– Еще бы, кто не знает! Ты ведь ученик Саакадзе, а у него дружинники тоже вместе с ним из одной глиняной чаши соус из дикой ткемали лакают.
– Хотя бы и так! А ты, владетель Арша, только под защитой царя Симона можешь спокойно на серебряном блюде фазанов терзать.
Видя, как багровеют лица непримиримых владетелей, Шадиман поспешил охладить их:
– Можно подумать, доблестные, настало время шуток, а не защиты Тбилиси. Если мой совет уместен, то не послать ли Иса-хану скоростного гонца в Исфахан?
– Бисмиллах! Уж не собираешься ли, князь, просить шах-ин-шаха прибавить к ста тысячам сарбазов, застрявшим в Гурджистане, еще сто для войны с шайтаном, несомым ветром?
– Конечно нет. Для одного «шайтана» сто тысяч больше чем много. И все же он не побежден и, как равный, укрылся у сатаны. Умыслил я склониться к бирюзовым стопам всемогущего повелителя множества земель и вымолить ферман, повелевающий нам перешагнуть через порог владений Сафар-паши.
Встрепенулись владетели и сардары, ухватились за предложенное, как за соломинку утопающий. И приступили к обсуждению, кто повезет послание в Давлет-ханэ и кто его будет писать. Избегая сомнительного шага, Хосро заявил, что шах-ин-шах поставил во главе войск Иса-хана, поэтому писать должен он.
Но Иса-хан считал так: в поимке Саакадзе заинтересованы в большей мере князья – значит, писать должен Шадиман. А «змеиный» князь в свою очередь уверял: подобное послание похоже на жалобу, ибо Иса-хан и Хосро-мирза, несмотря на повеление привезти в Исфахан живого Саакадзе или хотя бы его голову, обладая стотысячным войском, непростительно упустили не только «барса», но и «гиену» – царя Теймураза.
И вновь растворялись, как соль в кипятке…
На третью пятницу Иса-хан, принеся в мечети молитву, обмакнул тростник в золотые чернила и уже готов был начать свиток о восхвалении «льва», любимого аллахом, как примчался гонец от Шадимана, прося прибыть в Метехи.
Почему советники собрались в покоях царя Симона, неизвестно, ибо печаль, вызванную разгромом Гори, пережили без царя, разгром Биртвиси тоже.
«Наверно собрались для того, чтобы немного рассеяться», – решил Шадиман. Точно так же подумал и Зураб: «Слишком много хлопот приносит им муж Русудан, обмытый кровью дракона и потому неуязвимый… Неужели никакими мерами нельзя заставить Иса-хана выступить? А этот высохший перец Андукапар?! Две тысячи дружинников в Тбилиси прячет, как тарантулов в кувшине».
Размышления Зураба прервал введенный оруженосцем пожилой сухощавый мсахури. Хотя он, прискакав утром, успел многое рассказать князьям и мирзе, но ради Иса-хана должен был снова все повторить. И мсахури начал, как заученные шаири:
– Святой Антоний не допустит несчастья… Князь, княгиня, княжны и молодые князья уехали в гости к Эмирэджиби. Давно собирались. Никто не ожидал такое, еще скажу, – сильно замок укрепил мой князь, Квели Церетели. Через рачинские горы тропой джейранов перевалил Моурави. Кто знал, что так тоже можно? Очень шумит камнями Квирила: как с другого берега перешли, как на скалы влезли и в замок ворвались, никто не слышал. Азнауры, дружинники другое дело – без вина и нападений не живут. Только кто видел, чтобы ободранные ополченцы, подобно лягушкам, со стен на княжескую землю прыгали? Моурави по всему замку рыскал, искал князя даже в подвале, даже на крыше. Когда убедился, что мы правду сказали, собрал всех слуг и стражу замка и такое начал: «Никто из вас не виноват предо мною: разве от слепых кротов разумно требовать зрячих поступков? Это все равно, что от дураков ожидать мудрых решений. Но ваш князь – хуже дурака, он предатель Картли. Скажем, предатель – половина несчастья, все князья на него похожи…»
– Тебя, ишачий хвост, кто просил глупости повторять? – вскипел Андукапар. – Говори по делу!
– Никто не просил, только иначе, князь, не могу, собьюсь, так запомнил… «Почти все князья, говорит, на него похожи, но такого лазутчика, что трусливее зайца, я знаю лишь одного – Квели Церетели. Эй, кто тут главный?!» – вдруг крикнул Моурави. О светлый царь царей! О благородные ханы! О князья князей! Первый раз в жизни я увидел, как никто не захотел быть главным! И все так же крепко молчали, будто им на язык буйвол наступил. Тогда благородный Моурави так громко расхохотался, что черт в горах тоже не вытерпел. «Хо-хо-хо-хо!» – понеслось отовсюду. Потом такое сказал азнаурам: «Видно, все же заячий князь привил своим ишакам заячью трусость». И все азнауры, и больше других длинноносый, принялись наперебой такое про князя болтать, что мы, мсахури, сразу побледнели.
