Когда коллеги Ферапонта Ивановича или их жены позволяли себе иногда подшутить над ревностью Ксаверии Карловны, она всегда возмущалась. Да разве она ревнует! Очень-то он ей нужен! — нет, ей просто неприятно, когда она видит своего мужа осмеянным по поводу его волокитства.

Так понимала свои взаимоотношения с мужем Ксаверия Карловна в то время, когда он был жив. Теперь, после его смерти, с каждым днем она все больше и больше убеждалась, что она все время по-настоящему любила его и ревновала просто потому, что любила.

И вот, когда сделались нестерпимы боль и тоска от сознания того, что огромное счастье было так долго рядом, и ушло безвозвратно неузнанное и отвергнутое сердце, ради какой-то пустой гордости и ложного стыда, — тогда душа Ксаверии Карловны обрела свое успокоение в том, что стала жить ретроспективной жизнью, и жизнь эта постепенно забирала от реальной жизни все силы и краски.

Здесь Ксаверии Карловне пришел на помощь сон — этот лучший и сладчайший для человека сводник с недосягаемыми предметами любви.

Я знавал людей, которые томились днем в ожидании сна, как морфинист в ожидании очередного укола, Эти люди нашли себе надежного проводника в царство несбыточного и слепо вверили ему свою душу. Такая привычка, становясь сладостной и непреоборимой, как морфинизм, делает в конце концов человека сомнительным для реальной жизни, подобно этому разрушительному пороку. Каждый, кто перенес смерть горячо любимого существа и не прибегал для утоления тоски своей ни к наркотикам, ни к шумным радостям жизни, знает подобное состояние.

Сны Ксаверии Карловны развертывали перед ней целый свиток дней, прожитых с Ферапонтом Ивановичем. Иногда эти сны достигали такой яркости и вещественности, что когда она открывала глаза, то увиденное во сне долго еще продолжало бороться с потоком реальности, стремясь опрокинуть его.

Один из таких ярких снов приснился ей в конце мая, когда уже прошло около четырех месяцев со дня смерти мужа, и остался ей памятен на всю жизнь.

Ей приснилась первая брачная ночь. Переживания сна были настолько напряженными, что когда до сознания Ксаверии Карловны сквозь блаженное, пронизанное розоватым звоном, забытье дошел чей-то резкий голос, говоривший ей, что приехали шафера, она подумала с досадой и удивлением: зачем теперь шафера? чего им еще надо?!.. Но голос настойчиво повторял то же самое; чья-то рука потрогала ее за плечо, и Ксаверия Карловна из объятий супруга вернулась к действительности.

Над ней, нагнувшись, стояла кухарка и будила ее.

— Вставайте, Ксаверия Карловна, там каки-то приехали, — воспитательницу спрашивают.

— Кто приехал? — спросила Ксаверия Карловна сонным голосом.

— А я и не разобрала кто, — гыкнув, сказала кухарка. — Шафера ли чо ли каки-то.

— Вот дура! — какие могут быть шафера? — удивилась Ксаверия Карловна и принялась одеваться.

На дворе она увидела человек семь приезжих. Это все была молодежь. Одеты были все хотя и плохо, но по-городски. Приехали все на одной телеге. Среди них Ксаверия Карловна заметила одну девушку.

Увидев Ксаверию Карловну, девушка эта — высокая стройная брюнетка в красной косынке — подошла к ней, поздоровалась и заговорила.

— Мы — культшефы, — отрекомендовалась она.

— Очень приятно, — ответила, слегка поклонившись, Ксаверия Карловна.

— Шефствуем мы собственно не над вами, а над вашей деревней. Но, когда мы туда приехали и провели там вечер, то секретарь ячейки сказал, что здесь рядом — детская колония и посоветовал заехать сюда провести и здесь вечер.

— Да как же вы его проведете? — удивилась Ксаверия Карловна. — Ведь у нас здесь идиоты!

— Идиоты? Да неужели все? — спросила девушка.

— Нет, не все, но и остальные недалеко отстали, так что ничего у вас здесь не выйдет.

Девушка, по-видимому, была сильно огорчена.

— Елена! — крикнули в это время из толпы: — Чего ты там дипломатию разводишь?!..

— Сейчас! — откликнулась Елена и отошла к своим.

Ребята посовещались. Потом они вместе с Ксаверией Карловной побывали в детдоме, побеседовали с воспитанниками и сами убедились, что из вечера ничего не выйдет.

Ксаверия Карловна посоветовала им остаться ночевать. Культшефы согласились.

Вечер они провели в саду, возле костра. Потом все выкупались и пошли спать.

Комсомольцы легли в зале на полу, а Елена устроилась в соседней маленькой комнатке. Она легла не раздеваясь на скамейку, послав па нее пальто.

Она начинала уже засыпать, как вдруг ей послышалось, что кто-то зовет ее. Она открыла глаза.

— Елена! — услышала она возле самого уха явственный шепот.

Елена привстала и огляделась. В комнате было светло от окна и от неплотно притворенной двери в зал, где комсомольцы оставили на всякий случаи одну лампу. Никого не было видно.

— Вот что, ребята, бросьте все ваши фокусы! — спать мешаете, — рассердилась Елена. —А не то я Кускову пожалуюсь.

Кусков был комсомолец, руководитель культшефского отряда.

— Во-первых, это не фокусы, — произнес тот же голос, — а, во-вторых, для черта ваш Кусков не страшен.

— Вот идиоты-то, — проворчала Елена, не зная сама — сердиться ей или смеяться: уж очень ловко спрятался кто-то.

— Если ты черт, — добавила она смеясь, — так отправляйся к чертовой матери, только скажи предварительно, где ты так здорово спрятался.

— Нигде я не спрятался. Вот я — возле вас, — сказал голос, и Елена почувствовала, как кто-то крепко обнял ее плечи.

Она рванулась и сильно ударила локтем в сторону. Удар, должно быть, пришелся в лицо. «Черт» отпустил ее.

Елена опять осмотрелась: решительно никого не было в комнате.

— Ну-ну, однако, — проворчал в это время голос из пустоты. — И локоток же у вас, моя дорогая.

Елена бросилась к двери, чтобы крикнуть своих. Она схватилась уже за скобку, но в это время «черт» отдернул ее и зашептал над самым ухом:

— Ради бога, не делайте этого, прошу вас. Я — друг вашего покойного мужа — друг Яхонтова.

Елена почувствовала страшную слабость во всем теле. Если бы «черт» не поддержал ее, с ней случился бы обморок.

— Вы успокойтесь, пожалуйста... присядьте... Я вам не причиню никакого вреда... А если хотите, то я сам уйду — незачем звать посторонних, — уговаривал Елену «черт», подводя к скамейке и усаживая.

— Да кто же вы, наконец? — изменившимся от волнения голосом спросила Елена.

— Друг Яхонтова, — ответил голос.

— Да кто же вы такой?!.. — истерически крикнула Елена.

— Тише! — прошептал невидимый посетитель, и Елена услышала, что он подошел к двери и плотно закрыл ее. — Боитесь? —укоризненно спросил он, присаживаясь рядом с ней. — Напрасно... Я такой же человек, как все, совершенно такой же. А вам тем более не следует меня бояться, потому что друг вашего покойного мужа — в то же время и ваш друг.

— Если вы не скажете, кто вы такой, я сейчас же уйду, — оборвала его Елена.

— Ну, вот... — недовольно проворчал невидимый. — Ну, что вам, если я скажу вам свое имя и фамилию? Я-то вас знаю хорошо и давно. Даже больше того, мое чувство к вам...

— Всего хорошего! — сказала Елена вставая. — Я не имею желания слушать ваши объяснения в любви.

— Постойте! — удержал ее невидимый. — Если уж вы так настаиваете, то извольте — я — Ферапонт Иванович Капустин.

Когда прошли первые минуты растерянности, Елена забросала Капустина беспорядочными вопросами. Она прямо-таки не знала, что ей спросить наперед.

— Слушайте, так, значит, это вы приходили в кафе «Зон» с Яхонтовым?

— Да. Если вы не забыли, то я ходил туда и раньше. И ходил ради вас.

— Вы опять!

— Что ж! — вздохнул Ферапонт Иванович. — Оставлю, если вы не доверяете мне: невидимому верить трудно.

— Слушайте, мне просто кажется, что я с ума сошла. Неужели передо мной настоящий невидимый человек! Я даже боюсь, что это галлюцинация.

— Что ж! Это и правда. В известном смысле я — ваша галлюцинация, — сказал рассмеявшись Ферапонт Иванович.