— Всю ночь ревел, звал мамку и писался под себя? — весело вздёргиваю бровь, на что швейцар хохочет гулко, но почти беззвучно, звеня многочисленными медалями.
— Ох-х… запомню вашу шуточку, Алексей Юрьевич, — замотал серебряной головой старик, вытирая платком выступившие слёзы и поправляя сползшую набекрень фуражку, — Как вы их только придумывать успеваете?!
— Само как-то, — улыбаюсь в ответ, не забывая крутить шеей, — Ну так как? Поясница не беспокоила?
— Как… х-хе! — засмеялся швейцар, грозя мне пальцем, — Как в молодости! Растёрла моя старуха, и ух как припекло поначалу! А потом и ничего, свыкся, даже и приятственно стало! Будто к печке прислонился спиной. Спасибо вам за рецепт, Алексей Юрьевич!
— На здоровье! — улыбаюсь ему и начинаю пробежку, приветствуя редких поутру прохожих.
Нахимовский проспект выстроен по морскому фасаду, то бишь по чётному ряду между домами достаточно большое расстояние, засаженное всякой зеленью, сквозь которую можно увидеть море.
Раньше проспект был частью Морской улицы, с неровной, преимущественно одноэтажной застройкой, и жили здесь почти исключительно офицеры Императорского Флота. Во время Крымской войны улицу сильно разрушили и отстроили заново, много краше, чем раньше. Неизменным осталось одно: как и сто лет назад, живут здесь преимущественно офицеры Императорского Флота.
Дома здесь, что называется, «штучные». Этакая броненосная флотилия, в которой каждый корабль-дом полностью индивидуален, но в то же время с изумительной точностью вписывается в архитектурный эскадренный ансамбль. Два, три, редко четыре этажа, и всё очень солидно, добротно… по-флотски.
Тротуары выложены плитами, на дороге брусчатка, проложены трамвайные рельсы. Чистота необыкновенная! Кажется иногда, что даже пролетающие мимо птахи знают, что здесь гадить нельзя! Дворники сплошь из отставных матросов сверхсрочной службы, воспринимающие вверенные участки ревностно и трепетно, как палубы родных кораблей.
Не дай Бог, намусорит кто на улице, хотя бы даже из господ! Не постесняются высказать, пусть даже со всем уважением и положенными реверансами. А потом до-олго сверлить станут подозрительными взглядами, буде тот появится на его участке.
Вообще, Севастополь необыкновенно интересный, красивый и атмосферный город, в который я просто влюбился. Нельзя сказать, что архитектура его так уже необычайно хороша, но он мастерски вписан в окружающие пейзажи, так что просто оторопь берёт даже меня, не понаслышке знающего Европу.
Город окутывает невидимый, но явственно ощущающийся шлейф Героики, ткущийся со времён античности. Этакое полупрозрачное полотно из греческих мифов, истории скифов и готов, Высокой Порты и Крымского Ханства, Российской Империи и грядущих десятилетий.
Здесь каждый камень пропитан мифами, историей… и кровью. Город-крепость, город-герой.
В Севастополе я несколько отживел, и былая моя меланхолия за минувшие дни ни разу не наносила визит. Не знаю… наверное, в Москве было слишком много якорей, заставляющих сознание окукливаться и возвращаться к привычному депрессивному шаблону. Город, безусловно родной для меня, но очень уж много связано с ним горьких и неприятных воспоминаний…
Бежать необыкновенно легко, кажется порой, что камни мостовой подпружинивают по ногами, но разумеется, это просто самовнушение! Скорее всего, я просто продышался после московского нечистого воздуха, отсюда и этот эйфористический прилив сил.
Сейчас, поутру, необыкновенно свежо и ветрено, так что даже лёгкая куртка ничуть не кажется лишней. Позднее, часикам в восьми утра, воздух и земля прогреются невероятно, так что даже камни начнут трещать от жара. А вечером снова ветер, снова ночная прохлада и свежесть.
Знаю, что это особенности любого приморского города, особенно стоящего возле гор, но кажется почему-то, что Севастополь проветривает свои улочки, будто рачительный хозяин комнаты уютного дома.
