— Не знаю… — беспомощно развел руками Тудор. — Пока не знаю. Но эта точка зрения — самая простая, это решение годится для безнадежных случаев. Попробуем представить себе маньяка по методу судмедэксперта. Представим его в облике совершенно нормального человека, одержимого, однако, навязчивой идеей: ненавистью к трем молодым красивым парням. И он начинает их уничтожать… Возникает куча вопросов. Разве из всей молодежи здесь, на побережье, эти трое самые молодые и красивые? И самые идеальные объекты для его ненависти? Есть и другие. Почему же он выбрал именно этих из всего пансионата? Почему ни одна из двух местных красавиц не стала жертвой маньяка? Он что, мужененавистник? И самый трудный вопрос. Почти у всех маньяков один способ убийства. Одни вешают, другие травят, третьи душат, четвертые стреляют, но обычно каждый остается верен своему излюбленному способу. Мы имеем три разных способа — вода, изощренная техника, кинжал. Убийство Дана Ионеску — воистину виртуозное убийство — спицей, сзади, между черепными костями, сквозь мозжечок проткнуть мозг — молниеносная смерть. В какую-то долю секунды, вероятно, без всякого риска живой человек превращен в труп. И наряду с этим в час ночи, в кромешной тьме, вопреки непредвиденной буре, то есть в условиях повышенного риска, пытаться осуществить другое убийство… Не абсурдно ли?.. Или же второе убийство. Возле яхты, на виду у всех, в лучах солнца, среди купающихся, пытаться утопить человека, которого, несомненно, можно было бы убить без осложнений и риска при другом удобном случае. Удача явно сопутствовала убийце… То есть у каждого убийства свой стиль, не правда ли?..

— Может быть, у каждого убийцы? — осмелился предположить Виктор Мариан. — Не проще ли исходить из того, что у каждого убийства свой автор?

— Разумеется, проще, что, однако, не означает, что это ближе к истине. Как в этом случае объяснить три назначенных свидания со смертью? Две записки наверняка написаны одной и той же рукой. Не надо даже экспертизы. Соединение букв, построение фразы, стиль и это «не так ли?»— своего рода скрытый, манящий вопрос, порядок строк — все свидетельствует в пользу одного автора. Все говорит за то, чтобы и третью записку отнести к тому же авторству. Уверен, что не ошибаюсь. Все три смертных приговора, вернее, все три вызова на казнь принадлежат одному и тому же лицу.

— А обязательно, чтобы прокурор или судья, то есть автор записок, был к тому же и палачом? — спросил Виктор Мариан.

— Очень трудный вопрос, — признался Тудор. — Он преследует и меня. Трудный, потому что…

— Потому что ведет к ужасным осложнениям… — подхватил его мысль Виктор Мариан. — Один вызывает, а другие убивают… Или в лучшем случае — один вызывает, а другой убивает. Соучастников, по крайней мере, двое. Остается и еще один вариант: один вызывает, оба убивают…

— Да, арифметика проста и правдоподобна, но в данном случае надо отбросить гипотезу убийцы-маньяка. Маньяк, безумец, одержимый был, есть и останется убийцей-одиночкой. Убивает без видимых и ощутимых причин. А без таких причин сообщники не могут существовать… Чтобы встретились два маньяка, в одном и том же месте, в одно и то же время и у обоих была бы одна и та же навязчивая идея… это уж слишком! Версия группового убийства, со многими сообщниками, должна основываться либо на крайне сильных, либо на идейных побудительных мотивах, как, например, бывает в случае заговора или политического терроризма, что, думаю, не вяжется с этими случаями и данной ситуацией.

Виктор Мариан, словно сдаваясь, поднял руки:

— Ей-богу, ничего не понимаю. Помутилось в голове, силы покинули. Боюсь искать новые гипотезы. Как будто бьюсь в резиновую стену, а она меня отталкивает…

Легкая, чуть заметная улыбка появилась на лице Тудора:

— Уверяю, это состояние долго не продлится…

— Вы меня лучше знаете, — усмехнулся молодой детектив. — А нельзя ли было все-таки начать что-нибудь делать? Кое-какие факты существуют, есть и вещдоки: три убийства, три роковых вызова, орудие одного из убийств и наших руках. Не понимаю, почему мы ничего не предприняли против этого Марино?

