Но вот она распахнулась, и пожелавший присутствовать на совещании высших советников царь Теймураз величаво, как только умеют Багратиони, вошел в зал и опустился на малый трон…

Шум, взаимные упреки, протесты, споры заняли два дня. Оказалось, все князья имеют законное право на Носте.

Даже Теймураз растерялся: неподходящее время сердить князей, но как же одно Носте всем пожаловать?

– Воистину Содам и Гоморра! – сокрушался Феодосий. – Как колокольня возвышается над всеми кровлями, так церковь – над всеми желаниями! – И в умилении он несколько откинул голову, напомнившую Зурабу дикий каштан с приклеенным клочком хлопка. – Истинно! Мы возжелали знать: кому же по праву должно принадлежать Носте?

– Кому? – взревел Зураб, пронзая архиепископа злобным взглядом, как стрелой. – Тому, кто по-настоящему владел Носте, а не тому, кто, подобно ашугу, поет о том, что было и чего не было даже в сладком сне. Слушаю – и удивляюсь князьям! В своем себялюбии вы забыли, что Носте пожаловал «богоравный» Георгий Десятый азнауру Саакадзе. И если светлый царь царей Теймураз в своем справедливом гневе лишил отступника дара царства, то оный должен вернуться в царство.

Опешив, князья со скрытым возмущением уставились на непрошеного напоминателя. А обрадованный Теймураз уже одаривал зятя благосклонной улыбкой: «Носте – богатое владение!» И вдруг спохватился: «Подобает ли царю хвастать своей недогадливостью? И почему Чолокашвили, мдиванбег-ухуцеси, не подсказал мне выгодное решение?»

Хмуро взглянув в сторону своих советников, царь-стихотворец поднял руку:

– Князь Зураб Эристави высказал решение, давно принятое нами. Мы надеялись на справедливость Совета. Объявляем во всеуслышание: мы возжелали водворить Носте в лоно царских угодий!

– Аминь! – прогудел, точно колокол, Арсений. – Аминь!

– Аминь! Аминь! – елейно поддакнуло кахетинское духовенство.

– Заблудшая овца да вернется в стадо! – сочно смеялся Харитон, а про себя ликовал: «От царства, с божьей помощью, Георгий своевременно отнимет, но от алчных князей и – да отпустится мне грех! – от не менее алчных священнослужителей не легче было б».

Омраченные князья хотели тут же разъехаться, но Чолокашвили, всячески изыскивавший способ обогатить царский сундук, предложил выбрать управителя Носте. Выехать надо немедля, с писцами, дабы выяснить, каковы богатства владения. Нацвали, гзири и сборщика поставить из других царских угодий – пусть глехи почувствуют крепкую руку.

И опять поднялся спор, ибо управитель тоже может богатеть. Каждый, приводя свое владение в пример, уверял, что лишь он один способен заставить обнаглевших крестьян вспомнить об обязанностях подданных царя. Особенно Магаладзе яростно добивался власти.

Зураб тоже считал, что «лучших разорителей», чем псы Тамаз и Мераб, не найти. Ведь именно Тамаз некогда в Триалетской битве обнаглел до того, что потребовал у Саакадзе багровый трофей – голову Омар-паши, которую «барс» заслужил хотя бы тем, что вырвал Зураба Эристави из рук озверелых турок. А Мераб – как топор: мал, но опрокидывает огромное дерево. Княгиня Нато может исполнить угрозу и выехать если не в Носте, то к внучкам – давно рвется в веселый замок Мухрани, откуда не перестают прибывать в Ананури гонцы с приглашением занять почетное место у скатерти. Не отстают и Ксанские Эристави. Значит, тут заговор: всеми мерами задались выудить из Ананури ничего не подозревающую княгиню Нато, а потом Великий Моурави даст волю своей низменной мести. Напрасные надежды!..

Зураб громко назвал имя молодого Палавандишвили, как преданного царю царей Теймуразу придворного. Никто разумнее его не сумеет извлечь пользу из богатого Носте для сундука царства.

Князья знали: «Сейчас время Зураба Эристави», – и боялись ему прекословить.

Нанести сокрушительный удар не только Саакадзе, но и его единомышленникам! – вот план, взлелеянный Зурабом. И не успели князья разъехаться, как Зураб начал убеждать царя приняться за азнауров. Ведь пока они объединены, Саакадзе непобедим. Азнаурское сословие – его опора! Разорение азнауров – конец Саакадзе!

