– Ну, как, девка, пойдешь тихо-мирно, как тебе велела леди Сел? Или я должна успокоить тебя вот этим? – Она поднесла к моим глазам огромный кулачище.

Покорностью я могла выиграть призрачный шанс, проявляя непокорство не получила бы вовсе никакого.

– Я пойду тихо, – принуждена была ответить я. Пасть Бесси скривилась в ухмылке.

– Гляди-ка, она становится хорошей девочкой, Сел. У нас не будет с ней никаких трудностей, верняк, не будет.

Она наехала на меня своей массивной грудью, лапа ее тяжко легла на мое плечо, одновременно и волоча за собой, и держа в плену. Так мы спустились в нижний холл, куда из других комнат доносились музыка и шум голосов. Я приготовилась закричать. Конечно, даже в таком доме может найтись кто-нибудь, кто придет мне на помощь, когда узнает правду. Бесси, однако, словно прочла мои мысли. Ее лапа скользнула с моего плеча на горло и так его сжала, что я чуть не упала.

– Я ведь из тебя, девка, дух вышибу, не так это уж трудно, – предостерегающе прошептала она. Я не сомневалась, что она успеет исполнить свою угрозу прежде, чем подоспеет помощь.

Мы вышли на улицу, в ночь. Дождь перестал, но тучи все еще застилали небо. Огненно-красный свет вывески отбрасывал кровавый отблеск на ожидающий нас закрытый экипаж.

– Туда, девка – Бесси легко подняла меня и втолкнула внутрь. Когда она сама уселась рядом со мной, рессоры звучно заскрипели. – По пути сделаем остановку, выкинем его – В свете фонаря я увидела, что Бесси показала пальцем на багажную часть кареты. – Болванчик его сплавит.

Под покровом плаща я лихорадочно сражалась с чулком стягивающим мои руки. Но Бесси умела вязать узлы не хуже иного матроса. Я только ободрала кожу в этой борьбе.

Всякой надежде на побег придет конец, когда я окажусь в притоне, столь детально описанном мне Сели. Но должна же оставаться хоть какая-то надежда…

Сдаться, смириться с тем, что впереди меня не ожидает ничего, кроме грязи, я никак не могла. Я была готова уловить малейший шанс, предоставленный судьбой. Хотя, пока мы двигались неторопливой рысцой, я не могла уловить ни малейшей возможности.

Мы остановились, и Бесси, едва не задавив меня, просунулась вперед, к окну, чтобы посмотреть, что творится снаружи. В такой позе она оставалась несколько минут, затем вернулась на прежнее место и кивнула.

– Порядок. Болванчик его вывалил. Мы сделали свое дело, девка.

Ее прервал резкий крик за каретой, точнее вой, повергающий в дрожь. Бесси сглотнула и засопела.

– Этот Болванчик! Я же велела ему поостеречься! Однако, у него должно хватить мозгов, чтобы сделать ноги.

Теперь экипаж тащился шагом, чего никогда не бывало на городских улицах.

Мы снова услышали этот крик, но уже в отдалении. Бесси вытащила носовой платок и промакнула лицо, стирая пудру и румяна, толстым слоем покрывавшие ее грубую кожу.

– Смылся. Никому Болванчика не поймать, когда он дает деру, – заметила она. – Тоже соображает. Он даст здорового кругаля и вернется назад. Они заплутают, если погонятся. Но этот крик… никогда прежде не слыхала ничего подобного… а ты, девка?

Она так двинула мне локтем под ребро, что, вероятно, оставила синяк.

– Нет! – выдохнула я. – Похоже, будто зверь какой завыл. Мерзкий звук…

Экипаж пошел еще медленнее. Я увидела огни – мимо проезжали другие кареты. Если бы у меня были свободны руки, я смогла бы распахнуть дверь. Но кричать не стоило: Бесси мигом заставила бы меня замолчать, и ей ничего не стоило сплести правдоподобную историю для тех, кто вздумает поинтересоваться, в чем дело. Мы миновали несколько поворотов, и шум кругом превратился в почти ровный рокот. Кругом горели фонари. Должно быть, мы уже пересекли границу Варварского Берега. Кто здесь мне поможет?

Экипаж остановился, Бесси вывалилась наружу и тяжело двинулась по мостовой. И только потому, что она отвернулась, чтобы перемолвиться с кучером, фортуна улыбнулась мне в тот момент, когда она говорила: «Неплохо сработано, Болванчик».

