– Необязательно. Они займутся другим. Как я уже говорил Саймону, я хотел бы ведать этим сам. Лично, – добавил он после секундной паузы, и Клодия не могла не почувствовать угрозу в его словах.

Он резко подался вперед, и лицо его, как она ни старалась, все-таки попало в поле ее зрения и озарилось сардонической ухмылкой. У нее возникло страстное желание влепить ему пощечину.

– По-моему, в наш технический век личная инициатива все-таки многое значит – а по-вашему?

– О, но ведь, наверное, ваше агентство захочет взять инициативу в свои руки? То есть ум хорошо и так далее… – неуверенно проговорила Клодия, стараясь не думать о том, что именно может повлечь за собой его личная инициатива. А чем больше будет задействовано людей, тем лучше. Если бы это от нее зависело, она пригласила бы всех жителей Веллингтона, и они заслонили бы ее от Моргана.

– Демократия – прекрасна, но в данном случае я склонен к единоначалию, – ответил он с непринужденным высокомерием обладателя абсолютной власти. – До гонок осталось всего два месяца, так что вам будет гораздо удобнее общаться непосредственно со мной. Я уверен, что мы вдвоем придумаем что-то настолько необычное, что… что ваше легкое любопытство перерастет в нечто более плодотворное для нас обоих…

Не будь Клодия так взвинченна, она бы расхохоталась. По части ехидных двусмысленностей он прямо-таки гений. Но ее чувство юмора подвергалось последние дни чрезмерным испытаниям, и в обществе Моргана Стоуна она так часто и непредсказуемо теряла присутствие духа, что сама еле себя узнавала.

– Естественно, я пойду вам навстречу как клиенту, – отпарировала она, а затем не удержалась и добавила:

– Даже если сейчас и думаю, что вы ошибаетесь.

– Не клиенту – партнеру, – спокойно и удовлетворенно сказал он, протягивая руку безупречно по-джентльменски. – По рукам?

Она взяла руку, скрыв, до чего ей это неприятно, от Саймона, но не от Моргана. Глаза Клодии, потускневшие от утомления, когда она входила в кабинет, засверкали от сдерживаемой ярости. Она бы не удивилась, если бы Морган попытался ошарашить ее и, пуще того, поцеловал ей руку, как в тот момент, когда Марк их знакомил, но рукопожатие его оказалось твердым и недвусмысленным, как обещание. Он обхватил ее изящные пальцы, и ощущение ловушки усилилось. Клодия тщетно пыталась понять, в какую западню угодила, пока высвобождалась, умственно и физически, от жесткой реальности его уверенного пожатия.

– Вот и прекрасно! – Саймону не терпелось скрепить их союз. – Разрабатывать детали предоставляю вам двоим. Но вы будете полностью держать меня в курсе, хорошо, Клодия? Нам необходимо одобрение главной конторы, поскольку оно скажется на нашем имидже за рубежом, но трудности в этом я не вижу, ведь дело – престижное.

– А тем временем я последую вашему предложению и введу Клодию в суть дела. – Морган встал и повернулся к Клодии. – У вас в кабинете или у меня?

– Боюсь, день у меня сегодня загружен до отказа, – Клодия обрадовалась, что может сказать чистую правду. Ей необходимо время осознать неожиданный поворот событий, рассмотреть быстро уменьшающуюся возможность выбора…

Он возвысился над ней, и синие глаза его стали насмешливо-скептичны.

– Я сам довольно-таки занятой человек. Быть может, вы уделите мне сейчас минуту-другую из вашего крайне загруженного дня?..

Сознавая, как занервничал Саймон, Клодия сдалась. Уж лучше отделаться как можно скорее! Если хорошо работать, можно свести их встречи до абсолютного минимума.

– Моя первая встреча – только через двадцать минут, – чопорно призналась она, стараясь быть сухой и деловитой. Даже на высоких каблуках она была куда ниже его: глаза ее едва доходили ему до подбородка, до упрямого, агрессивного подбородка, нехотя признала она. – Если вы не возражаете против спешки, мы, пожалуй, успеем для начала договориться о том, чтобы я принялась за составление плана.

– Двадцать минут вполне хватит на то, что я задумал, – безмятежно сказал Морган, а у нее по спине поползли мурашки, пока он вслед за нею выходил из кабинета.