– Как, все сразу? – усмехнулся Зураб. – Может один из вас покраснел?
– Я покраснел, князь Эристави, – наверно, поэтому как из кипятка выпрыгнул. Тут мой ангел на левое плечо мое вспорхнул – умный! – и, хоть в первый раз тяжелым бременем показался, все же тихо подсказал: «Напрасно Великий Моурави нас считает слепыми, разве твои дела даже камень не сделают зрячим? Только каждый живой подданный должен быть покорным своему князю, ибо князь от бога…» Не успел повторить я за ангелом такое, как выскочил вперед длинноносый, замахал руками и так закричал, что птицы с деревьев попадали: «Совиный сын, кто тебя научил искушать мое терпение? Навсегда запомни: князья от сатаны, потому что по желанию хвостатого землю в зловонный ад превратили!» Ударить тоже хотел. Тут мой ангел с левого плеча спорхнул… умный! Хорошо, другой азнаур тяжелую руку длинноносого удержал. А еще один – знаю его, Квливидзе, – весело крикнул: «В чем дело, азнауры, князь улизнул? Очень хорошо! Оставил, скажем, свой навоз? Еще удобнее! Кизяк всегда лучше ослиного копыта горит. Эй, кто старший? Вели страже поджечь замок, а что не горит, пусть слуги Церетели топорами рушат!» Тут я почувствовал, как меня схватил желтый дэви, потащил в баню, намылил и, покрытого горячей пеной, швырнул в пасть гиены. И я отчаянно закричал: «Я старший! На меня князь замок оставил! И если осмелюсь приказать разрушать богатство, доверенное мне князем, в кма переведет, хорошо еще, если с языком. Справедливый Моурави, не подвергай нас опасности, если такое задумал, пусть твои дружинники замок в саман превратят!»
– Дикие свиньи! Оскопить вас мало! Где ваша преданность князю?! – закричал Андукапар, свирепо сдвинув брови. – Каплун! Мерин! Лошак! Евнух! Вместо защиты замка… ты… Я сам готов кулаком твою рожу измять, только десницу о кизяк не хочу пачкать!
– И умно поступишь, Андукапар, – снова захохотал Зураб. – Зачем чужое… месить, когда своего сверх головы навалено.
Царь Симон взглянул на Зураба, на отвернувшегося Хосро и вдруг прыснул так, что сидевшая у его ног собака, поджав хвост, заскулила.
«Раз царь, хоть и неуместно, смеется, невежливо везиру молчать», – прикинул в уме Шадиман и тоже засмеялся.
«Шайтаны, нашли час горло надрывать!» – сообразил Иса-хан и, прикрыв шелковым платком рот, затрясся от смеха.
Мсахури уныло оглядел князей, потом склонился перед царем:
– Светлый царь царей, я еще не все сказал.
– Э, мсахури, говори не говори, лучше, чем кизяк, с твоего языка ничего не соскользнет.
Безудержный хохот овладел всеми. Мсахури переминался с ноги на ногу.
«Так и знал, – подумал Зураб, – „змеиный“ князь повеселиться захотел».
Наконец Хосро решил прекратить развлечение:
– Спасибо, мсахури, рассмешил царя. Теперь иди. Что забыл, сами доскажем.
Царь вдруг забеспокоился: доскажут без него! Как младенца оберегают! Вспоминают лишь ради подписей на указах о новых налогах! Он ногой отпихнул взвизгнувшую собачку: «О шайтан!» Надоело с князем Мачабели в нарды играть, с князем Эмирэджиби в «сто забот» сражаться, с Гульшари под стоны чонгури петь. Почему, он поддался уговору глупцов и изуродовал свое лицо, отрастив второй ус? Симон Второй рожден для алмазного тюрбана, а чувствует себя, как тыква на копье! Если он царь, то он тоже хочет смеяться!
И Симон неожиданно повысил, голос:
– Подожди, мсахури, что еще хотел сказать?
– Светлый царь царей, потому осмелился в царственный Метехи прибежать, чтобы князь мой не подумал, что я неверный его слуга. Когда угловые башни сожгли, к замку приблизились, один азнаур крикнул: «Тащите богатства!» Тут и мы все ринулись в замок. Жаль, большое состояние князь имел.
