— Кстати о письмах, — прибавил он. — Вы не ожидаете письма от мадам Пратолунго? (В этот раз он сам заговорил о ней.) Я отвечала, что после случившегося между нами мало вероятно, чтоб она написала мне, и, пользуясь случаем, я попробовала задать некоторые из тех вопросов о ней, которые он уже раз отклонил. Оскар опять попросил меня отложить на время этот разговор и тотчас же со странною непоследовательностью сам заговорил о том же самом.

— Как вы полагаете, будет она переписываться с вашим отцом или с вашей мачехой во время своего пребывания за границей? — спросил он.

— Не думаю, чтоб она написала моему отцу, — отвечала я. — Но очень может быть, что она переписывается с мистрис Финч.

Он подумал немного и заговорил о нашем пребывании в Рамсгете.

— Долго ли пробудете вы здесь? — спросил он.

— Это зависит от Гроссе. Я спрошу у него, когда он приедет, — отвечала я.

Оскар повернулся к окну так порывисто, как будто был поражен чем-то.

— Разве вам уже надоел Рамсгет? — спросила я.

Он возвратился ко мне и взял мою руку, мою холодную, бесчувственную руку, не отвечающую на его прикосновение.

— Позвольте мне стать вашим мужем, Луцилла, — шепнул он, — и я буду жить ради вас где угодно.

Эти слова должны бы были понравиться мне, но в его взгляде или в его манерах было что-то такое, что испугало меня. Я промолчала. Он продолжал.

— Почему нам не обвенчаться немедленно? Мы оба совершеннолетние. Нам нет дела ни до кого, кроме нас самих.

(Замечание. Измените его фразу так: «Почему нам не обвенчаться прежде, чем мадам Пратолунго узнает о моем прибытии в Рамсгет», и вы поймете его цель. Положение дел быстро приближается к высшей степени опасности. Единственный шанс Нюджента — уговорить Луциллу обвенчаться с ним, пока до меня не дойдет известие о нем и пока Гроссе не признает ее достаточно поправившейся, чтобы покинуть Рамсгет. П.).

— Вы забыли, — отвечала я в невыразимом изумлении, — что мы должны побывать у моего отца. — У нас давно решено, что он обвенчает нас сам в Димчорче.

Оскар улыбнулся вовсе не той обворожительной улыбкой, какую я воображала, когда была слепа.

— Долго же придется нам ждать, пока нас обвенчает ваш отец.

— Что вы хотите этим сказать? — спросила я.

— Мы поговорим об этом, когда будем говорить о мадам Пратолунго, — сказал он. — Как вы полагаете, ответит мистер Финч на ваше письмо?

— Надеюсь.

— А мне на мою приписку?

— В этом не может быть сомнения.

Та же неприятная улыбка появилась опять на его лице. Он резко прекратил разговор и пошел играть в пикет с тетушкой.

Все это случилось вчера вечером. Я ушла спать очень кем-то недовольная. Оскаром? Собою? Или обоими? Мне кажется, обоими.

Сегодня мы гуляли вдвоем по горам. Какое наслаждение было дышать свежим воздухом и смотреть на чудные виды, открывавшиеся со всех сторон. Оскару это тоже нравилось. Всю первую половину нашей прогулки он был очарователен, и я любила его больше, чем когда-либо. На обратном пути случилось маленькое происшествие, изменившее его настроение к худшему и заставившее меня опять упасть духом.

Случилось это так.

Я предложила вернуться берегом. Рамсгет все еще наполнен посетителями, и оживленный вид берега во второй половине дня имеет для меня прелесть, которой, кажется, не ощущают люди, всегда пользовавшиеся зрением. Оскар, питающий постоянное отвращение ко всяким сборищам и избегающий сближения с людьми, не столь утонченными, как он, был удивлен моим желанием смешаться с толпой, однако сказал, что пойдет, если я этого особенно желаю. Я этого особенно желала, и мы пошли.

На берегу были стулья. Мы заплатили за два и сели смотреть.

