– На добрых шесть лет больше, чем Марку, – невозмутимо сказал он, воспользовавшись случаем.

– Я знаю, сколько ему лет! – проскрежетала Клодия.

Когда она поместила объявление о том, что сдается комната и стол для кого-нибудь из университетского студенчества, то рассчитывала на девушку, но полгода назад к ней на порог ступил восемнадцатилетний эллинский бог, поведал грустную повесть о своем изгнании из семьи – и уговорил. Его жизнерадостность, бурная энергия и оптимизм спасли ее от опасной апатии, которая ее засасывала.

– Удивительно, что знаете вы, – колко добавила она. – Вы ему ко дню рождения даже поздравительную открытку не послали.

Марк поведал ей, что не ждет примирения с отцом, но она разглядела у него в глазах скрываемое разочарование в том, что родня его пренебрегла этим малозначительным ритуалом.

– Потому что он не счел в то время нужным уведомить меня о своем местопребывании. Да, несомненно, и вы на этом не настаивали. И лишь после того, как вы его окрутили как следует…

– Не говорите вздор! – Клодия приподняла голову и сердито посмотрела на него, пытаясь сохранить достоинство в столь неудобном положении. Она была рада, что жара вынудила собрать каскад ее черных волос в пучок, а не оставлять их распущенными, как обычно. Это, по крайней мере, придавало ей известный изыск, что в некоторой степени уравновесило неряшливость ее вида. Да еще, из-за распухших щиколоток, на ней шлепанцы! – Марк умный, вполне самостоятельный молодой человек…

– Подчеркиваю: молодой…

– И он вполне способен все решать за себя сам, собственно говоря, настаивает на этом. Может быть, если бы вы были более чутким, ему бы не пришлось…

– Сойти с рельсов и кинуться в ваши нетерпеливые объятия?

– Да перестанете ли вы перебивать? – Клодия вызывающе, хотя и с некоторым трудом, опять поднялась. – Мистер Стоун, если вы всегда ведете ваши личные дела подобным образом, то неудивительно, что у вас бывают затруднения…

– Уж вы-то, что и говорить, славитесь умением вести дела. Когда Кристофер Нэш был жив, вы звонили во все колокола о том, что он – великая любовь вашей жизни, и вот извольте: всего лишь через семь месяцев вы живете с мальчишкой вдвое моложе покойного, забеременели от него и вытягиваете из него каждый цент, который ему достанется. – Продолжая хлестать презрением ее, растерянную, он продолжал:

– О да, я знаю, что он служит на полставки в двух местах, дабы купить вашу дорогостоящую верность, несмотря на то что это идет во вред его занятиям! Слишком он слеп, не понимает, что гарантия вашей верности – его фамилия. Не все ли вам равно, получит он диплом с отличием или вообще не получит? Вас интересует не то, кем он может стать, а то, кем он является. Бьюсь об заклад, что вы до последнего доллара вычислили, скольким он владеет, будучи Стоуном! Но знайте: если он на вас женится, то от меня и цента не получит!

Клодия онемела от вины и отчаяния… Марк с упорством, переходящим в упрямство, отказывался трогать пенсион, выделенный отцом на его образование, – «помочи», как он это называл, – и она знала, что платил он ей за стол и квартиру из жалованья, получаемого за службу в пиццерии, о второй же службе ей было неизвестно. Погруженная в себя, она вяло возражала, когда Марк дарил ей разные пустячки – флакончик духов, цветы, всяческие деликатесы, дабы раздразнить ее скверный аппетит, – но он весело настаивал, чтобы она получала от них удовольствие ради них самих, поэтому она и не задумывалась, откуда у него лишние деньги.

Клодия глубоко вдохнула. С нее было вполне достаточно.

– Мистер Стоун, – хрипло проговорила она. – Все это не так. Я, конечно, не люблю вашего сына…

– Вы ничего нового не сообщили! – скрипуче рассмеялся он. – А жаль, что я не принес магнитофон: уверен, что Марк нашел бы это весьма ценным с познавательной точки зрения.

– И он меня не любит, – твердо продолжала она.

