– Дела царства? – возмутился тбилели, откинув голову и хмуря брови. – В какой преисподней, господи прости, лицезрели князья царства ведение дел без благословения отца церкови?

И тут посыпались упреки:

Святый боже, допустимо ли? Духовенство впервые не приглашено на всекартлийский съезд князей, где обсуждается судьба Картли, части удела иверской божьей матери! Допустимо ли такое своевольство владетелей! Или забыли, что при прежних царях ни один большой разговор князей не обходился без отцов церкови? Христе боже, помилуй слепцов. Аминь!

Выслушав тбилели, Шадиман холодно ответил:

– Кто из Багратиони царствовал, не будучи венчанным в Мцхета? Католикос обещал многое, а ушли персы – канули в реку забвения все посулы! Допустимо ли отцу церкови не держать слово? Или забыли, что царь Симон ставленник шаха? Опасная игра! Богатства монастырей недоступны только для Грузии!..

Неудача тбилели еще сильнее разъярила церковников. Спешно собрался синклит. И тут полностью обнаружилась растерянность.

Тревожную мысль высказал Феодосий:

– Упаси бог, не повлечет ли за собой полный разрыв Метехи с церковью, если и впредь противиться венчанию Симона в Мцхете?

– Не этим устрашен! – пробасил Авксентий. – Вероотступник Симон – да постигнет его проказа Гнесия! – может выполнить угрозу и – да отсохнет язык хулителя! – воздвигнуть себе мечеть рядом с собором Сионским.

Синклит согласился: если слишком тянуть тетиву, может лопнуть.

– Да вразумит святой Евстафий, что делать? – тяжело вздохнул старец.

– Кто вопрошает, тому и отзовется! – Трифилий оглядел синклит. – Или забыли о верном сыне церкови?

– О господи! Разве Георгий Саакадзе дает забыть о себе?!

– Не печись, преподобный Феодосий, о беспокойном воине, он опасен царю Теймуразу.

– Он, прости господи, опасен всем царям, ибо сам помышляет о престоле!

– Неразумно возводить хулу, отец архидьякон, на истинного сына Картли! Бог да поможет ему в обеих жизнях! Помышлял – и достигнул бы; было время, и народ жаждал под сильную руку стать. И – да не разгневается господь бог за правду! – церковь благословила бы! Годину бесцарствия переживали. – Трифилий укоризненно оглядел черную братию.

Тревожились, распалялись архипастыри, но так ни к чему и не пришли.

– Лучше подождать: вдруг Теймураз по наитию пришлет весть, а если нет – уступить всегда не поздно.

В Метехи жаркие споры продолжались. Каждый чувствовал себя, как на аспарези. Поединок! Немалую ловкость приходилось проявлять, чтобы выбить соперника из седла, а самому продолжать скачку. Шадиман без устали внушал, что все, все надо князьям предусмотреть!

Определив способы, как и на дальнейшее задобрить амкаров, перешли, по настоянию Зураба, к обсуждению, как предотвратить возможное вторжение турок. Хотя многие соглашались с Мирваном, что сейчас предосторожность ни к чему, но Зураб, Андукапар, Цицишвили и Джавахишвили одержали верх, и съезд вынес определение, чтобы каждый замок выставил по сто дружинников для охраны рубежей, граничащих с Турцией. Смену же сил производить по истечении трехмесячного срока.

Всех удивило, а Шадимана обрадовало заявление Мирвана, что раз съезд решил, то и он пришлет сто дружинников.

Скрывая улыбку, Мирван думал: «Вот обрадую Георгия! Сокрушался он, что мало дружинников, некого поставить на стражу турецкой черты, а здесь неожиданно шакал и гиены помогли». Мирван внезапно рассмеялся и на вопросительный взгляд Шадимана поспешил разъяснить, что с удовольствием дал бы еще триста дружинников, дабы несли они охрану рубежей, сопредельных с Персией.

Князь Барата откровенно захохотал. Шадиман укоризненно покачал головой: «И это называется брат!» Липарит заметил: раз желание благородного Мирвана пока невыполнимо, следует вернуться к тому, что выполнимо.

Тут снова чуть не разгорелся спор. Андукапар с глубокомысленным видом принялся что-то высчитывать на пальцах и, как бы мимоходом, заявил: в Тбилиси у него осталось всего пятьсот дружинников, и он, увы, не сможет ни одного отпустить. Джавахишвили любезно отвесил поклон Андукапару: «Благодарю!» – и вдруг рассвирепел:

– Выходит, Андукапар, как царский родственник, хочет всю тяжесть забот о царстве взвалить на плечи князей? На что ему в сильно защищенном Тбилиси, на который, к слову, никто не собирается нападать, пятьсот дружинников?

