То, что эти кронштейны держали прежде, находилось сейчас в руках проникшего сюда злоумышленника и убийцы. Он сидел прямо на полу из деревозаменителя, подтянув под себя ноги, и зачарованно таращился на полупрозрачный сфероид размером с яблоко. Черная щетина покрывала лицо – он сидел здесь уже два дня и выглядел изнуренным. Он ничего не замечал, поглощенный загадкой биотрона, пока Мурманцев не сказал – тихо, чтобы не нарушить безмятежность этого места:

– Руки вверх!

Преступник вздрогнул и выронил шар. Тот упал с глухим стуком, покатился. Мурманцев пропустил вперед бойцов. Они бесцеремонно подняли взломщика, завернули руки за спину, нацепили «браслеты». Неизвестный смотрел затравленно и не издавал ни звука. Мурманцев поймал его взгляд. Это не были глаза помешанного, как он надеялся. Человек в здравом уме пытал другого человека, чтобы получить код доступа к внутренним системам биотрона. Судя по всему, он его не получил. И тогда пришел сюда в надежде взломать код. Но и это ему не удалось.

– В часть его, – махнул рукой Алябьев.

Бойцы поволокли арестованного к выходу. Мурманцев поднял укатившийся шар, повертел в пальцах. Сфероид был тяжелый и внешне похож на горный хрусталь. Только внутри у него закручивались спиралями десятки тоненьких белых нитейпаутинок, создавая причудливое видение, от которого в самом деле невозможно было оторвать глаз. Там, где они подходили к поверхности, получалось нечто вроде микроскопической воронки.

– Это и есть биотрон, – сказал Алябьев.

– Не совсем так, – возразил гильдмастер. – Биотрон – все, что вы видите здесь.

Он показал на растительность, ручеек, на странную конструкцию из трубок, на стенной экран.

– А это… позвольте, господин капитан, – он забрал шар у Мурманцева, – это сердце биотрона. Суперпроцессор, считывающий информацию из окружающей среды. С внешним миром он связан через этот ручей, который уходит сквозь все этажи вниз, под землю, и поднимается оттуда же.

– А в этих трубках – тоже вода? – спросил Мурманцев.

– Да. Чистая здоровая вода – наиболее естественный посредник между любыми, живыми или неживыми, объектами на планете.

Гильдмастер подошел к трубчатой конструкции, осторожно поставил шар в кронштейны и около минуты манипулировал с трубками.

Чем больше смотрел Мурманцев на это сооружение, тем менее оно казалось ему корявым. Некоторые трубки теперь представлялись как будто контрфорсами, другие – апсидами, третьи – элементами шатровокупольного перекрытия, четвертые – арками. И внезапно он увидел его целиком – весь храм, с портиком, с приделами, стрельчатыми окнами, башенками.

– Василий Федорыч, вы видите это?! – Он схватил старика за руку. – Это великолепно! Какой зодчий построил этот храм? Просто чудо.

– Его построил биотрон, – гордо улыбаясь, сказал гильдмастер.

– Как?! – хором спросили Мурманцев и Алябьев.

– Для кокона не предусмотрена в схеме никакая форма. Ее и не было изначально. Она проявилась постепенно. Я и Варнек, мы даже не сразу заметили.

Мурманцев завороженно созерцал творение биотрона. Сапожников чтото еще говорил – о стенном экране, на котором отражается сознание биотрона, о том, что каждый биотрон настроен на голосовые спектры и коекакие иные личностные характеристики своих гильдмастеров, поэтому никаких кодов доступа не существует и взломать его невозможно. Алябьев тронул Мурманцева за плечо.

– О чем вы думаете?

– О том, как он работает.

Ответил гильдмастер:

– Можно извлекать кубический корень. А можно – Логос, которым пронизана Вселенная. Вот так он и работает.

– Да, – сказал Мурманцев. – Это чудо. Профессор Цветков изобрел чудо. Потому и ушел в монастырь.

– Пойдемте, Савва Андреич. Я хочу сейчас допросить этого несчастного, пока он не пришел в себя. Не желаете присутствовать?

– Желаю. – Мурманцев в последний раз кинул взгляд на «голос Бога» в его стеклянной храмине и неохотно покинул убежище биотрона.

Следователи Белой Гвардии работали быстро и четко. К тому времени как Алябьев и Мурманцев добрались до Следственной части, арестованный был уже идентифицирован по базе данных. Капитанкомандор пролистнул несколько распечатанных страничек личного дела, подвигал бровями, попыхтел себе под нос. И отдал странички Мурманцеву.