Почуяв опасность, князья Джандиери и Вачнадзе поспешили привлечь на свою сторону многих князей.

С трудом добившись тайного приема, они стали отговаривать царя совершить поступок, который достоин лишь Зураба, имеющего личные счеты с многими азнаурами и возжелавшего рукой царя нанести удар не только по приверженцам Саакадзе, но и по всему азнаурскому сословию. Такое действие безусловно повлечет за собою неудовольствие картлийцев. Ведь кахетинские азнауры разгрому не подвергнутся? И ясно станет: не против сословия, а против картлийцев настроен царь из Кахети.

Не очень прочно чувствовал себя Теймураз в Картли и, хотя беспрестанно мечтал обезоружить Саакадзе, уязвить в самое сердце, знал – не срок. Вот даже Чолокашвили колеблется.

Последовав разумному совету верных князей, Теймураз, вопреки ярости Зураба, отказался подписать ферман на присвоение царством владений дерзких азнауров, сторонников Саакадзе.

– Утешься, Зураб! Все равно Саакадзе должен погибнуть. А не станет главаря, не станет и сторонников. – И уже более сухо добавил: – Мы возжелали сохранить хозяйство наших подданных, дабы было кому содержать царство.

От Чолокашвили не укрылось огорчение Зураба, и он, будучи сам ярым противником Саакадзе и азнауров, подсказал Высшему совету определение:

«Обложить сторонников Саакадзе единовременной тройной данью в пользу сундука царства».

На это определение с большой охотой согласились и царь и князья. И еще охотнее пошел на несправедливое обложение сам Союз азнауров, ибо ничего приятного от Зураба Эристави не ждали. Хорошо еще, что ради сохранения сословия можно откупиться монетами, конями и шерстью.

Снова Носте бурлит, но не так, как бурлило оно в дни весеннего половодья, когда наступает возрождение земли, или в дни празднества засеянного поля, зацветшего сада, зазеленевшего виноградника. Нет! Полымем опалены каменные гнезда. Здесь негодование вытеснило иные чувства. Здесь в избытке угрозы, растущие с каждым мгновением. Так бывает с горным обвалом: низвергаются снега с адским шумом, увлекают за собой обломки скал, сметая на своем случайном пути леса и все, что препятствует их неукротимому движению.

Спешно прибывший Гогоришвили, отец Даутбека, нашел всех прадедов, «старых» дедов и «молодых» дедов на берегу Ностури, где вечно журчит серо-голубая вода, накатываясь на камни и придавая им форму дисков. На бревнах, образующих как бы три стороны квадрата, так тесно, что и мухе не втиснуться. Но при виде Гогоришвили все одновременно, вскочив, принялись наперебой уговаривать желанного гостя сесть рядом.

Боясь кого-либо обидеть, Гогоришвили нерешительно оглядывал друзей детства, столь близких ему, друзей юности, почтенных стариков и односельчан, возмужавших в годы его отсутствия.

Выручил дед Димитрия:

– Га-га-га! Го-го-го! Что кричите? Или забыли, куда следует сажать почетного гостя? – Бесцеремонно палкой оттеснив прадедов, дед Димитрия усадил друга посредине главного бревна. – Присядь, дорогой! Пока зарежут барашка, расскажи, как живешь? Здорова ли твоя благородная семья?

– Спасибо, дорогой, у меня, благодарение богу, все здоровы. Только одно огорчение – Носте шатается.

– Э, друг, не всегда то, что шатается, падает. Тебе кто сказал?

– Мествире в короткой бурке. Его прислал Арчил, смотритель царской конюшни.

– У нас он раньше был. Уже угощение приготовили для непрошеных гостей: на утреннюю еду – чтобы сдохли, на полуденную – чтобы околели!

Кругом пошел гогот. Таковы уж ностевцы: и в печали не оставляет их смех, и в веселье не ускользает от их внимания горе.

Поощренный прадед Матарса, сплюнув, выкрикнул:

– Мало будет, на вечернюю еду можем…

– Поэтому спешно и приехал, что боялся вашего буйства! – проговорил Гогоришвили. – Не время, дорогие, характер ностевский показывать. Могут воспользоваться и тоже угостят, чем не следует.