— И не забудь прихватить свой волшебный чемоданчик!

На том месте, где Сапожная улица вливалась в Соборную, Рудольфе и его возничие поставили тяжелый фургон, который был приспособлен для перевозки толстого пенькового каната. Мельхиор помог канатоходцу закрепить повозку железными болтами толщиной в руку. Отсюда они натянули канат на левую соборную башню, спустив из верхних полуциркульных окон тонкий трос, на котором крепился и подтягивался вверх тяжелый канат.

Поперечная балка на внутренней стороне оконных проемов служила для крепежа. Под критическими взглядами Рудольфо возничие раз десять обмотали балку тросом, как змеей. А затем мастер завязал его сам, расположив пять петель одну за другой и пропустив через них конец. При этом он шепотом произносил какие-то непонятные слова. И хотя кучера уже сотню раз присутствовали при этой процедуре, ни один из них не мог бы повторить священнодействие канатоходца. То же самое, впрочем, относилось и к развязыванию узлов, что Рудольфо удавалось одним-единственным движением.

Вопреки устоявшейся традиции и по настоятельному требованию Георга Трухзеса фон Вальдбурга Великий Рудольфо решил взойти на соборную башню не в сумерках с двумя горящими фонарями в руках, а при дневном свете, что для него было сравнительно легким заданием. Суть же просьбы заключалась в том, чтобы выманить горожан вместе с детьми и домочадцами из их домов.

После того как подготовительные работы были завершены, Рудольфо отправился в лагерь и заперся в своем фургоне. Для артистов это был сигнал, означавший: не беспокоить канатоходца до его выступления.

Они давно уже перестали гадать, что происходит в синекрасном вагончике за пару часов до каждого выступления. Какие только дичайшие домыслы ни возникали — самыми безобидными из них были истовые молитвы за удачный исход или крепкий сон. С течением времени все привыкли к церемонии и из уважения не тревожили мастера. Никто не осмеливался задавать вопросы. И поэтому, когда Магдалена яростно забарабанила в дверь вагончика Рудольфо, она столкнулась с всеобщим непониманием и злыми взглядами. Ей очень хотелось объяснить ему, что горожане не хотят смотреть на артистов по совсем простым причинам. Жонглер-итальянец Бенжамино прытко подскочил к ней и потребовал, чтобы она оставила свою затею. Великому Рудольфо перед спектаклем нужен полный покой. Публика непременно набежит, когда он вступит на канат.

В крайнем возбуждении подбежал знахарь, в одной руке он держал керамический горшок, в другой льняной мешочек с неизвестным содержимым, к животу была пристегнута кожаная сума.

— Через час все начнется, — упрекнул он ее, — а ты еще не надела маскарадный костюм. Пошли скорей!

Магдалена скрепя сердце поплелась вслед за Горбом, как все называли лекаря из-за его скрюченной спины. Рассказ молодого Рименшнайдера о событиях в стране рассеял ее сомнения по поводу того, присоединяться к бродячей труппе или нет. У нее просто не было другого выбора. Ей придется наступить на горло собственной песне и сыграть в представлении роль заживо погребенной. Итак, она предоставила знахарю свободу действий, хотя он был крайне неприятен ей как человек.

В своем вагончике он заставил Магдалену снять чепчик и сесть перед осколком стекла шириной в две ладони и высотой в три. Осколок был выкрашен с задней стороны черной краской, чтобы отразить физиономию того, кто в него смотрелся. Затем он велел ей закрыть глаза. Рассказывая, как он намазал руки Рименшнайдера обезболивающей мазью, а потом привязал к деревянной рейке в надежде, что сломанные кости правильно срастутся, он начал втирать ей в кожу головы, лоб и щеки, шею и плечи клейкую молочную массу. Потом осторожно вынул из льняного мешочка пригоршню белого, не так уж противно пахнущего порошка и растер его двумя руками на ее голове, после чего над ней поднялся столб пыли, как от деревенской дороги после двухмесячного летнего зноя, постепенно осевший на липкой коже.

