– Бен когда-нибудь говорит тебе такие слова, Сара?

Она коротко и горько рассмеялась. Алекс получил исчерпывающий ответ на свой вопрос.

– Давно ты вернулся в город? – Да, она тоже умела тянуть время.

– Неделю назад. Но через день или два мне придется уехать.

– Правда? Но ведь не в Ньюпорт, я полагаю, раз строительство дома приостановлено.

– Нет, я собираюсь в Калифорнию.

– В Калифорнию? Это из-за твоего деда?

– Да, он умер. Наконец-то.

Сара машинально взяла его руку в свои и крепко сжала.

– Поверь, мне очень жаль. Ты говорил, что он болен…

– Я также говорил тебе, что не надо меня жалеть.

Она поглядела на него с любопытством.

– Да, верно, говорил. А его пожалеть можно?

– Бога ради. Я и сам стал к нему лучше относиться, с тех пор как он отдал концы.

Его развязный тон ее не обманул.

– Хотела бы я знать, что он тебе сделал, – тихо сказала Сара.

– Может быть, когда-нибудь я тебе расскажу.

Сара опустила глаза. Ее внезапно пронзила острая тоска.

– Да, может быть, когда-нибудь.

Нет, он ей никогда не расскажет: у него случая не будет. Она не могла себе позволить близких, доверительных отношений с Алексом. Все, чего она от него хотела, было под запретом; все, что она сама могла бы ему дать, – тоже. За прошедшие годы самоотречение стало для нее не просто привычным делом, а прямо-таки образом жизни, но никогда раньше ее стойкость не подвергалась столь тяжкому испытанию. Это было невыносимо.

– Сара…

Он прижал ее стиснутые руки к своей груди. Ее печаль привела его в отчаяние.

– О! Извините.

Сара отдернула руки и поспешно отступила назад, подальше от него. У подножия лестницы, застыв неподвижно, как статуя, прямо посредине между изрыгающими огонь змеиными глотками, стояла Наташа. Что выражает загадочный взгляд ее непроницаемо черных цыганских глаз, понять было невозможно.

– Мистер Макуэйд, не так ли? Как это мило. Рада видеть вас снова.

Алексу хотелось дать легкомысленный, любезный, ни к чему не обязывающий ответ, чтобы хоть как-то разрядить обстановку мучительного замешательства, но никак не мог вспомнить иностранную фамилию этой чертовой девки и ограничился тем, что отвесил ей поклон, что-то невнятно бормоча себе под нос. Она с медлительной важностью наклонила голову в ответ и неторопливо удалилась по скудно освещенному коридору в гостиную.

Сара тотчас же повернулась к нему спиной и отошла в другой конец холла. В зеркале у нее над головой Алекс увидел отражение ее лица, ставшего смертельно бледным. Он подошел к ней, но прикоснуться не посмел: именно прикосновение привело к только что разразившейся катастрофе.

– Сара? Сара, прости меня, это я во всем виноват. Что все это значит? Что теперь будет?

Она резко повернулась. Пятна краски выступили на ее бледных щеках подобно следам от пощечин.

– Я не знаю! Ведь ничего же не было! О Алекс, ради всего святого, уходи.

Он покорно повернулся, собираясь уходить, но Сара схватила его за руку.

– Прости, я сама не знаю, что говорю!

– Что теперь будет? – повторил Алекс. – Она ведь ничего не скажет, верно? Она… не расскажет Бену?

– Нет… нет. Да и что она могла бы сказать? Рассказывать нечего.

– С тобой ничего не случится?

– Нет, конечно.

Алекс скрипнул зубами в бессильной злости.

– Я могу отложить свою поездку. Мне вовсе не обязательно…

– Не говори глупости. Разумеется, ты должен ехать! – Привычная маска самообладания опустилась на лицо Сары с такой легкостью, что Алексу захотелось встряхнуть ее хорошенько.

– Позволь мне тебе написать.

– Нет.

– Сара…

– Нет, и мы больше не сможем увидеться. А теперь тебе лучше уйти. Алекс, неужели ты не понимаешь?

– Сара, это не…

– Прошу тебя, если я хоть чуточку тебе дорога…

– Ну хорошо.

