Затем молодой лесник Козлов поспешил на лыжах к лесничему с печальным известием. Он бежал что было сил, выигрывая у времени драгоценные минуты, которые оставляли лесничему надежду на встречу с живым отцом. В лесу раздавались выстрелы охотников, не предполагавших, что через минуту гон прекратится и они сами сломя голову помчатся на место происшествия…

Лесничий прибежал к дому как раз в ту минуту, когда его отца осторожно клали на сани. Василии Петрович лежал на подушках, и на бинте, которым была обвязана голова, уже проступала кровь.

— Жив? — шепотом спросил он фельдшера.

— Жив, — глухо ответил тот и, услышав облегченный вздох лесничего, участливо добавил:

— Жив, но потерял много крови, нужно спешить.

— Едем, — сказал лесничий и тотчас же, простоволосый, в том виде, в каком сюда прибежал, влез в сани. Шапку, наверно, потерял в спешке по дороге, кто-то из присутствующих дал ему свою. Лошади выбрались на дорогу, за санями бежала верная Динка…

Филипп Филиппович закончил историю, которую знал со слов Блохина и других. В комнате настала тишина. Лишь старые часы тикали на стене. Жена лесничего Вера Николаевна вздохнула:

— Наши еще не вернулись… Мне так тяжело, что… Она не договорила. Кто-то застучал в дверь, и в комнате появился невысокий мужчина средних лет. Это был Блохин. Он положил на стол старое ружье и мертвую сороку. Она, действительно, была совершенно белая.

Курилов взял в руки ружье, у которого отсутствовал затвор, и процедил сквозь зубы:

— Разве это ружье? При выстреле затвор запросто вылетает, вот тебе и готово… Вы должны были предостеречь Василия Петровича!

— Василий Петрович более опытный охотник, чем я. Он сам не должен был брать эту «пушку», пропади она пропадом. Я говорил ему, что сомневаюсь, сможет ли он из нее попасть в сороку… — покашливая, отвечал Блохин.

— Если бы вы не сказали ему вообще об этой белой сороке, не было бы и несчастья… Но тут уж, наверно, судьба так распорядилась, — размышлял Курилов.

— Да, да, судьба играет человеком, — поддакнул Блохин и снова закашлялся. — Извините, я простудился.

Я подошел к нему и иронически сказал;

— Иногда и люди играют с судьбой…

Все удивленно повернулись ко мне, не понимая, что я имею в виду.

— Не понимаю вас, — хрипло пробурчал Блохин, и его усмешка сразу пропала.

— Поймете, если я вам напомню про медвежье сало, — произнес я, подчеркнув последние слова.

Блохин хмыкнул и нервно поправил волосы.

— Вы об этом знаете? Так это же была шутка… Случайная неуместная шутка… Держали пари на сущую безделицу — бутылку водки, которую я, кстати, почти и не пью.

— А за эту шутку «случайно» заплатили мы, четверо, те, что сидим сейчас перед вами.

— Очень сожалею, но скажите, пожалуйста, как вы об этом узнали? — удивился Блохин и покраснел.

— Это мой секрет, — сказал я, заметив его смущение.

С той минуты, как Блохин вошел в комнату и начал говорить, его голос мне сразу же показался знакомым. Когда он, покашливая, продолжил разговор, я усиленно пытался вспомнить, где я слышал этот голос? Где, где это могло быть? И тут у меня в голове пронеслась картина: я стою у открытой форточки вечером после нашего приезда. Но не ошибаюсь ли я? Рискнуть?

Блохин блуждал глазами по комнате, потом глянул на меня и со вздохом сказал:

— Поневоле поверишь в чудеса. Ведь кроме нас троих, никто о медвежьем сале не знал.

В коридоре послышались шаги, затем стук в дверь, и на пороге появилась могучая фигура возницы, вернувшегося из больницы, куда он отвез раненого с лесничим. Вера Николаевна бросилась навстречу:

— С чем вернулся, Демидыч? Как Василий Петрович?

Демидыч снял мохнатую ушанку, провел рукой по усам, на которых блестели тающие льдинки, и коротко сказал:

— Жив, но без сознания. Муж велел вам передать, что останется у отца до тех пор, пока не минет… как это, не могу вспомнить слово, ну, как это бывает у капиталистов…

— Кризис, — помог я Демидычу.

