— О вашем приобретении? — повторяла я. — Что же вы приобрели?

— Счастье. — отвечала она. — Моя жизнь заключается в моей любви. Моя любовь заключается в моей слепоте.

Вот вся история ее жизни в нескольких словах.

Если бы вы видели ее сияющее лицо, когда Луцилла подняла его, опять увлекшись разговором, если бы вы вспомнили (как вспомнила я) об утрате, которой она должна была неизбежно заплатить за восстановление зрения, как ответили бы вы ей? Очень возможно, что вы поступили бы так, как поступила я, то есть скромно сознались бы, что она лучше вас знает, какие условия ей необходимы для счастья, и не ответили бы ей ничего.

Я оставила Оскара и Луциллу говорить друг с другом и начала ходить по комнате, раздумывая, как нам действовать дальше.

Решить это было нелегко. Из слов Луциллы я поняла, что Нюджент твердо довел свою жестокую мистификацию до конца. Он солгал, объявив свой брак в церкви на имя Оскара, он поехал в Лондон взять брачное разрешение также на имя своего брата. Это было все, что я знала.

Пока я все еще раздумывала, Луцилла разрубила гордиев узел.

— Что же мы ждем здесь? — спросила она. — Уедем, чтоб никогда не возвращаться в это ненавистное место.

В ту самую минуту, как она встала, послышался тихий стук в дверь.

Я ответила. Вошла женщина, которая привела Луциллу в гостиницу. Она как будто боялась отойти далеко от двери. Стоя у самого порога, женщина взглянула с беспокойством на Луциллу и сказала:

— Могу я поговорить с вами, мисс?

— Вы можете говорить, что угодно при этой даме и при этом джентльмене, — отвечала Луцилла. — Что такое?

— Боюсь, что за нами следят, мисс.

— Следят? Кто?

— Горничная барыни. Несколько минут назад она заглянула в гостиницу и поспешно побежала домой. Но это еще не самое худшее.

— Что же еще случилось?

— Мы ошиблись, — сказала служанка. — Есть лондонский поезд, которого мы не заметили в расписании. Я слышала, что он пришел четверть часа тому назад. Пожалуйста, пойдемте домой, мисс. Я боюсь, что нас отыщут.

— Вы можете идти домой хоть сейчас, Джен, — ответила Луцилла.

— Одна?

— Да. Благодарю вас, что вы привели меня сюда. Я здесь останусь.

Лишь только Луцилла уселась между мной и Оскаром, дверь тихо отворилась. Длинная, худая, дрожащая рука просунулась в комнату, взяла за руку служанку и вытащила ее в коридор. В комнату вошел мужчина в шляпе. Это был Нюджент Дюбур.

Он остановился на том месте, где стояла служанка, взглянул на Луциллу, взглянул на брата, взглянул на меня.

Ни слова не вымолвил он. Вот стоит он перед другом, которого оклеветал, перед братом, которого обманул. Вот стоит он, устремив глаза на Луциллу, зная, что все кончено, что женщина, для которой он обесчестил себя, отнята у него навсегда. Вот стоит он в аду, который он сам себе приготовил, и молча переносит свои страдания.

При появлении брата Оскар встал и обнял Луциллу одной рукой. Теперь он сделал шаг к Нюдженту, все еще прижимая к себе свою невесту.

Я следовала за ним, не спуская глаз с его лица. Я теперь уже не опасалась за него. Доброе влияние Луциллы изгнало злого демона, поселившегося в нем. Внимательно, но без страха ожидала я того, что он сделает.

— Нюджент! — произнес Оскар тихо.

Нюджент опустил глаза и не ответил.

Луцилла, услышав это имя, мгновенно поняла, что случилось. Она содрогнулась от ужаса. Оскар передал ее мне и подошел к брату один. Лицо его обнаруживало борьбу любви и сочувствия с горем и стыдом. Я вспомнила свое свидание с ним, когда он рассказал мне о судебном деле и уверял меня, что Нюджент добрый гений его жизни.

Он подошел к брату. Естественно и ласково, как в былое время, он положил руку на плечо брата.

— Нюджент, — сказал он. — Тот же ли ты милый, дорогой брат, который спас меня от смертной казни и разделял потом мою тяжелую жизнь? Тот же ли ты славный, умный, благородный человек, которого я так любил, которым я так гордился?