— Не переживай, — заметил Горб, прежде чем Магдалена открыла глаза, — весь маскарад легко смывается обычной водой.

Застыв от ужаса, она смотрела на монстра в зеркальном осколке. Это было противоестественное существо, не иначе только что восставшее из гроба. Вскрикнув, она замолкла, разглядывая собственный обезображенный портрет. Как бы желая удостовериться, что она еще жива, Магдалена медленно опустила веки и с той же осторожностью открыла глаза. Потом, не двигая головой, так же медленно повела зрачками слева направо и обратно.

— Белый саван! — воскликнул знахарь, вернув Магдалену к действительности. — Тебе еще надо надеть белый саван.

Таинственная тишина, окутавшая город с самого прибытия циркачей, вдруг была нарушена отдаленным звоном литавр и трубным гулом. Шум доносился от моста через Майн, где четверо лакеев в сопровождении воинов, вооруженных алебардами, и важных сановников несли на носилках облаченного в пурпур его преосвященство, милостивого государя епископа Конрада. Дородный милостивый государь благосклонно приветствовал тех немногих прохожих, которых выгнало на улицу любопытство, и благословлял их рукой в перчатке с кичливо красующимся рубиновым перстнем.

В конце Соборной улицы к ним присоединилась такая же представительная и яркая процессия каноников, которые, убрав руки в рукава красных сутан, своими белыми стихарями словно хотели подчеркнуть высокую нравственность и святость. В общей сложности вокруг укрепленного на улице циркового фургона с натянутым к соборной башне канатом толпилось около полусотни сановников. Кроме них, на улице не было ни души — ни перед собором, ни на Соборной улице, где были установлены сцена для циркового представления, помосты для знахаря ижонглера, а также домик гадалки Ксеранты. С улиц исчезли даже последние любопытные. Из-за от сутствиязрителей артисты решили сопровождать Великого Рудольфо к месту его номера и не скупиться на аплодисменты.

Когда канатоходец, одетый в белое, вышел из своего циркового фургончика, у него был серьезный и сосредоточенный вид; во всяком случае, ничто не говорило о том, что это рядовое восхождение, одно из сотен уже совершенных. Когда его взгляд скользнул по Магдалене, он показался ей отсутствующим. Она даже не была уверена, узнал ли он ее вообще. «Немудрено, — пронеслось у нее в голове, — при моем-то наряде».

Ни Магдалена, ни Мельхиор никогда не видели балансирующего на канате Рудольфо, а потому необычная ситуация была им только на руку. Вместе с другими артистами они встали за канониками. Те, и прежде всего тучный епископ Конрад, вертели головами, выказывая беспокойство, поскольку их план явно не срабатывал и горожане по-прежнему сидели по домам, как во времена эпидемии чумы.

Магдалена как завороженная следила за каждым движением Великого Рудольфо. С кошачьей грацией, не обращая внимания на малое количество зрителей, он вспрыгнул на винную бочку, стоявшую справа от каната, прошелся взглядом по тросу до окна на соборной башне и назад, сделал несколько глубоких вдохов, так что его грудная клетка надулась, словно зоб индюка, и осторожно поставил сначала левую, а потом правую ногу на натянутый в воздухе канат.

Без твердой почвы под ногами его движения казались нервными и резкими. Рудольфо еще не сделал ни одного шага, но создавалось впечатление, что, согнув руки в локтях, он борется с силой тяжести. Отчаянно жестикулируя и чуть не заваливаясь набок, он исполнял пляску святого Витта, как те безумные, одержимые танцами, которые бродили по улицам городов.

— Почему он не идет? — шепнула Магдалена Мельхиору. — Что с ним?

Мельхиор молча положил руку на ее плечо, словно говоря: Потерпи, Великий Рудольфо знает, что делает!»

Не прошло и минуты — Магдалене она показалась вечностью, — как Рудольфо вдруг застыл как вкопанный, затем еще раз, взмахнув руками, посмотрел вверх, на свою воздушную цель, и побежал. Да, он именно бежал, словно за ним гнались черти, вверх по канату, уже без угловатых движений, и теперь его руки скорее походили на крылья.