В это мгновение он вспомнил о Жюстине, и это воспоминание пронзило его грудь, как мечом. Он скучал по ней с такой силой, что это было почти невыносимо. Еще одна волна отчаяния окатила его, когда он подумал, что, став белым ниндзя, он навсегда утратил радость, которую получал от общения с ней в доброе старое время. Это было дополнительным стимулом для этого путешествия, целью которого была попытка убедить Киоки использовать свои тандзянские чары и развеять магию другого тандзяна, сделавшие из него «широ ниндзя».

Хотя во дворе замка не было ни ветерка, внутри также дуло во всех коридорах и огромных залах. Кто-то недавно готовил себе пищу на огне камина, и сквозь решетку были видны тлеющие угли. Со всех сторон Николаса окружали тени, которые показались ему жадными до зрелищ театралами, с нетерпением ждущими развязки кровавой драмы. А может быть, я приписываю им свое нетерпение поскорее сделать задуманное, подумал он.

Николас проходил залу за залой, и все они оказывались пустыми, хотя все еще хранили следы человеческого присутствия. В Зале Всех Теней, где некогда стояла на коленях Акико, вбирая в себя энергию для предстоящего урока черной магии, тонкие свечки из белого воска отбрасывали острые, как клинок, тени во все углы залы.

Поднявшись по лестнице, Николас вошел в залу со сводчатым потолком и с полом, устланным татами. Зала была разделена традиционной китайской аркой в форме полумесяца, и Николас кивнул головой, отметив про себя, что так и должно быть: ведь учение тандзянов родилось в Китае.

Комната была насквозь пропитана стариной, будто бы существовала еще до этого замка, будто бы при помощи своей магии Киоки перенес ее сюда из другого места, другого времени. Конечно, ничего такого не могло быть, подумал Николас. Ведь должен же быть предел даже возможностям Тао-Тао.

Аромат зажженной сандаловой палочки был настолько силен, что, казалось, обволакивал все дыхательные пути, не пропуская воздуха в легкие. Кольца ароматного дыма висели в воздухе, как спящие змеи на ветке. Николас пересек залу. Стены из грубого камня не были завешаны ничем, и мебели было совсем мало. Около стены стоял темный деревянный сундук, застывший, холодный, величественный, окруженный пустым пространством.

Прямо под лунной аркой между татами шла разделительная полоса, и Николас приостановился, уже почти собравшись пройти через нее. Находясь все еще на первой половине, он встал на колени и уставился на темный промежуток между двумя соломенными настилами. Обычно татами плотно прилегают краями, а здесь он увидел зазор примерно в шестнадцатую долю дюйма, находящийся прямо под лунной аркой. Он тут же взглянул вверх и увидел тонкое, как волос, лезвие, спрятанное в верхней части арки.

Огляделся по сторонам, поднял с пола диванную подушку и просунул ее под лунную арку.

С еле слышным шипением лезвие скользнуло вниз и рассекло подушку надвое. Пока оно поднималось в скрытую нишу, Николас бросился рыбкой в проход под аркой.

Он уже собирался осмотреть всю залу, но вдруг застыл, как статуя. Через мгновение он почувствовал, как мелкая, неудержимая дрожь прорывается наружу откуда-то из-под кожи. У него похолодело под ложечкой.

Он нашел Киоки, тандзяна.

Киоки лежал распростертый на полу в дальнем конце залы. Крови было так много, что Николас сначала никак не мог сообразить, как это он не почувствовал запаха. Но потом вспомнил о сандаловых палочках.

Медленно, как во сне, он подошел к трупу, уставился на него, не в силах оторвать расширившихся от ужаса глаз. Кожа Киоски была изрезана на аккуратные полоски, рубиново-красными лучами разложенные вокруг тела, полностью освежеванного. Получилось что-то вроде стилизованного рисунка колеса.

Лицо тандзяна изуродовано не было. Николас безо всякого труда узнал Киоки по описанию Акико. Казалось, он вовсе не состарился с тех пор, когда она была его ученицей.

На таком близком расстоянии запах смерти был просто невыносим. Но Николас все равно опустился на корточки рядом с трупом. Отчаяние, какого он еще никогда не знал, захлестнуло его. Киоки был его единственной надеждой, и теперь она покинула его. Что же теперь делать? Неужели его карма заключается в том, чтобы оставаться «широ ниндзя» до тех пор, пока его неизвестный супостат не придет и не убьет его?

Нет, нет. Этого не может быть. Его руки сжались в кулаки. Даже в самой безнадежной ситуации можно бороться! Но тут новый ужас парализовал его душу: Киоки был тандзяном, сэнсэем Тао-Тао. И все же его освежевали живьем. Кто это мог сделать? Кто может обладать такой силой?