Все равно говорить больше было не о чем. Алекс открыл дверь, но, обернувшись, увидел, что маска соскользнула: на один мимолетный миг во взгляде Сары ему открылась вся ее отчаянная и безнадежная нежность. На этот раз (такого с ним раньше не бывало) он сказал именно то, что думал, и притом в тот самый момент, когда мысль пришла ему в голову:

– Я люблю тебя.

Глаза Сары потемнели от горя. Его правдивые слова, выражавшие самое искреннее чувство, в мгновение ока превратились в оружие, разящее в самое сердце. Алекс понял, что, сам того не желая, нанес ей сокрушительный удар. Он не мог этого вынести и закрыл за собой дверь, чтобы не видеть ее помертвевшего лица.

Сара еще долго стояла в холле, бессмысленно уставившись на разводы древесных волокон на резной дубовой двери и прислушиваясь к тихому шипению газовых горелок. Наконец она повернулась кругом с мыслью, что надо бы подняться наверх, но ноги у нее подкосились, и она опустилась на канапе рядом со своими покупками. Благословенный обморок продолжался недолго – вскоре Сара ощутила, как жгучие слезы наворачиваются ей на глаза, и вслепую нашарила платок.

«Разбитое сердце» – вот как это называется. Она чувствовала себя разбитой. Разорванной пополам. Алекс вскрыл все затянувшиеся рубцами старые раны, о которых она не вспоминала годами. Теперь они начали кровоточить. Ну почему, почему он не хочет оставить ее в покое?

Нельзя оставаться здесь, где любой из слуг, проходящих мимо, может ее увидеть. Ей надо встать, сделать вид, что ничего не случилось. Больше всего Сара хотела укрыться в собственной комнате и побыть в одиночестве, но ей необходимо было показаться на людях прямо сейчас, чего бы это ни стоило.

Она поднялась и подошла к зеркалу. И тихонько ахнула, увидев свое отражение. От ужаса у нее вспотели ладони. Как она сможет это объяснить? Может, все-таки лучше спрятаться, подняться наверх и заползти в свою нору? Нет. Более сильный инстинкт подсказывал ей, что надо показаться на глаза Бену именно сейчас, не откладывая.

Сара опять пустила в ход насквозь промокший носовой платок. Румяна ей не нужны – щеки и без того горят. Она сделала несколько глубоких вздохов, расправила плечи и попыталась придать лицу спокойное выражение. Это могло сработать. Должно было сработать.

Нервы у нее были натянуты до предела. На полпути к гостиной до нее донеслись голоса, но они смолкли, как только Сара остановилась в дверях. Таша сидела на обитом алой парчой диване с шитьем на коленях. В десяти шагах от нее Бен стоял возле столика со спиртным, смешивая коктейль. Сара перевела взгляд с Таши на мужа и обратно, стараясь оценить обстановку, но по их лицам ни о чем нельзя было догадаться, а царившее между ними молчание показалось ей вполне мирным.

Она часто заставала их вдвоем в этой комнате по вечерам. Ничего удивительного: «алая гостиная» считалась в доме Кокрейнов местом семейных сборищ, хотя их посиделки вряд ли можно было назвать семейным сборищем. «Да и семьей, – подумала Сара с циничной усмешкой, – нас с Беном можно было назвать разве что с большой натяжкой». Бену импонировала кричащая тяжеловесная роскошь «алой гостиной». Здесь он желал спокойной ночи Майклу, когда миссис Драм приводила мальчика вниз в восемь вечера, прелестного и трогательного до слез в пижамке и в тапочках. Здесь Таша занималась шитьем. Здесь Сара через силу разыгрывала из себя хозяйку дома, хотя с гораздо большей охотой предпочла бы укрыться в своем маленьком кабинетике на другом конце коридора, чтобы почитать книгу, написать письмо или предаться своим мыслям.

Бен допил только что смешанную порцию виски с содовой и налил себе по новой. Саре тоже хотелось выпить, но, если бы она попросила его налить себе стаканчик и Бен подошел бы достаточно близко, чтобы передать ей выпивку, он прочел бы слишком многое на ее заплаканном лице. Таша подняла голову и улыбнулась ей… какой-то странной улыбкой, как показалось Саре. А может, просто воображение разыгралось?

Она попыталась разгадать, что означает таинственное молчание Наташи, прилежно склонившейся над вышиванием, но это было невозможно. Тогда Сара решительно заняла место на диване рядом с ней и спросила: