ет, там идет просто чушь собачья, а рядом хорошие стихи. У него же есть
хорошие стихи, что говорить.
М. Н.: Ну да, может, 1/10 из всего, что у него есть, – хорошие стихи,
а остальное… В светлые часы он прекрасно понимает, чего он стоит.
Ю. К.: А ты же с ним встречалась?
М. Н.: Я с ним встречалась, да.
Ю. К.: Давайте вернемся к паркам…
М. Н.: В Екатеринбурге всегда были люди, которыми город имел
право гордиться, которых в городе ценили. Но в Свердловске-Екатерин-
бурге добиться того, чтоб тебя город принял, очень трудно. С одной сто-
роны, Екатеринбург – абсолютно старообрядческий город, с кондовой
моралью, но, с другой стороны, это город передовой, всегда принимав-
ший новое, потому что металлургическая промышленность очень науко-
емка и очень зависит от новаций. И это уживалось. Вот один очень инте-
ресный пример. Приезжает сюда Мамин-Сибиряк с Марьей Якимовной
Алексеевой, чужой женой. Марья Якимовна была дочерью старообрядца.
Отец ее – управляющий заводом, а потом – заместитель управляющего по
технике тагильских заводов. Это чудовищно высокая должность. Из при-
писных крестьян. На Урале все было совсем не так: среди приписных
крестьян были очень богатые люди.
Ю. К.: Это казенные крестьяне?
М. Н.: Да, они были приписаны к заводам указом 1821 года. Но они
не были крепостными. Отработав сколько положено, крестьянин мог
уйти. Ю. К.: А в чем разница между крепостными и казенными?
М. Н.: Казенные – то есть государственные.
Ю. К.: То есть они жили не на территории завода, но были припи-
саны к заводу?
185
М. Н.: Всех приписали к заводам, чтоб обеспечить безостановочный
технологический процесс. Сами понимаете, строится Екатеринбург…
Открывается 6 школ, чтобы сразу учить людей и ставить людей в цеха.
Программа гимназии в XIX веке – это что-то невероятное: латынь, грече-
ский, старославянский, французский, рисование, черчение. Немыслимой
сложности программа. Жесточайшая дисциплина: не курить, не сквер-
нословить, не перечить учителю. Если ты без разрешения гимназии по-
шел на частный вечер или в театр, тебя могли исключить. К обучению
здесь относились очень серьезно.
Так вот тот пример, который я хочу показать: приезжает Мамин-Си-
биряк с чужой женой, они покупают дом на Толмачева (она покупает этот
дом на свои деньги, у него не было ни копейки). Ее семья категорически
против этой связи. Его семья категорически против, его родная мать, хотя
жила рядом, ни разу не зашла в дом, где он жил, потому что была не со-
гласна с тем образом жизни, который он выбрал. А дальше было так: они
прожили 13 лет, и это был первый в городе литературный дом – там про-
ходили музыкальные вечера, были обсуждения литературных произведе-
ний. И город Екатеринбург со староверческой моралью эту пару принял.