— ТЕЛЕСНАЯ СИЛА НИЧТО, ЕСЛИ НЕ ПОДКРЕПЛЯТЬСЯ СИЛОЙ ВООБРАЖЕНИЯ, — говорил Канзацу-сан, первый сэнсэй Николаса. — КАК КОНТИНУУМ ТЕЛА И РАЗУМА ПОДДЕРЖИВАЕТСЯ В РАВНОВЕСИИ ВНУТРИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВА, ТАК БАЛАНС ФИЗИЧЕСКОЙ СИЛЫ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ ДАЕТ НАПРАВЛЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМУ РАЗУМУ. Канзацу-сан, маленький и собранный, всегда в состоянии внешнего покоя, как камень среди разметаемых бурей листьев. Николас помнит блеск его черных глаз, его слова звучат в памяти, как любимая мелодия. НЕКОТОРЫЕ СЭНСЭЙ УЧАТ, ЧТО ЧРЕЗМЕРНОСТЬ ЕСТЬ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ. ОНИ ЛИШЕНЫ ВООБРАЖЕНИЯ, ИБО ИМЕННО ВООБРАЖЕНИЕ МЫ СВЯЗЫВАЕМ С ЧРЕЗМЕРНОСТЬЮ. КОНЕЧНО, В КОНТИНУУМЕ ТЕЛА И РАЗУМА ЧРЕЗМЕРНОСТЬ ДОЛЖНА БЫТЬ ИСКЛЮЧЕНА. НО КОНТИНУУМ СИЛЫ МЫШЦ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ — ЭТО СОВСЕМ ДРУГОЕ: НЕ СВОД ЗАКОНОВ, КОТОРЫЙ МОЖНО УСВОИТЬ, А, НАОБОРОТ, ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ ЗАКОНОВ, ГДЕ ОДИН ЕСТЬ ЗАКОН — ЗАКОН ДВИЖЕНИЯ, ТО ЕСТЬ ДОРОГИ...

— ТЕПЕРЬ МЫ МОЖЕМ ПОНЯТЬ ПРОИСХОЖДЕНИЕ ХАОСА, ТАК КАК ОН МОЖЕТ УПРАВЛЯТЬ КОНТИНУУМОМ ФИЗИЧЕСКОЙ СИЛЫ И СИЛЫ ВООБРАЖЕНИЯ, ЯВЛЯЯСЬ ОДНОЙ ИЗ СТОРОН ЭЛЕМЕНТАРНОЙ СИЛЫ. НО ВООБРАЖЕНИЕ ДЕРЖИТ ХАОС ПОД КОНТРОЛЕМ, ТАК КАК СИЛА, НЕ НАДЕЛЕННАЯ ДОСТАТОЧНЫМ ВООБРАЖЕНИЕМ, РАЗРУШИТЕЛЬНА НЕ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, КТО ЭТОЙ СИЛОЙ ПОЛЬЗУЕТСЯ, НО И ДЛЯ ВСЕХ ОКРУЖАЮЩИХ ЕГО.

— НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙ, НИКОЛАС, ЧТО НИНДЗЮТСУ — ЭТО СФЕРА КОНТИНУУМА СИЛЫ И ВООБРАЖЕНИЯ. ТЕ, КТО ЗЛОУПОТРЕБЛЯЕТ ЭТИМ УЧЕНИЕМ — «ДОРОКУДЗАЙ» — СТАВЯТ СЕБЯ ВНЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА И ДОЛЖНЫ БЫТЬ ИЗНИЧТОЖЕНЫ, КАК ПОРОЧНЫЙ ПРОДУКТ НИНДЗЮТСУ.

Содрогнувшись от предчувствия, Николас понял, что это был один из них — ДОРОКУДЗАЙ — и именно с ним он столкнулся в кабинете доктора Ханами. Если дело обстоит именно так, то даже с изумрудами Со-Пенга, но без «гецумей но мичи» у Николаса не было никаких шансов уцелеть.

Дуглас Хау, председатель сенатской комиссии по вооруженным силам, стоял на людной Висконсин-авеню в Чеви Чейзе, одном из пригородов Вашингтона. Пока он оглядывал шикарные особняки, выстроившиеся вдоль улицы, его машина — вылизанный темно-синий «Линкольн-Континенталь» — подкатила и остановилась около него. Сенатор уселся на заднее сидение. «Линкольн» тронулся.

Хау бросил по-подарочному завернутый пакет рядом с собой и сказал Майклу, своему шоферу-телохранителю:

— Едем к Hope.

Лимузин плавно шел по переполненным, как всегда в этот почти полуденный час, вашингтонским улицам. Хау откинулся поудобней на кожаном заднем сиденье. Письмо, отправленное по факсу из его офиса, уже ждало его, и он вытащил его из портативного аппарата, установленного в машине.

Он включил свет, нацепил очки с половинками стекол и начал читать. Но смысл слов до него не доходил. Его мысли все еще были заняты костюмом четвертого размера от Луи Феро, который он только что приобрел, — скромного серого цвета с искрой, с длинными басками, который войдет в коллекцию осеннего сезона. Хау выбрал его еще на прошлой неделе, и во время его отсутствия костюм надели на манекен, сделанный по особому заказу Саксом Дженделом во избежание утомительных примерок. Он слышал, что для Джека Кеннеди тоже делали такой, полностью повторяющий особенности фигуры Мерилин Монро. Он использовал этот манекен, когда надо было купить для нее что-нибудь: жакет, платье, костюм или что-нибудь в этом роде.

Хау с трудом заставил себя сосредоточить внимание на записке. Она касалась суммы, выделяемой из госбюджета на производство военно-транспортных судов в следующем году. Хау набросал свои соображения по поводу цифры на полях, отправил по факсу обратно в офис и снял очки.