Всевозможные увеселения происходили там. Обезьяны, шарманки, девочки на ходулях, заклинатель, труппа негров-музыкантов — все старались наперебой забавлять публику. Разнообразие цветов и веселый шум толпы, блеск синего моря и лучезарное солнце над головой — все это доставляло мне большое наслаждение. Право, мне казалось, что двух глаз мало, чтобы все это видеть. Какая-то милая старушка, сидевшая возле меня, вступила в разговор со мной и радушно предложила мне бисквит и хересу из своего мешка. Оскар, к моему горю, смотрел на всех нас с отвращением. Моя милая старушка казалась ему вульгарной, публику на берегу он назвал «толпой снобов». Все еще ворча себе под нос о смешении «со всякою дрянью», он увидел что-то или кого-то — тогда я еще не знала — и встал передо мной, чтобы загородить от меня гуляющую публику. В ту же минуту я случайно увидела подходившую к нам даму в платке странного цвета и, желая рассмотреть ее хорошенько, когда она будет проходить мимо меня, я отодвинулась в сторону Оскара.

— Зачем вы мешаете мне смотреть? — спросила я.

Прежде чем он успел ответить, дама поравнялась с нами, сопровождаемая двумя милыми детьми и высоким мужчиной. Взглянув на даму и на детей, я перевела глаза на мужчину и увидела на его лице тот же синий оттенок, который поразил меня в брате Оскара, когда я открыла в первый раз глаза. В первое мгновение я была поражена опять более, мне кажется, неожиданностью, чем безобразием лица. Как бы то ни было, я несколько успокоилась, чтобы полюбоваться костюмом дамы и миловидностью детей, прежде чем они удалились от нас. Пока я смотрела на них, Оскар обратился ко мне тоном выговора, не имея к тому, мне кажется, никакой уважительной причины.

— Я хотел избавить вас от неприятности, — сказал он. — Пеняйте на себя, если этот человек испугал вас.

— Он вовсе не испугал меня, — отвечала я довольно резко.

Оскар посмотрел на меня внимательно и сел, не сказав ни слова.

Добродушная старушка, видевшая и слышавшая все, что произошло, начала рассказывать о джентльмене с испорченным цветом лица.

— Он офицер в отставке, служил в Индии, — сказала она, — дама — его жена, а двое милых детей — его собственные дети.

— Очень жаль, что такой красивый мужчина обезображен таким цветом лица, — заметила моя новая знакомая, — но это не беда. Цвет лица не мешает ему иметь, как вы видели, красивую жену и милых детей. Я знаю хозяйку дома, где они живут. Такой счастливой семьи не найти во всей Англии, говорит она. Даже синий цвет лица не несчастье, если смотреть на него с этой точки зрения, не правда ли, мисс?

Я вполне согласилась со старушкой. Наш разговор по какой-то непонятной причине, очевидно, раздражал Оскара. Он нетерпеливо встал и взглянул на свои часы.

— Тетушка ваша будет беспокоиться о нас, — сказал он. — Надеюсь, что вы уже насмотрелись вдоволь на толпу.

Я не насмотрелась вдоволь и охотно осталась бы одна в толпе еще некоторое время. Но я видела, что это рассердило бы Оскара не на шутку. Я простилась с моей милой старушкой и покинула веселый берег очень неохотно.

Он не сказал ни слова, пока мы не выбрались из толпы. Тогда он возобновил, не знаю для чего, разговор об офицере и о воспоминании, которое его лицо должно было пробудить во мне.

— Вы говорите, что не испугались этого человека, — сказал он. — Может ли это быть? Вы очень испугались моего брата, когда увидели его в первый раз.

— Я была страшно напугана моим собственным воображением, прежде чем увидела его, — отвечала я. — Увидев его, я скоро преодолела страх к нему.

— Мало ли что вы говорите, — возразил он.

Не знаю, как другим, но мне всегда ужасно обидно, когда мне говорят в глаза, что я сказала нечто такое, чему не стоит верить. Я, со своей стороны, поступила тоже нехорошо. Мне не следовало говорить о его брате после того, что он написал мне о нем. Я это сделала.

— Я говорю, что думаю, — отвечала я. — Пока я не знала то, что вы мне сказали о вашем брате, я хотела предложить вам, чтоб он жил с нами после нашей свадьбы.

Оскар внезапно остановился. Пока мы шли через толпу, он держал меня под руку. Теперь он бросил мою руку.

— Вы это говорите потому, что сердитесь на меня, — сказал он.

Я отвечала, что вовсе не сержусь на него, а говорю только то, что думаю.