— Это уж точно, — согласился зазывала, а монах подобострастно добавил:

— Recte, recte, совершенно справедливо.

— А что именно вы исследуете в смехе? — вмешалась Магдалена. — Я имею в виду, какую цель преследуете своими изысканиями?

Бомбаст вдруг стал серьезен.

— Как я уже указывал в своем трактате «О медицине», — продолжил он, — смех оказывает профилактическое и целебное действие на болезни. Вы, конечно, можете себе представить, что своей теорией я не приобрел друзей среди приверженцев традиционной медицины. Но ученые доктора не верят и в существование душевных болезней. Вспомните хотя бы выражение «разбитое сердце» — нередкая причина смерти, между прочим, хотя человек не испытывает физической боли и не проливает кровь. Но хватит уже теории и науки. Куда выдержите путь? Я попробую отгадать: на ярмарку во Франкфурт. Скорее всего, вы купеческая пара, торгующая дорогими итальянскими тканями. — Бомбаст посмотрел на Магдалену оценивающим взглядом.

Она удивленно подняла брови, демонстрируя свое разочарование.

— Доктор Бомбаст, вы, несомненно, хороший естествоиспытатель, писатель, врач и богослов, но в людях вы вообще не разбираетесь! — заявила она. — Мужчина рядом со мной — вовсе мне не муж, мы отнюдь не купцы и не едем во Франкфурт. Наш путь лежит в Майнц, где мы должны подготовить прибытие нашего хозяина.

Низкорослый толстяк, не страдавший от недостатка самонадеянности, был явно смущен своим провалом, но тут же парировал с лукавой усмешкой:

— Я же сказал, что попробую отгадать. Вероятно, гадание не относится к числу моих сильных сторон.

Именно в этот момент корабль содрогнулся от мощного толчка, раздались скрежет и треск, и через пару локтей он остановился. Бородатый шкипер бросился к кормилу, оттолкнул в сторону штурмана и резкими движениями руля попытался снять судно с мели. Ничего не помогало, корабль крепко сел на дно реки.

Неделями не было дождей, и Майн обмелел как никогда. Капитан и его штурман, сварливый старик, которому пассажиры были что острый нож в сердце, не менее десятка раз в году спускались и поднимались по Майну, знали каждую мель и могли с закрытыми глазами обойти ее и найти место, где под плоским корпусом барки было хотя бы на ширину ладони воды. Но против такой низкой воды и они оказались бессильны.

Встревоженный шкипер носился с кормы на нос и обратно и в конце концов отдал своим матросам приказ сбросить за борт часть груза. После того как матросы избавились от доброй дюжины плитняков из песчаника, судно закряхтело, заскрипело и, как упрямый мул, даже чуть сдвинулось с места. Казалось, корабль вот-вот опять поплывет, но он тут же снова зарылся в песчаное дно и больше уже не шелохнулся.

В ленном поместье, расположенном в пределах видимости на небольшом пригорке в долине Майна, шкипер раздобыл четверку крепких рабочих лошадей. Запряг их в застрявшее судно и огрел кнутом. Маневр удался. Однако штурман побоялся направить корабль к берегу и дать возможность капитану подняться на борт, и тому пришлось три рейнские мили бежать по берегу за своим судном, прежде чем на излучине Майна, где река была полноводнее, он смог вернуться на корабль и взять управление в свои руки.

Тем временем наступил вечер, а поскольку ночное судоходство на Майне было небезопасно и к тому же запрещено, капитан встал на якорь неподалеку от торгового городка Гроскротценбург, древнего владения капитула каноников церкви Святого Петра в Майнце. Если все пойдет хорошо, пообещал бородатый шкипер, послезавтра они, возможно, уже будут в Майнце.

Авария задержала их на полдня, и Магдалена то и дело поглядывала, не покажутся ли Рудольфо и циркачи, не нагнали ли они корабль по суше; однако путешествовать по воде, очевидно, все же было намного быстрее.

На ночь капитан предоставил своим пассажирам каюту в кормовой части корабля. Сам он вместе с четырьмя членами своей команды предпочел заночевать на прибрежном лугу.