— Наступит время и для этого, — ответил Тудор. — Я не спешил потому, что его действия не показались мне достаточными для старта. Слишком похоже на жест самоубийцы. Если он с утра прогуливается по террасе, то не мог не заметить, что терраса под наблюдением. Пытаться в этих условиях избавиться от оружия, которым совершено убийство, равнозначно попытке самоубийства.

— Но как же иначе он мог от него избавиться? — спросил Виктор Мариан. — Бросил нож в кусты, считая, что никто ничего не заметил… Я пытаюсь влезть в шкуру этого человека. Прогуливаюсь с оружием в рукаве и, улучив благоприятный момент, выбрасываю его, надо же от него избавиться…

— Не буду категорически возражать против идеи, навеянной твоим перевоплощением, — ехидно заметил Тудор. — Может случиться и такое. Но более вероятно, что преступник, который по глупости оставил при себе оружие, совершенно банальное оружие, ищет другой способ избавиться от него в тот миг, когда почувствует себя загнанным в угол. Почему бы его не спрятать в нише коридора, или в общей душевой, или в мусорной корзинке возле чужой двери? Когда оружие можно спрягать только на территории гостиницы, какое значение имеет, будет это внутри или снаружи. Имеет значение лишь одно: остаться незамеченным в этот момент. То, что произошло с. Марино и этим оружием, можно охарактеризовать следующим образом: избавляясь от ножа, он избрал самый верный способ, чтобы засветиться, что есть глупость. Даже если бы оружие нашли в его номере, он мог бы сказать, что нож подбросили. Тогда, спрашивается, зачем он выбрал единственный способ, который мог его выдать?.. Я думаю, не в связи с Марино оружие могло бы послужить отправной точкой, а во всем сплетении обстоятельств, которые связали его с Марино… и это не требует спешки. Не будем уподобляться традиционно глупым сыщикам из детективных романов, которые тупо и жадно сразу же заглатывают любую наживку, насаженную на удочку автора… Важнее обрести уверенность, что нож, найденный, увиденный, спрятанный либо пущенный в дело Марино, — это действительно орудие преступления.

— Значит, у вас появилась какая-то идея, которую вы пока скрываете? — почти обрадовался Виктор Мариан.

— Не то чтобы идея… — заколебался Тудор. — Я все думаю о старте, а наш нож все же как-никак один из элементов, собранных в отправном пункте. Однако связь между ними проследить нелегко. Если бы эта связь была прямой и очевидной, мы могли бы считать, что обрели крупицу истины. Итак… что мы имеем на старте: три записки, оружие и, главное, неудавшееся убийство, жертва которого вскоре сможет говорить…

— А не грозит ли ему опасность там, в больнице? — вдруг спохватился Виктор Мариан.

— Ну что ты! Пока ни один из постояльцев отеля не может выйти… нет… Твердо убежден, что все эти трагедии, которыми нам приходится заниматься, своими причинами и последствиями не выходят за пределы отеля и пансионата. Нам, ей-богу, унизительно на уровне самых дешевых бульварных романов развивать теорию блуждающего душегуба или банды, действующей из дальнего логова, цель которой — одурачить читателя… Но до тех пор, пока не заговорит Пауль Соран, надо, чтобы заговорили записки. Пока они нам не ответят, является ли найденное оружие орудием преступления, нужно получить все возможные ответы в связи с этими странными, так покорно принятыми приговорами. Потому что если и есть что-то сверхстранное, суперабсурдное, то это как раз записки с их колдовской силой. Каждая записка — загадка, как сама по себе, так и в силу своей магии. Иногда мне даже кажется, не в самих ли записках, собственно, кроется уникальный в своем роде мотив преступления. Знаю, это абсурдно, три убийства не совершают просто так, чтобы испробовать завораживающую силу нескольких строк… Если бы не было этих загадочных обстоятельств вокруг каждой записки…

— Вполне естественно, что у каждой своя особенность, — сказал Виктор Мариан. — Но каждая адресована разным людям… Содержание каждой, мне кажется, особенно после того, как записки возымели эффект, является приказом, подлежащим исполнению. Приходи в назначенный час, в такое-то место, и все!