Свадьбу собирались провести без особого шума, скромно, но когда начали составлять список приглашенных, ясно стало, что наберется человек пятьдесят.

— Ты, свет мой Гульшагида, — уже не первый раз напоминала Мадина-ханум, — никого из своих не забывай. Хоть из города, хоть из деревни — всех зови.

Гульшагиде почти некого звать из деревни. Ну, Сахипджамал, потом Бибисара и Аглетдин-абай… Да еще два-три человека больничных коллег, если они будут свободны от дежурства.

Посоветовалась с Мансуром. Потом позвонила в Акъяр, вызвала к телефону Бибисару передала ей, кого следует пригласить.

Теперь самые большие заботы — приготовление угощений да убранство свадебного зала. Старые, тяжелые, потемневшие от времени люстры заменены новыми, более легкими. На книжные шкафы поставлены вазы с цветами. Повешены нарядные гардины и занавески.

Гульшагида переживала самые счастливые дни своей жизни. Маленькая Гульчечек сперва смущалась, не знала, как называть ее. Девочке никто не подсказывал: как-то неуместным казалось внушать ребенку то или другое. И вдруг однажды она сама назвала Гульшагиду мамой. Это было сказано за столом, перед всей семьей. Каждый понял, что именно в эту минуту кончилось сиротство для ребенка.

Готовить угощение для пиршества пригласили женщин со стороны, у Мадины-ханум нашлись давние знакомые — мастерицы этого дела.

Гости из деревни прибыли на день раньше назначенного срока. Хотя Гульшагида всем дала свой новый адрес, они предпочли остановиться на старой квартире невесты — у Хатиры-апа.

Правая рука Сахипджамал ради предстоящего торжества была украшена старинным бирюзовым браслетом. Лицом она вроде бы помолодела и совсем не жаловалась на здоровье.

Аглетдин-бабай в меру подправил усы и бороду, приоделся и тоже выглядел молодцом. Новая черная тюбетейка на голове надета набекрень.

— Вместе с гостем в дом входит добро, — радушно встречала приезжих Хатира. — Мы очень рады, располагайтесь, отдыхайте.

Едва дородная Бибисара опустилась на стул, он жалобно заскрипел под ней.

— Дальняя дорога — сущие муки ада, — жаловалась Бибисара. — Все внутренности растрясло, пока ехали в этом самом автомобиле. Двадцать пять лет я никуда не выезжала из Акъяра и, если б знала, что такая тряска ждет, с места бы не тронулась.

— Э, Бибисара-апа, не сочиняй пустое, — возразила Сахипджамал. — Люди подумают, что правду говоришь. Сама ведь всю дорогу твердила: «Автомобиль не телега, согласна каждый день в гости ездить».

— Ай, Сахипджамал, по-твоему, нельзя и пожаловаться малость? В прежние-то времена гости из соседней деревни, как приедут на свадьбу, три дня подряд охают: «Ну и дороги у вас — не приведи бог! Кабы не такое почетное приглашение, ни за что не поехала бы!» А мы, Сахипджамал, до самой Казани ехали — так неужто нельзя себе Немножко цену набить?

Аглетдину-бабаю нет дела до женских разговоров. Он ушел на кухню, развязал свой мешок и позвал Асию.

— Это, дочка, тебе, — сказал он.

— Мне? — удивилась Асия. — А что это такое?

— Вот это лесные орехи, полезно для таких тоненьких, как ты. Ну, в этой банке мед липовый. Язык у тебя и без меда сладкий, да ведь доктора говорят, что мед полезен для сердца. А вот — сушеная ягода кага, очень хороша к чаю, особенно после бани. Тебе поправиться не мешает, не то ребра наружу выступают… Твоя-то свадьба скоро, что ли? — Усмехнулся он в бороду. — Думаю, за женихом не будет остановки.

— Едет, едет мой жених, — не замедлила ответить бойкая Асия. — Уже и отпуск получил.

Тут хозяйка подложила углей в самовар, и, когда он закипел, все уселись за стол. Смешав плиточный чай с индийским, они услаждали душу, со вкусом ведя неторопливый разговор, где каждое слово было к месту, имело свою цену.

— Хатира-апа, — начала Сахипджамал, вытирая концами платка капли пота на лбу, — приехать-то мы приехали, — раз пригласили, нехорошо отказываться, — а на душе у нас неспокойно. Свадьба-то ведь городская, а у нас что разговоры, что гостинцы — все деревенское. Удобно ли получится?

— А наша Гульшагида разве не деревенский человек? — возразила ей Бибисара. — Однако — делегатка! А жених хоть и городской, но все же не делегат.

— Погоди, Бибисара-апа, — прервала Сахипджамал. — Этак никогда не уравняешь весы — то одна тарелка поднимется вверх, то другая.