Он замолчал и снял с брата шляпу. Заботливо и нежно откинул он со лба спутанные волосы брата. Голова Нюджента опустилась ниже. Лицо его исказилось, руки сжались, видимо, от воспоминаний, пробужденных в нем этим любящим голосом, этой ласковой рукой. Оскар дал ему время собраться с духом и обратился ко мне:

— Вы знаете Нюджента, — сказал он. — Помните, я говорил вам во время нашей первой встречи с вами, что Нюджент ангел? Вы сами видели, когда он приехал в Димчорч, как великодушно он помогал мне, как преданно хранил он мои тайны, каким истинным другом был он для меня. Взгляните на него, и вы почувствуете, как чувствую я, что мы не правильно поняли его, что мы были чудовищно несправедливы к нему.

Он обратился опять к Нюдженту.

— Я не смею сказать тебе, — продолжал он, — что я слышал о тебе, чему я поверил о тебе, какие небратские чувства я питал к тебе. Теперь, слава Богу, эти чувства прошли. Я вспоминаю о них, милый мой, когда смотрю на тебя, как о страшном сне. Могу ли я видеть тебя, Нюджент, и верить, что ты меня обманул? Чтобы ты мог быть негодяем, способным отнять у меня единственную женщину в мире, которая любит меня? Ты такой прекрасный и такой знаменитый, что можешь жениться на любой женщине! Этого быть не может! Ты как-нибудь неумышленно попал в неловкое положение. Оправдай себя. Нет! Позволь мне оправдать тебя. Ты не должен унижаться ни перед кем. Скажи мне, как ты действовал относительно Луциллы и меня, и предоставь мне оправдать тебя. Говори, Нюджент! Подними голову и научи меня, что должен я сказать.

Нюджент поднял голову и взглянул на Оскара.

Как ни искажено было его лицо, я заметила в глазах Нюджента что-то такое, что напомнило мне прошлое, то прошлое, когда он приехал к нам в Димчорч и говорил о своем «бедном Оскаре» нежным, спокойным тоном, пленившим меня. Я вспомнила и мое достопамятное вечернее свидание с ним в Броундоуне в день отъезда Оскара. Я вспомнила и признаки борьбы лучших сторон его натуры с искушением, и его раскаяние, тронувшее меня до слез, и усилие, которое он сделал в моем присутствии, чтобы загладить прошлые прегрешения, и его последнюю борьбу с преступною страстью, обуявшей его. Была ли натура, способная к такому раскаянию, совершенно испорченной натурой? Был ли человек, сделавший это усилие — последнее из многих, предшествовавших ему, непростительно виновен?

— Подождите! — шепнула я Луцилле, дрожавшей и плакавшей в моих объятиях. — Он еще заслужит нашу симпатию и наше прощение.

— Говори! — повторил Оскар. — Научи меня, что должен я сказать.

Нюджент вынул из своего кармана лист исписанной бумаги.

— Скажи, — отвечал он, — что я огласил в церкви твою свадьбу и ездил в Лондон, чтобы взять это для тебя.

Он протянул бумагу брату. То было брачное разрешение, взятое на имя Оскара.

— Будь счастлив, Оскар, — прибавил он. — Ты этого заслуживаешь.

Он обнял одною рукой брата, свободно и покровительственно, как в былое время. Рука его при этом коснулась бокового кармана сюртука Оскара. Прежде чем брат успел помешать ему, его ловкие пальцы открыли карман и вынули маленький пистолет с серебряной рукояткой собственной работы Оскара.

— Это было приготовлено для меня? — спросил он со слабой улыбкой. — Милый мой мальчик, у тебя не хватило бы на это духу, не правда ли?

Он поцеловал темную щеку Оскара и положил пистолет в свой карман.

— Рукоятка твоей работы, — сказал он. — Я сохраню пистолет на память о тебе. Возвратись в Броундоун, когда женишься. Я отправляюсь опять путешествовать. Ты услышишь обо мне прежде, чем я уеду из Англии. Да благословит тебя Бог, Оскар. Прощай.

Он отодвинул от себя брата бережно, но твердой рукой. Я с Луциллой хотела приблизиться к нему и заговорить с ним. Но что-то в его лице, что-то, смотревшее на меня из его мрачных глаз спокойным, твердым, решительным взглядом, остановило меня и вызвало предчувствие, что я не увижу его больше. Он подошел к двери, отворил ее, повернулся и, бросив прощальный взгляд на Луциллу, молча поклонился нам. Дверь за ним тихо затворилась. Пробыв в комнате только несколько минут, он покинул нас, и покинул навсегда.