– А на что Зурабу Эристави в сильно укрепленном Метехи пятьсот дружинников? – отпарировал Андукапар удар противника и подмигнул Фирану.

– На что? – фыркнул Зураб. – А вдруг ты, Андукапар, вздумаешь напасть на меня? Ведь ты шутник и к тому же здесь у себя дома, а я… Зачем далеко за примером ходить! Подумай только, если бы царю Луарсабу пришла удачная мысль оставить царице Тэкле охрану в пятьсот дружинников, то… и неизвестные злоумышленники не были бы так смелы и… многое могло произойти иначе. Нет, князья, я никогда не был теленком и считаю, что моя охрана в пятьсот дружинников приличествует моему званию.

Побледнел Андукапар, ринулся было на Зураба, потом ударил кулаком по своему колену, но не произнес ни слова.

Князья молчаливо одобрили Зураба: им ли не знать, сколько опасностей таит в себе царский замок?

Молчал и Шадиман. Он не перечил князьям, но решил все же выделить сто дружинников из своей дружины в Тбилиси, ибо Марабду еще опасно оголять. «Итак, – подумал он, – у меня в Тбилиси останется триста дружинников, а в Метехи – двести. Но надо расположить их по-новому. Пятьсот арагвинцев заняли слишком много укрепленных стоянок. У Андукапара в Метехи едва сто пятьдесят наберется, а слуг у скупца пятьдесят. У Симона слуг двести, – так захотел, – а телохранителей всего сто… Странно, почему я вдруг стал считать? Неужели всерьез собираюсь напасть на Зураба? Но ни в одном действии Зураба нельзя заподозрить предательство, он владетельный князь, сардар и поможет, вернее – заставит князей поднять на былую вершину княжеское сословие. Я не ошибся, привлекая его к восстановлению царства… Чубукчи вчера вечером сказал, что двух коней и лунные плащи пчельник оберегает, как свои глаза. О чем мыслю я? Ведь сейчас решается, быть или не быть расцвету Картли? Странное послание накануне передал мне гонец от Саакадзе… „Найди царя!..“ Легко сказать! Что, они на отлогах пасутся? „Царя, а не шута!“ А я, Шадиман, что, не вижу: настоящий шут на картлийском троне! „Найди царя!..“ На кого Георгий намекает? Если бы согласился… Нет, печаль мне, не такой разговор здесь велся! Мелко, мелко плавают князья! Где расширение царства или хотя бы торговли? Где блеск майдана? Иноземные купцы? Путешественники? Заказ отвлечет амкаров месяцев на семь. А потом? А… а… где дарбази ваятелей? Где книжники? Где искусные певцы, воспевающие красоту женщин? Где остроумные княгини, подобные Хорешани? А еще скажи мне, мой разум! где доблестное, несокрушимое войско?.. Где „богоравный царь“?.. Что-то ушло… Неужели, правда, новое должно прийти? Таков закон жизни? А в чем новое? В обновлении княжеских знамен? Но… это старо и незыблемо».

Уже дважды Шадимана окликал Цицишвили:

– О чем так крепко задумался, дорогой Шадиман, – сочувственно спросил Липарит, вглядываясь в осунувшееся лицо Шадимана. – Может, нездоров?

Шадиман встрепенулся: «Кто? Я нездоров?! Еще никогда не чувствовал себя таким неуязвимым! Что? Снова ссорятся Зураб с Андукапаром? Это тоже старо и… надоело!»

– Скажу прямо: бешеных собак следует опасаться, ибо одна может погубить сотню дружинников, а сто – тысячу. Но еще опаснее двуногие собаки, ибо их бешенство незаметно для простого глаза.

Андукапар расхохотался так, будто Зураб на руках прошелся.

– Саакадзе оказался недальновидным, ибо неосмотрительно передал тебе уменье полководца и хитрость бешеного, а твоим арагвинцам – все перенятое им от воинов великого Ирана.

– Ты, Андукапар, менее прозорлив, чем я, потому не подверг свои дружины тщательному дублению по саакадзевскому способу, и сейчас моя тысяча стоит твоих трех. – Теперь хохотал Зураб, презрительно взирая на Андукапара.