Она шла по короткому коридору, ощущая, как Морган крадется за нею по пятам. Когда они вошли в ее маленький кабинет, ей внезапно сделалось до ужаса тесно, и Клодия поспешно пригласила Стоуна сесть, надеясь, что ее широкий стол послужит достаточной защитой против пугающей ауры его надменной мужественности.

Но пока она пыталась проскользнуть мимо него, он обманчиво нежными пальцами ухватил ее за локоть и круто повернул лицом к себе.

– Голова болит?

Он был так близко, что Клодия чувствовала тепло его кожи, ощущала его силу, поразительно не гармонирующую с его мягким грудным голосом. Пока она неуверенно смотрела на него, тупоконечный жесткий палец погладил ей переносицу, и не успела она опомниться, как большим пальцем он провел по едва заметным кругам под ее глазами.

– Я знаю, что вчера вечером вы никуда не ходили, значит, причина – иная. Совесть не давала спать?

– Я… нет… вообще-то я спала как младенец, – свирепо отрубила она, стараясь не задрожать от его прикосновения. Ее проклятая совесть и без того крайне отягчена – так много ли значит еще одна ложь?

Последовал убийственный ответ.

– Младенцы по ночам порой просыпаются и плачут, – произнес он с горько-сладким родительским всеведением, и его большой палец задвигался нежно, как бы утирая воображаемые слезы с синяков под ее горящими вызовом глазами. – Вы иногда плачете по вашему потерянному ребенку в тишине долгих, одиноких ночей, Клодия?

Он как будто поразил Клодию в самое сердце. Она отдернула лицо от его тревожаще нежного касания, но ладонь, опустившаяся на ее локоть, смягчила резкость движения.

– Вы не имеете права…

На ее придушенный шепот он ответил тоже шепотом:

– А у кого больше прав? Кто еще знает о вашем ребенке? У нас общее горе, Клодия, тайная скорбь. Вы ее забыли не больше моего. Просто упрятали поглубже, чтобы посторонние не увидели, не причинили вам боль небрежным состраданием или же любопытством. Но мы с вами знаем, что делим горе пополам. И когда-нибудь нам придется об этом поговорить, разрешить конфликт…

– Нет… – Охваченная паникой, она пыталась вырваться. Высказывая свое презрение, она стремилась показать, что сострадание его притворное, что это новая ловушка, дабы лишить ее разума.

Он легко пресек ее сопротивление: прижал к своему могучему телу.

– Не надо… – мольба прозвучала приглушенно, лицо ее было прижато к его груди, разгоряченный лоб уткнулся в теплый уголок пониже горла.

– Так перестаньте бороться сама с собой. Я сказал – когда-нибудь… а не сегодня. Мы еще не установили правила.

Ей не хватило смелости осмыслить эту загадочную фразу.

– Пустите!

– Успокоитесь – пущу. Вы дрожите, а сердце ваше трепещет, как дикий зверек.

И она с ужасом осознала, что грудь ее прижимается к его твердым ребрам, что где-то чуть ниже ее уха медленно, размеренно, полно стучит его сердце. Странное, томительное напряжение охватило ее и усилило страх. Зверек. Вот какой он заставил ее ощутить себя. Затравленной и пойманной. И в безопасности, внушающей страх.

Одна рука Моргана обнимала ее за талию, другая обхватила затылок. Он сжимал ее даже сильнее, чем во время танца. И эта заурядная интимность позволяла ему, к досаде Клодии, наслаждаться ее женским обаянием. Почти три года никто ее так не обнимал. Не изведала Клодия нежной ласки, даже когда была беременна. А Крис, на треке или нет, жил на предельной скорости, и хотя Клодия любила его, но все-таки порой чувствовала себя как бы на обочине. За все время своей бешеной гонки по жизни Крис так и не нашел времени обнять ее – просто чтобы находиться рядом. В его кругу объятия и поцелуи – мелкая разменная монета для приятелей и знакомых. Если же он когда-либо нежно обнимал Клодию, то или потому, что рядом щелкали затворы фотоаппаратов, или в виде пролога к занятиям любовью.

Опасное направление мыслей вернуло ее к жизни. А что бы решил посторонний, если бы сейчас вошел? – подумала Клодия. Она сделала глубокий, неровный вдох, во рту пересохло от соленого запаха мужчины; от его ошеломляющего напора она задохнулась.