Хатира старалась примирить их:

— Не о чем беспокоиться. Правда, в семье жениха ученые люди, но они простые, приветливые. Опять же — теперь все труднее делается отличить деревенских от городских.

Выпив до дна первый самовар, вскипятили второй.

Увлеченные разговором, — только в последнюю минуту заметили, как открылась дверь, вошли Гульшагида и Мансур, извещенные о приезде гостей расторопным Аглетдин-бабаем.

Гульшагида сейчас же бросилась обнимать и бывшую свою домохозяйку Сахипджамал, и больничную сторожиху тучную Бибисару.

За какие-то пять минут Бибисара успела прикинуть в уме достоинства молодоженов и шепнуть на ухо Сахипджамал:

— Ничего, оба стоят друг друга.

Тем временем Аглетдин-бабай притащил из сеней еще два объемистых мешка, подозвал к себе Гульшагиду и Мансура.

— Не побрезгуйте принять от акъярцев наши скромные гостинцы, — чем богаты, тем и рады. Все это прислано от колхоза, и я должен передать вам в руки в целости и сохранности. Не обессудьте!

— Да тут на две свадьбы хватит, — в замешательстве сказал Мансур. — Даже неловко принимать.

— Э, зятек, — не без лукавства и гордости ответила ему Бибисара, — когда вы забрали у нас самый ценный наш подарок, то не постеснялись. А теперь из-за какой-то мелочи начали считаться.

Кого только не было на свадьбе! И пожилые, и средних лет, и помоложе. Мужчины были и солидные, и худощавые, с белыми длинными бородами, и с лихо закрученными усами. Женщины сияли нарядами, серьгами и браслетами.

Вот кончились суета и толкотня в передней, взаимные приветствия и поздравления. Все были приглашены к столу. Гости и хозяева чинно расселись. Гульшагида и Мансур, как водится, — на почетном месте. Со стороны невесты села Сахипджамал, а со стороны жениха — Мадина-ханум и Абузар Гиреевич. Аглетдин-бабай разносил яства, показывая этим высокое уважение гостям. А Бибисара помогала Фатихаттай на кухне. Только когда возникало за столом что-нибудь очень веселое и шумное, они выглядывали из-за двери, по стародавнему обычаю татарок чуть прикрыв рот копчиком платка.

Открывая празднество, Абузар Гиреевич, как глава семьи и хозяин дома, произнес несколько благодарственных слов гостям зато, что почтили своим присутствием, затем поднял первый тост в честь молодых, пожелав дружной и счастливой жизни. Избрали тамаду — представительного мужчину с длинной, расчесанной бородой. И не ошиблись в выборе — язык у него был подвешен надежно. Он развеселил всех своей вступительной речыо, затем произнес пышные тосты в честь родителей жениха и тетушки Сахипджамал, как бы символически представляющей родню невесты. А потом, не делая ни минуты передышки, обратился к артисту Любимову:

— Уважаемый Николай Максимович, прошу вас усладить наш слух мудрыми словами. Не скупитесь говорить, по и не будьте излишне щедры, постарайтесь, чтоб как раз было в меру.

Впрочем, меру-то Николай Максимович как раз и забыл. В памяти гостей сохранились только наиболее пышные слова его речи:

— Какая же прелестная пара! — начал он, обращаясь к жениху и невесте. — От красоты их светло во всем доме! Слова, обращенные к ним, нанизать бы, словно жемчужины, да уж где мне… Найдутся здесь другие мастера. — Он показал на смущенного Зиннурова, сидевшего напротив. — Признаться вам, друзья мои, я сорок раз умирал и сорок раз оживал, прежде чем попасть па это высокое торжество. Вернее сказать, меня оживляли старания Абузара Гиреевича и Гульшагиды-ханум. Незримо участвовал в этих стараниях и наш счастливый жених. А уж Магира Хабировна, Вера Павловна и Алексей Лукич трудились неустанно. За то, что я все еще живу на этом свете, готов поклониться в ноги докторам… Пусть поймут меня и те счастливцы, у кого нет камней в почках, а сердце не подточено инфарктом, кого не заставляли неделями лежать на спине, не донимали уколами, — я поднимаю тост за то, чтобы люди не болели, а врачам только бы и оставалась одна работа: подписывать один и тот же «диагноз»: «Вполне здоров». Гульшагида-ханум, после всего сказанного я хотел бы напомнить вам: однажды, в больничном коридоре, я сказал вам, что вы похожи на распустившуюся розу. Вы в тот раз ответили, будто я сильно преувеличиваю. Ну, теперь-то вам уж нечего излишне скромничать. За ваше взаимное счастье! — И он залпом выпил бокал ижевской минеральной воды.