпохе, ему предшествовавшей, ни, тем более, к уступкам постмодернизму. Я надеюсь указать своим читателям путь через всю эту путаницу и беспорядок к жизни наслаждения Божьим творением и служения ему и Божьему народу в духе христианских и библейских добродетелей.
От культуры логично было бы перейти ко второй области —политике. Реальность порой находит жестокие способы заявить о себе: кто–то проводит черту в песках Ближнего Востока или на дорогах Северной Ирландии, и пересекшему ее грозит смерть. Страшная трагедия 11–го сентября 2001 года, с одной стороны, стала классическим для постмодернизма событием (великие символы экономической и военной империи модернизма были разрушены, то есть в буквальном смысле слова подверглись деконструкции силами воплощенного альтернативного повествования). Однако в то же время она послужила напоминанием о действительности — в первую очередь о реальности смерти — миру, который полагал, будто может бесконечно открывать сам себя, создавая многочисленные варианты закрытого пространства для собственного удовольствия и выгоды.
Политические проблемы оказывают на нас постоянное давление, в современной западной демократии наступил кризис: люди предпочитают голосовать в телевизионных «реалити шоу», а не на политических выборах. Исполнительная власть глушит парламентские дебаты. Открытые дискуссии выхолащиваются и теряют всякий смысл под нажимом подавляющего большинства и разного рода интриганов, оказывающих недемократическое воздействие на законодателей. Спектр убеждений от левых до правых (который, кстати, многие считают частью установленного порядка вещей, но на деле являющийся всего лишь наследием Французской революции) навязывает партиям, обозревателям и избирателям совершенно недопустимое «комплексное» мышление. Подразумевается, что, приняв определенную точку зрения по одному вопросу, вы автоматически занимаете четкую позицию по множеству других, не имеющих непосредственного отношения к первому. Прежние методы (например, времен холодной войны) разобраться в том, кто мы такие и чем призваны заниматься перестали существовать, заставив нас с горечью признать, что мы не имели малейшего представления о последствиях своих шагов и потому оказались неспособными с ними справится. В результате нам пришлось столкнуться с ситуацией на Балканах и Ближнем Востоке (в частности с палестино–израильским конфликтом), с недостатком продовольствия, СПИДом и другими бедствиями.
Границы так называемой политической нравственности сузились до предела. Холокост и ядерные бомбардировки вот уже более пятидесяти лет омрачают состояние общества. Все нравственные и политические дискуссии на Западе ведутся в мире, обитатели которого знают, что многое из происходящего в нем недопустимо, но не находят средства исправить положение вещей. Всех объединяет желание как можно менее походить на Адольфа Гитлера — цель, без сомнения, благородная, но неспособная помочь нам понять, что происходит в этом изменившемся мире. Не все современные проблемы можно решить, заново переживая события 1930–х годов. Феминизм, постколониализм и другие влиятельные политические движения неустанно напоминают нам о себе. Нередко они черпают жизненную силу в постмодернизме, однако зачастую создают свое собственное новое и «стабильное» понятие о нравственности, примером которого может служить «политическая корректность».
Что же происходит, когда мы читаем Библию в таком мире? Мы понимаем, что ее повествования об исходе и покорении земли обетованной, об освобождении и монархии, об изгнании и возвращении на родину, о том, что Иисус называл себя Богом, и о самом Божьем царстве находят у наших современников совершенно иной отклик, на который нельзя не обратить внимания. Однако вот уже на протяжении двух столетий, начиная с эпохи Просвещения, церковь делает вид, что в Библии ничего не сказано о политике. И потому она более не способна (факт, не признававшийся богословами от Иринея во втором веке нашей эры до Ричарда Хукера в шестнадцатом) к серьезному и ответственному прочтению Писания, обращенному к наиболее важным политическим проблемам современности
Культура и политика отправляют нас к философии. Возможно, мало кто осознает, что в основе всех наиболее значительных общественных проблем лежат философские вопросы. Где найти источник знаний? Кто мы такие? Что можно сказать о мире в целом? Единообразен он или делится на «материальную» и «духовную» части? И если так, которая из них более важная, настоящая? Какова природа зла, и как с ним бороться, если это вообще возможно? Как правильно жить в этом мире? Это лишь некоторые классические вопросы, изучаемые западными философами.
Четкий ответ на последние два вопроса появился в эпоху Просвещения. Среди множества составляющих этого культурного взрыва был и новый взгляд на проблему зла, которая приобрела особую остроту в связи с религиозными войнами XVII века и Лиссабонским землетрясением 1755 года. Предположим, что мир действительно разделен на два «этажа»: Бог находится на верхнем, а причинно–обусловленный мир — на нижнем. Если это так, значит Бог не управляет материальным миром и не участвует в его повседневной жизни. В противном случае события, подобные произошедшим в Лиссабоне (а сегодня мы могли бы добавить: «И в Освенциме»), оказались бы просто недоступными пониманию. Но если вынести Бога за пределы уравнения, заключив, что вместо этого он предлагает нам духовное утешение в настоящем и надежду на будущее, не имеющие ничего общего с материальным миром, то мир оказывается в руках… человечества и принадлежит только ему. Точнее, он принадлежит той его части, представители которой, пока философы размышляли, занимались развитием новых технологий, обещавших беспредельную власть над природой невиданные дотоле возможности ее эксплуатации. Пусть Бог остается на небесах, а мы тем временем решим все мировые проблемы с помощью промышленных достижений, благодаря нашей бурной энергии и (разумеется) созданным нами империям.