А потом появляется дама-разлучница, актерка, с которой у Мамина начи-
нается скоротечный роман. Марья Якимовна поставила ему руку, это она
сделала его писателем. Это ее заслуга всецело. Он это понимал и писал
матери, что больше, чем на половину, обязан за все Марье Якимовне. Она
была прекрасно образованная женщина. Она выправляла ему все тексты,
выполняла жесткую редакторскую функцию. И он признавал, что всем
ей обязан. Но такие вещи обычно не прощаются, и, надо думать, они рас-
стались бы все равно. Но тут появляется дама-разлучница… И этот роман
город не принимает. Тот приняли – с чужой женой, а этот нет. И получи-
лось так, что город не принимает, появляются неодобрительные рецен-
зии в газетах, а он один остается в качестве рыцаря, защищающего честь
дамы. Защитить честь дамы можно было единственным путем: посадить
в возок и увезти. Так они и сделали. Они уехали в Петербург. С Марьей
Якимовной он даже не простился. Не оставил даже записки. Вот это
очень интересно: эту пару город принял, а ту – нет. Мамин потом сказал,
что нигде его не читают так плохо, как в Екатеринбурге. Об этом пишут
мало, но это классический роман. Мамин – это человек-земля. Если он
объявил, что это его любимый город, то или молчи, или сиди здесь, как
Павел Петрович Бажов… А через год Мария Морицовна, его вторая жена,
умирает в родах, оставив ему больную девочку. Поначалу он пишет мате-
ри, что он умер для Екатеринбурга, но дальше вся его жизнь – сплошная
тоска по Уралу, он страшно пил, ни о чем другом писать не мог, ничего
186
другого не знал. Не знаю, как долго бы продлилась эта разлука, если б его
девочка, совершенно больная, перед смертью не приехала сюда и не при-
мирила его с городом. Этот дом, который он купил (сейчас музей Мами-
на-Сибиряка), он купил на гонорар за «Приваловские миллионы». И эта
девочка подарила дом городу.
И если посмотреть, кого в городе уважали… Например, вот был
И. И. Симанов, городской голова… Даже когда он оказался банкротом,
город продолжал его уважать. Что касается наших времен, я никогда
не замечала, чтоб здесь каким-то особым уважением пользовались рас-
стрельщики. Поскольку на Урале существует правило: мастер не может
быть плохим человеком. А человек, который не при деле, он и есть пло-
хой. Если посмотреть, как меняли караул в последние расстрельные дни,
отмечалось, что людей брали случайных, которые не были мастерами.
А так дети с двухлетнего возраста знали имя директора завода.
Ю. К.: Да, когда я работал на Уралмаш-заводе, имя директора и
главного инженера знали все. Я до сих пор помню.
М. Н.: То, как человек проявляет себя в деле, то, какие взаимоотно-
шения у него с землей, – все это становилось основанием для уважения
к нему или неуважения. Вот я вам уже говорила про Павла Петровича
Бажова: здесь никого никогда публично не хоронили. Когда выставили
гроб, было жутко холодно, но люди шли сами и стояли. Потому что было
за что. Но напиши Павел Петрович «Шкатулку» и переберись в Москву,
этого бы не было.
Ю. К.: Как ты относишься к аллегории, которую придумал наш со-
временник Алексей Кузин: он взял троих – тебя, меня, Е. Изварину. И вы-
строил следующую иерархию: Майя Никулина – Хозяйка Медной Горы,
Евгения Изварина – Огневушка-Поскакушка. Это было обвинение в то-
талитарности нашей. И ты как Хозяйка Медной горы никого в поэзию не
пускаешь. Одного Казарина пустила туда – Данилу-Мастера.
М. Н.: Я считаю, что это не сильно умно. Люди, которые хоть
в какой-то мере меня знают, они знают, что мне абсолютно ничего не надо
ни от кого и абсолютно все равно, кто и чем занимается.
Ю. К.: Это глупость, но в этой глупости есть что-то сакральное.
М. Н.: Я согласна вот с чем: если я считаю это место своим, я никог-
да его не оставлю.
Ю. К.: И я. Мне квартиру двухкомнатную давали в Москве, я не по-
ехал. М. Н.: …никогда и ни за что. Что касается кухни, то ведь она дей-
ствовала по принципу чужие здесь не ходят. Хотя заходили сюда многие
люди, никого здесь никогда не обижали.
187
Ю. К.: Меня же Комлев не признавал…
М. Н.: Ну, Комлев – это другое дело. У нас с ним особенные род-
ственные связи, которые обозначились, когда еще нас не было на свете.
Ю. К.: Да он просто влюблен был в тебя. И до сих пор… У него губы
дрожали, белые были, когда он мне о твоих стихах говорил.
М. Н.: Когда мне такие вещи говорят, я говорю: «И слава Богу!»
Лучше кого-то любить, чем не любить. И еще одно. Кельт прекрасно по-