– Только думает, будто любит? Да, я знаю и это, мисс Лосон. Увлечение такого сорта делает его вполне управляемым, не так ли? Ваш опыт гоночной девицы, вероятно, бывает очень вам полезен, если надо втереться куда не следует. Жаль, что вы поощряли объект великой вашей любви так много на вас тратить, пока он был жив, – иначе после смерти он бы не оставил вас без средств. Какой же контраст представляет эта хибарка по сравнению с пятизвездными отелями, где вы и ваши пьяные подружки то и дело разносили в щепки мебель, когда обмывали очередную победу на гонках…

Клодия стиснула кулаки и прижала руки к бокам, только бы не отхлестать его, опьяненного издевательством, по лицу; все тело ее дрожало от бешеной, с трудом подавляемой ярости. Для него эта «хибарка», быть может, и ничто, но она преодолевала громадные трудности, лишь бы обзавестись своим домом, лишь бы обеспечить ребенку надежное место в катастрофически непрочном мире. Он не имеет права опоганивать дом своим презрением. Но и понимания она вымаливать у него не собирается. Нет, он заслуживает испытать немного мук, приуготовленных им для нее!

– Вы всегда верите тому, что читаете в газетах, мистер Стоун? – перешла она в наступление. – Вот уж не думала, что вы настолько доверчивы…

– Это мой сын доверчив. Всегда он был мягкотелым – себе во вред.

Пренебрежение к Марку дало новый повод ненавидеть его отца.

– Себе или вам? А знаете, мистер Стоун, ирония в том, что я ему до конца не поверила, когда он мне рассказал о вас. Решила, что преувеличивает. Даже предложила связаться с вами и договориться до чего-либо.

Синие глаза оставались потрясающе безразличными.

– Предложили помириться? Ах, как трогательно! И как для вас выгодно, если Марк вернется к семье… и к банковскому счету!

С таким же успехом можно биться головой о кирпичную стену. Да нет, подумала близкая к истерике Клодия, не о кирпичную – о Каменную[1]. Кто бы поверил, что простое недоразумение способно разрастись до такой кошмарной вражды? В подобном запутанном разговоре оказалось столько отходов и отклонений от ясной истины, что Клодия почувствовала головокружение и оторопь. Он сбивал и разъярял ее – такой безукоризненно ухоженный, такой безукоризненно правый, такой… такой безукоризненный, а она точно билась в тенетах, безнадежно понимая, что никакие ее слова не переубедят его, ведь он считает ее хищной, корыстолюбивой пройдохой.

– Но есть и другая возможность, – пробормотал он после накаленной паузы. – Она может оказаться столь же выгодной для вас, как и…

– Если предлагаете откупиться, то и не думайте! – свирепо выпалила Клодия, а головная боль, утром выгнавшая ее из постели, возобновилась с удвоенной силой. – Вон из моего дома! И немедленно!

– Из вашего дома? – Снова появилась невеселая улыбка. – Насколько мне известно, дом этот принадлежит некоей финансовой компании в большей степени, нежели вам, а уплата взносов, должно быть, пробивает изрядную брешь в вашем пособии. Ведь вы теперь живете на пособие, не так ли, мисс Лосон? Безусловно, в течение последних нескольких месяцев вы не предприняли никаких попыток поступить куда-нибудь на работу. Вероятно, решили, что беременность – хороший повод не работать в обозримом будущем – теперь, когда правительство пересматривает отношение к мастакам поживиться за счет пособий. Как это отразилось бы на вашем пособии, если бы узнали, что вы на содержании у человека, который не скупится на подарки?

– Я не обманщица! – вспылила Клодия, поднимая острый подбородок, искорки в ее глазах гневно засверкали. Ей и так было стыдно, что она из-за тяжелой беременности не работает и поэтому приходится жить на то, что она считает милостыней. А то, что этим ее донимает и он, вдвойне унизительно. – Департамент социального обеспечения все знает про Марка! Так что не думайте, будто сможете меня шантажировать, если не удастся подкупить.

– Если? – тотчас придрался он к ее оговорке. – Так вы все же согласны обсудить некоторую сумму – достаточно крупную? – И назвал цифру, от которой у нее захватило дух. К сожалению, это уничтожило остатки ее самоконтроля.