могу понять, почему это для нас было погибельно. Так вот, что касается
Чаадаева, он действительно сказал, что мы выпали из исторического про-
цесса и что у нас нет какого-то импульса исторического действия. И это
все было воспринято как обвинение и весьма обидное, но я не помню,
что его объявляли сумасшедшим, хотя об этом говорили очень многие.
Но вспомним, что у Чаадаева была написана «Апология сумасшедшего»,
в которой черным по белому ясно и понятно написано, что в этом самом
нашем отставании, в этой самой слабости он и видит залог нашего из-
бранничества и нашей самости. И что, может быть, это отставание будет
причиной того, что нам предписана совершенно особенная судьба, судьба
339
вселенской совести. И вот может быть, мы в свое время выступим как
судьи как раз потому, что мы прошли эту особую стадию. То есть точно
так же и у Чаадаева: этой мысли нет в «Письмах», но есть в «Апологии
сумасшедшего». «Апология сумасшедшего» кончается прекрасно: «при-
чины тому особенности географические». Дальше стоит точка, и продол-
жения никогда не было. А «причины географические» – это то же самое,
о чем мы с вами уже говорили: мы одни. Мы одни живем на земле, где
жить нельзя, где климат крутой настолько, что с нашей природой нельзя
договориться, ее нельзя победить. Достаточно приехать в Грецию или на
Кипр и увидеть: понимаете, абсолютная пустыня, сушь – четыре урожая
в год.Я как-то думала, представляете, сказать Александру Сергеевичу
Пушкину термин «историческая родина». Меня бы объявили более су-
масшедшей, чем Чаадаев. А сейчас совершенно свободно и нормально,
это что-то совершенно невероятное.
Так вот, у Чаадаева это написано совершенно ясно, и это мисти-
ческое начало (про Гоголя и говорить не буду) есть у Лескова, оно есть
у Блока. Я бы вообще так литературу в школе преподавала.
И посмотрите, что с этим мистическим началом происходит: ужасы
Гоголя – Вии, черти и так далее – куда как менее страшны, чем бесы До-
стоевского. Это мистическое есть у Астафьева «Проклятые и убитые».
Оно есть всюду. До Распутина оно есть всюду. Так вот, единственный
человек, писатель, гениальный, жутко умный, который занимался и му-
чился судьбами России, но который лишен этого мистического начала,
был Александр Сергеевич Грибоедов. И вот это совершенно невероятно.
Александр Сергеевич Грибоедов выпадает из общего нашего пред-
ставления писателя по очень многим причинам. Но я бы сказала, что это
произошло трудами советских не столько даже литературоведов, сколь-
ко политтехнологов. Нам была навязана мысль, что если я писатель, то
я обязательно нахожусь в оппозиции к власти. Ничего подобного! Гри-
боедов никогда не был оппозиционером власти. Грибоедов был человек,
который строил карьеру, который был делом очень озабочен и который
делал реальные шаги и поступки для того, чтобы эту карьеру организо-
вать и двинуть. Потому что, чтобы она сбылась, этим надо заниматься.
Он был совсем не единственный, кто сотрудничал с властью, имел с ней
хорошие отношения, и был отмечен ей и награжден. Посмотрим раньше:
Державин – да, Жуковский – да, Карамзин – да. Александр Сергеевич
Пушкин был в очень хороших отношениях с властью.
Ю. К.: Ну а Салтыков?
340
М. Н.: Салтыков, да, губернатор. Эта штуковина нам была навязана
в совершенно недавние времена. То есть прекрасный у нас собирается
ряд людей, работающих в литературе, живущих ею, которые в никаком
диссидентстве не нуждались.