Мириады мух и назойливых насекомых, несмолкаемое кваканье речных лягушек не слишком благоприятствовали безмятежному сну. Кроме того, было страшно жестко, поскольку пассажирам пришлось спать, лежа в ряд, словно рыба на базаре, прямо на голом полу каюты. На барке не было даже соломенного тюфяка, не говоря уж о подстилках.

Зазывалу, доктора Бомбаста и нищенствующего монаха эти неудобства, похоже, не особенно волновали; не успев растянуться на полу, все мгновенно погрузились в глубокий сон. Словно сговорившись, они тут же устроили чудовищную какофонию отвратительных звуков, начав наперебой храпеть, рыгать, пускать ветры и хрюкать. Поскрипывание и потрескивание барки довершило кошмар и не позволило Магдалене сомкнуть глаз.

Опершись на руку, она пыталась дремать; время от времени, сощурив глаза, смотрела через расположенный напротив люк на звездное небо. Соседи по каюте ворочались по очереди с боку на бок, недовольно фыркая и ворча себе под нос из-за духоты и неудобства спального места.

Открыв в очередной раз глаза, Магдалена увидела луну, висевшую так низко, что ее молочный отсвет через открытый люк падал на головы мужчин. Монах отвернул лицо в другую сторону, а вот черты зазывалы и доктора можно было рассмотреть во всех подробностях, и она решила поупражняться в физиогномике.

Что касается Константина Форхенборна, то его физиономия полностью соответствовала его характеру, по крайней мере манере вести себя с Магдаленой: жесткая, почти угловатая верхняя часть лица с остро очерченным, узким носом и чувственные губы — внешность, за которой скрывалась какая-то загадка. Не было бы ошибкой охарактеризовать зазывалу как беспощадного, заносчивого, хитрого эгоиста. Безусловно, ему были присущи определенная участливость и чувствительность, но все вместе давало противоречивую картину, лишь усугубляющую ее недоверие к нему.

Совсем другое дело — доктор Бомбаст. Даже во сне унылое лицо толстяка несло печать его многогранных занятий. Доминирующий высокий лоб, изрезанный морщинами, глубоко посаженные глаза и опущенные вниз уголки рта выдавали обуревающие его сомнения и отчаяние по поводу мировых событий. В его чертах даже угадывались разногласия с учеными традиционного толка.

В те моменты, когда Бомбаст не всхрапывал или не выпускал со свистом воздух из носа, его мясистые губы складывали невнятные слова, дыхание при этом останавливалось, и ей казалось, что он вот-вот умрет.

Один раз Магдалене почудилось, что она разобрала одно из произнесенных им слов. Он пробормотал себе под нос что-то вроде «сатана». Впрочем, если этот странный тип во сне разговаривал с дьяволом, это было нисколько не удивительно. Кто знает, быть может, он умолчал, что владеет еще одной профессией — алхимика, бывшего в сговоре с дьяволом, как большинство представителей его цеха.

Хотя религия и приличия не позволяли прислушиваться к словам, произносимым кем-то во сне, но, по-видимому, греховность преобладала в ней над благочестивой верой, а любопытство — над воспитанностью. И поскольку доктор выговаривал слова все отчетливее и все чаще, Магдалена просто не могла не обратить все свое внимание на спящего естествоиспытателя.

Но как объяснить иначе, чем справедливой карой Господней, то, что Бомбаст моментально замолчал и больше не издал ни одного звука? Смертельно усталая Магдалена уже почти засыпала, как вдруг снова услышала бормочущий, но ясный и четкий голос Бомбаста: сатан... адама... табат... амада... натас...

Магдалена жутко перепугалась. От страха на лбу ее выступил холодный пот, леденящий ужас сковал душу. Она встала и мельком взглянула на Бомбаста, он спал и храпел как ни в чем не бывало. Ее одолели сомнения, не приснилось ли ей все это? Быть может, ее мозг, на долю которого в последние дни выпало так много трудно перевариваемой информации, сыграл с ней злую шутку? А не сама ли она выговорила формулу? Она безуспешно попыталась повторить слова Бомбаста: сатан... адама... Дальше ничего не получалось. Как она могла в полудреме произнести формулу, если не в состоянии вспомнить ее, даже бодрствуя? К тому же она точно слышала голос Бомбаста.