— Вот-вот, именно так. Теперь, должно быть, уж кончается кризис, — ответил Демидыч.

— Садитесь, я налью вам чаю, — предложила Вера Николаевна.

— Что же, стаканчик, а то и два пропущу. Холод на улице знатный, — согласился Демидыч.

— Кушайте, пожалуйста, вот пирог, — хозяйка подвинула ему тарелку.

Демидыч с удовольствием пил чай, помешивая ложечкой, и, согревшись, продолжил рассказ:

— Все было бы хорошо, если бы не собака. Добрались мы до больницы, нас встретили и тотчас же отнесли Василия Петровича на операцию. Динка бежала за ним, ее отгоняли, но она не давалась, одну настырную медсестру даже хватила за руку. Ничего особенного, только та долго шумела… Даже нашего лесничего Динка не хотела послушаться. Скулила и царапала дверь операционной, где исчез ее хозяин, и лишь после долгих уговоров легла под лавочку, и — ни с места. Часа два мы ждали, пока не вышел доктор, наверное, самый главный в больнице, и сказал, что операция прошла успешно, во всяком случае, они сделали все, что могли. Теперь надо ждать кризиса. Но это уже не в их власти, все зависит от какой-то… конвиции.

— Кондиции, — поправила Вера Николаевна.

— Вот, вот, это оно и есть, — поспешно кивнул возница. — Из операционной Василия Петровича на высокой такой тележке перевезли в комнату. Там теперь он и лежит, сын рядом, ждет, когда минует кризис.

Наступила тишина, все задумались. Расстроенная Вера Николаевна начала выпытывать подробности, и Демидычу пришлось вспоминать каждую мелочь. Неожиданно он увидел лайку и удивился, откуда она. Я коротко рассказал, что со мной произошло. Демидыч стукнул себя кулаком по лбу:

— Неужто это собака тех двух холеных охотников, которых я видел у станции? На лаек у меня особая память. Четверть века, как-никак, охочусь. Думаю, что именно она.

— Ты в этом уверен? Готов поспорить, что в буфете на станции ты немного клюнул: Я-то тебя знаю, — хрипло засмеялся Блохин.

— Что ж, старые глаза после одной рюмки на вербе сороку видят, хотя это всего воробышек. А с пари уж до смерти ничего не хочу иметь общего, — отрезал возница.

— Вы имеете в виду медвежье сало, ведь так? — заговорщицки подмигнул я.

— Вы об этом знаете? — удивился возница. — Ну что ж, признаюсь. Это было отвратительное мошенничество. Оно потом грызло мне совесть, как голодная мышь корку хлеба. Кто бы мог подумать, что это сало столько дел натворит! Только Блохин, видать, знал, потому и предложил пари.

— Да ты только о водке думал, дед, — засмеялся Блохин и его глаза сверкнули. — Проиграл ты, а больше всего досталось нашим гостям. Почему ты не сказал, за кем утром должен ехать?

— Да вроде я тебе говорил, а может, и нет, — пытался вспомнить Демидыч. — Но так или иначе, что это по сравнению с несчастьем, которое постигло нашего Василия Петровича! Это-то как могло случиться?

— Нашел о чем говорить, виной всему старое ружье, — отмахнулся от него Блохин.

Между тем, пока мы говорили, моя безымянная лайка встала, подошла к Демидычу, обнюхала его, потом Блохина, вернулась ко мне и снова легла у моих ног. Я погладил ее, и она обратила на меня взгляд — откровенный, мудрый взгляд, словно хотела сказать: «Не знаю тебя, но мы прошли с тобою вместе ночь и день, ты освободил меня из капкана, накормил, относился ко мне ласково, охранял меня, а я тебя привела домой. Мы стали друзьями, я верю тебе, и ты можешь положиться на меня. Признаю тебя своим хозяином».

Блохин встал, учтиво попрощался с нами и вышел из комнаты. Я вкратце раскрыл своим приятелям загадку медвежьего сала и, пока они выражали свое удивление и огорчение, осмотрел роковое ружье системы «Бердан». Это и в самом деле было очень старое ружье, кто знает, как давно им не пользовались? Затем я спросил, где затвор. Никто этого не знал. Все были так потрясены несчастьем, что ничем остальным и не поинтересовались. Демидыч высказал предположение, что затвор остался где-нибудь в снегу. Мы тотчас же решили осмотреть место, где случилось несчастье.