Что касается Грибоедова, если на него посмотреть, трудно его при-
писать к какому-то конкретному времени. Он умер раньше Пушкина. Как
будто бы он попал туда из какого-то другого времени. Человек закрытый,
человек таинственный, в высшей степени светский и уважающий все за-
коны светского общества. Кто что знает про Грибоедова, товарищи? Ни-
кто ничего не знает. Никто не знает ни одного его романа, хотя он сам го-
ворил, что его несчастная любовь сердце его превратила в уголь. Никаких
следов. Никаких близких, доверительных друзей. Еще одно: я совершен-
но не могу себе представить, чтобы Александр Пушкин, очень возвышен-
но относившийся к Жуковскому, к Карамзину, нежно любивший Дельви-
га, вдруг изменил к нему отношение настолько… Это невозможно! Ибо
это был бы не Пушкин. Но это совершенно возможно для Грибоедова.
Когда он служил на Кавказе, у него была дружба, близкие служебные от-
ношения с Алексеем Петровичем Ермоловым, с блистательным челове-
ком, что касается в плане спиритическом – абсолютное совершенство!
Фигура настолько мощная и настолько самостоятельная!..
Ю. К.: Кавказ, покорись!
М. Н.: «Смирись, Кавказ, идет Ермолов!» Фигура абсолютно потря-
сающая, причем личное обаяние совершенно сокрушительное. Пушкин
просто был абсолютно очарован, и очарован был Грибоедов. Но потом
меняется его карьера, передвижения по службе, меняют Ермолова на
Пас кевича. И вот его переориентация на Паскевича. И ведь известно, что
отношение Грибоедова к Ермолову изменилось настолько, что Алексей
Петрович – человек умный и очень мощный – никогда это до конца не
простил, обида в нем осталась. Вот Пушкин пишет о Ермолове: он по-
трясен, он очарован, он видит перед собой титана. Даже трудно это себе
представить, поднять душу на это. Грибоедов смог. То есть он – человек
совершенно ни на кого не похожий. Больше того, в плане этическом и
эстетическом он выламывался из ряда того, что было принято.
Ю. К.: Он был расчетлив и холоден?
М. Н.: Нет, он был страстен.
Ю. К.: Он был страстен, но расчетлив. Человек «малотравматич-
ный». М. Н.: Да, но он был человек не просто деловой, ибо его планы эко-
номического преобразования Грузии – это мощное капиталовложение,
это современный экономический процесс. Это был план превращения аб-
341
солютно отсталого феодального государства (а она была такой в то время,
это есть и в записках Ермолова) в современную страну. Я не знаю ни
одного такого проекта. Более того, он ему очень нравился, он собирался
принять самое активное участие в его воплощении. Совершенно пораз-
ительно! Притом это говорит не только о его разносторонности: он и ди-
пломат, и экономист, и совершенно гениальный поэт. Он вообще человек
любого калибра.
Что еще тут надо вспомнить. Поглядите на «Горе от ума». У нас две
Москвы: когда мы говорим пушкинская Москва, мы имеем в виду те ме-
ста, где был Пушкин, в которых он жил, которые он любил. Но грибое-
довская Москва – это им описанная Москва, это то, чем они жили, о чем
они говорили. Существует еще на разных уровнях Москва замоскворец-
кая – купеческая Москва драматурга Островского. А все остальное – это
Петербург, где он жил в своих квартирах. Но грибоедовская Москва не
с ним связана, она связана с тем, что написано в «Горе от ума».
Я много раз читала «Горе от ума», на мой ум, оно так и осталось за-
гадочным произведением, поскольку обратите внимание, что происходит.
Когда нас в школе учили, то нам говорили, что Чацкий высказывал идеи
декабристов. Товарищи, какие идеи декабристов? Обратите внимание,
что делается с Чацким в «Горе от ума»: он с утра с парадного входа вбе-
гает в дом, где он вырос, можно сказать, в почти родной, и ночью оттуда
через черный ход со словами: «Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!»
Он туда больше не приедет. Отношение Грибоедова к декабристам из-
вестно: он относился к этому отрицательно. Он понимал, что дело бро-