– Личность неопределенных занятий. Несколько лет назад задерживался полицией за участие в драке. Не то газетчик, не то вечный студент. А может, просто мелкий жулик. Никогда не поймешь, что у таких на уме.

– Теперь уже не мелкий.

– Обратите внимание на интересное обстоятельство – полгода назад этот тип месяц провел в Урантии. Мой спинной мозг подсказывает мне, что средства на эту экскурсию он не в лотерею выиграл.

– И богатых тетушек не имеется, – добавил Мурманцев, читая на ходу листки. – А жизнь в Урантии дорогая. Готов спорить, его пригласила какаянибудь тамошняя секта.

– И обработала соответствующим образом. Спорить не собираюсь.

Конвойный открыл перед ними дверь комнаты допросов. Арестованный понуро сгорбился на стуле в центре. «Браслеты» с него еще не сняли. Алябьев сел за стол. Мурманцев устроился на жестком полудиванчике в углу.

– Гражданин Яковлев, в ваших интересах отвечать на все вопросы, ничего не скрывая. Вы обвиняетесь в убийстве первой степени, государственной измене и шпионаже. Вы осознаете это?

Арестованный посмотрел на Алябьева и повел головой.

– Нет.

– Я не спрашиваю вас, согласны ли вы с обвинением. Я спрашиваю, понимаете ли вы сами суть ваших деяний? Осознаете ли, что действовали во вред отечеству?

Яковлев нахмурился.

– Что такое отечество? Для цивилизованного человека не существует никаких границ. Мое отечество весь мир. Я – гражданин мира. Вы не имеете права ограничивать меня вашими идиотскими государственными границами.

– Ну, это не ново, – подумав, сказал Алябьев. – Это даже скучно, ейбогу. Лет тридцатьсорок назад таких граждан мира у нас, знаете, сколько было? Уу! Неужели за столько времени не придумали ничего нового? Или у ваших урантийских друзей настолько плохое мнение о подданных Империи? Нас принимают за кретинов, преподнося одни и те же выдумки о человеколюбии без границ?

– Вы… вы… – У Яковлева начала нервно дергаться щека. – Вы реакционер! Узколобый ретроград. Махровый душегуб.

– Да нет, батенька, – благодушно отозвался Алябьев, постукивая карандашом, – душегуб – это вы. На вас кровь – не на мне. – И вдруг сорвался на крик, перегнувшись через стол: – Ты резал человека по живому – и ты, тварь, еще разглагольствуешь о своих правах? Их у тебя нет и быть не может, кроме одного – права замаливать грехи.

Василий Федорович упал обратно на стул и всердцах сломал карандаш напополам. Яковлев съежился. С полминуты в комнате было тихо.

– Какое у вас было задание? – наконец спросил Алябьев.

– Никакого, – угрюмо ответил арестованный.

– Ложь. Совершенно бессмысленная, между прочим. Чтобы признать вас виновным в шпионаже, не требуется ваших подтверждений. Все и так слишком ясно. И на сообщников рано или поздно мы выйдем. Они сами себя обнаружат.

– Не было никаких сообщников! – выкрикнул Яковлев, сжимая кулаки. – Не было! Я сам! Я один! Да! Вешайте меня теперь! Расстреливайте! Четвертуйте! Сорок лет назад нас было много, а теперь я один против этой неповоротливой, жирной империи, разползшейся на полсвета! Нате, жрите меня, вы, людоеды! Душители свободы! Да, я хотел взломать ваш проклятый биотрон. Я хотел украсть ваши военные технологии и продавать их Урантии! Дьявол побери, да я бы задешево продал ваш секретный аннигилятор за океан, чтобы вы больше не могли угрожать им всему цивилизованному миру!

У него начиналась истерика. Капельки слюны летели во все стороны. Алябьев отодвинулся подальше.

– Плевать мне на вашу монархию. Я ненавижу эту страну! Ненавижу этих попов, всюду сующих свой нос, ненавижу вашего Бога, которого вы рабы! Вам не понять, что такое свобода. Вы же нелюди! Живете для своих нелюдских идеалов, а не для обыкновенного, нормального человека, который хочет просто жить. Без этого вашего тупого чувства вины за то, что я родился и существую! Не надо делать из людей ангелов с крылышками! Мы все животные, так дайте мне жить как я хочу, чтобы когда буду подыхать, мне было что вспомнить! Какого дьявола меня держат в кандалах вашего церковного мракобесия! – Он поднял руки, потряс «браслетами» и обмяк на стуле.