В отдалении я случайно увидела двух мужчин. Они были одеты как моряки, на одном из них была офицерская фуражка. Он цепко держал за руку своего молодого спутника и говорил достаточно громко, чтобы я могла услышать:

– Не будь ты таким распроклятым дураком, парень. Здесь кишмя кишат вербовщики. Немедленно возвращайся на корабль. Или очнешься в чужом трюме с пустыми карманами…

Это был мистер Уиккер, помощник капитана корабля Алена, тот, кто знал моего отца! А Бесси не успеет заткнуть мне рот или оглушить. Я высунулась из дверей кареты на свет и закричала что есть силы:

– Помогите! Мистер Уиккер, помогите!

Он обернулся. Узнал ли он меня? Вероятно, в моем нынешнем растерзанном виде мог бы и не узнать. Но после минутного удивления, я увидела, как его глаза расширились… только было уже слишком поздно.

Я еще увидела летящий на меня кулак Бесси, но не смогла увернуться. Голова моя словно раскололась от боли – и больше не было ничего.

И снова меня терзали тьма и боль, но я была опять в сознании. Меня мутило, даже вырвало от одной попытки шевельнуться, и это отозвалось тупым ударом в затылке. Долгое время я не знала где я, и кто я… сознавала только боль и тошноту.

Постепенно я стала различать чуть больше. С одной стороны было несколько светлее. Туда и тянулся мой взгляд, ища хоть какого-то бегства из ужасающей смердящей тьмы.

Еще хуже, чем вонь от моей собственной рвоты, были такие запахи, какие мне прежде никогда не приходилось обонять. Я постаралась повернуться, и обнаружила, что мои запястья все еще скручены, что лежу я на груде вонючих тряпок.

Итак, я упустила тот единственный слабый шанс. Это была первая моя мысль, когда мозг кое-как заработал. Мое физическое унижение было так глубоко, что будущее уже не имело для меня особого значения. Я услышала слабый блеющий звук, монотонно повторяющийся, и поняла, что это мои собственные стоны, которых я не могла сдерживать. Я дошла до того, что превратилась в бессловесное страдающее животное, не имеющее ни воли, ни решимости бороться. Если бы кто-нибудь пришел в этот миг убить меня, я бы без возражений приняла последний удар.

Не знаю, долго ли продолжался этот период тьмы и боли, не знаю и того, какие силы были вызваны к жизни этой ночью и ранним утром. А если бы и знала, то при моем тогдашнем состоянии нимало бы не обеспокоилась.

Несколько раз я, должно быть, теряла сознание. Последний раз, когда я открыла глаза, свет стал бледно-серым, и обозначилось окно, прикрытое тощей грязной занавеской. Повернуть голову было так мучительно больно, что я не стала и пытаться. С другой стороны передо мной были только темные доски – грязная стена, по которой ползали насекомые.

Моя груда тряпок располагалась примерно в середине помещения. Напротив была дверь, и – больше ничего.

Но снаружи, за окном, двигался смутный силуэт. Стекло было покрыто таким толстым слоем пыли, что на нем можно было рисовать. Звук… Я слушала тупо и безразлично. Звук стал громче… треск, потом звон стекла, падающего на пол. Мгновением позже чья-то рука отбросила ветхую ткань занавески, больше похожую на паутину. Кто-то взбирался внутрь.

Я безучастно наблюдала. Казалось, все это не имеет никакого отношения ко мне, моей боли и унижению. Когда окно открылось, стало светлее, и человек, проникший в комнату, выпрямился во весь рост.

Я услышала резкое восклицание, которое вырвалось у него, когда он упал на колени рядом со мной. Теперь я могла рассмотреть его лицо, хотя перед глазами у меня все расплывалось, когда я пыталась сосредоточить взгляд. Я… я его знала. У него было имя… только я никак не могла его вспомнить. И это последнее поражение – то, что я никак не могла его вспомнить, – исторгло из моих глаз слезы, обильно покатившиеся по покрытому синяками лицу.

– Тамарис! Господи боже, что они сделали с тобой! Тамарис.

При его прикосновении я застонала от боли. Он нагнулся и разрезал узлы на моих запястьях. Но руки не ощущали ничего – они лежали одеревеневшие, безжизненные.