Пробежав километра три, сворачиваю к морскому берегу. Как и почти везде в Севастополе, он скалистый, обрывистый, с торчащими повсюду валунами и производящий впечатление чего-то первобытного. Но есть и вполне уютные бухточки, расчищенные матросскими руками и служащие для отдохновения чистой публики и мальчишек всех сословий.
Солидные господа, мальчишки, матросы и местные рабочие почти никогда не смешиваются меж собой, и даже места для отдыха у всех разные.
Господам нужен уют, возможность спуститься к морю с дамами, кабинки для переодевания и для купания и прочие признаки цивилизации. В крайнем случае нанимается экипаж и весёлая компания выезжает за пределы города, достаточно далеко от любопытных глаз и простонародья.
Мальчишкам — скалы, с которых можно сигать в море, и изрезанные козьими тропками кручи, заставляющие чувствовать себя отважными первопроходцами. Солидные люди в такие места не лезут, и можно не опасаться, что кто-то из взрослых погонит детей прочь, потому что понадобилось место для пикника.
Матросы и рабочие народ самый непритязательный. Если вдруг потянуло к морю, то место выбирается так, чтобы не маячить на глазах у господ, и… пожалуй, всё!
Есть, конечно, среди них эстеты, но работая по двенадцать и более часов не до изысков, по крайней мере — не часто. К морю рабочий класс если и выбирается, то как правило, ненадолго. Так… посидеть на камушке, покурить цигарку, опустив ноги в подкатанных штанах в набегающие волны, да бездумно глядя на опускающееся в море солнце.
Реже собираются в своей компании, с парой бутылочек казёнки, нехитрой снедью и колодой потрёпанных карт. Но это всё больше молодёжь, не остепенившаяся и не обзавёдшаяся хозяйством. Потом начинаются дети, огороды, хлопоты по хозяйству… За лето если окунутся два-три раза, уже хорошо!
Берег возле Нахимовского проспекта расчищен, укреплён по мере надобности и приведён в состояние единообразное и потому для начальственного взора благообразное. Здесь нет по-настоящему уютных и приватных бухточек и затончиков, но есть полтора десятка местечек, вполне годных для семейного пикника, на котором дети под присмотром взрослых могут окунуться, не подвергая свои жизни опасности. Скучнейшее место!
Добежав к одному из пляжиков, я принялся за упражнения и весьма быстро разогрелся так, что скинул куртку, а потом и бриджи, оставшись в одних трусах и обуви от «Кедс». Босиком я бегать не привык, а рассадить ноги о камни — раз плюнуть, так что не рискую.
— Если вы уже устали… — бормочу вслух, делая выпады и дыша несколько прерывистей, чем хотелось бы, — Ф-фу… перерывчик!
Между подходами, чтобы не озябнуть на прохладном ветру, тренирую нырки, уклоны и двойки, но впрочем, без фанатизма. Ровно настолько, чтобы не остыть, но и не более. Технично.
Минут через пятнадцать перешёл уже к серьёзным упражнениям, для начала отжимания стоя на руках, не опираясь ногами от стенку. Получается плохо, да и то через раз, но ведь получается!
— И р-раз! — голова касается мелкой гальки, затем согнутые руки снова выталкивают тело вверх, — И два!
На третий раз я не удержал равновесия и упал, приземлившись как кот, на все четыре. Отряхиваюсь, повожу натруженными плечами…
… и замечаю зрителей.
— Не боись, — покровительственным тоном замечает один из мальчишек, наблюдавших за мной. Одеты они просто, но отнюдь не бедно, и как-то посерёдке между сословиями. Все трое босые, но ноги не натоптаны до состояния копыта, в руках бамбуковые удилища, что уже показатель некоторого достатка в семье.
— Хорошо, не буду, — соглашаюсь с ним, и снова встаю на руки, успевая заметить озадаченное выражение на конопатом лице предводителя. Походив немного на руках для пущего форса, снова отжимаюсь вниз головой, но на этот раз, начав заваливаться, ухитряюсь перевести падение в почти чистый фляк.
— Гимнаст, — простужено гундосит младший из троицы, чернявый мальчика лет двенадцати, и сморкается авторитетно, как бы подписываясь под своими словами. Другие хмыкают, но молчат.
