Поэтому он говорил: «Странно. У меня мальчик, а я страдаю от того, что у меня девочка». Однажды он по-настоящему разозлился, поскольку человек, который спросил его, был очень важным человеком; он был сборщиком налогов в округе. Он сидел в магазине и спросил: «Чья это девочка? Странно, одежда, кажется, мальчиковая - и на ней так много карманов, полных камней?»

Мой отец сказал: «Что же делать? Он мальчик, не девочка. Но сегодня я обрежу ему волосы - хватит!» Он пришел со своими ножницами и обрезал мне волосы. Я ничего не сказал ему. Я пошел в парикмахерскую, которая находилась как раз перед нашим домом и сказал парикмахеру... Тот имел привычку к опиуму, очень красивый человек, но иногда мог отрезать вам один ус и забыть про другой. Вы сидите в его кресле, вокруг вашей шеи его полотенце, а сам он ушел, и вам нужно разыскивать его - куда же он ушел? Это было трудно; никто не знал, куда он ушел. И с одним усом, как вы пойдете искать его? Но он был единственным, кто мне нравился, ведь стрижка у него занимала часы.

Он рассказывал тысячу и одну историю, не связанную ни с чем в мире. Я наслаждался этим. Именно от этого человека, Натхура, - Натхур было его имя, - я научился тому, как действует человеческий ум. Мое первое знакомство с человеческим умом состоялось благодаря ему, ведь он не был лицемером. Он говорил все, что ему приходило на ум; на самом деле, между его умом и его ртом не было разницы! Он просто говорил все, что приходило ему на ум. Если он в уме сражался с кем-нибудь, он начинал сражаться вслух - хотя рядом никого и не было. Я был единственным, кто не спрашивал: «С кем это вы сражаетесь?» Поэтому со мной он был счастлив, настолько счастлив, что никогда не брал с меня платы за стрижку ногтей или чего-нибудь другого.

В тот день я пришел к нему и сказал - мы обычно называли его «Кака», кака означает дядя - «Кака, если вы в себе, то побрейте мне сейчас всю голову».

Он сказал: «Великолепно». Он не был в себе. Если бы он был в себе, он отказался бы, потому что в Индии бреют голову только в том случае, когда умирает отец; иначе не бреют. Так что он принял добрую дозу опиума и обрил мне всю голову.

Я сказал: «Вот и хорошо».

Я вернулся обратно. Мой отец посмотрел на меня и сказал: «Что случилось?»

Я сказал: «А в чем дело? Вы обрезали мне волосы ножницами; они вырастут снова. Я же кончаю с ними. И Кака согласен. Я попросил его. Он сказал, что согласен: «Всякий раз, когда не будет клиентов, ты можешь приходить, и я буду полностью обривать тебе голову, и нет разговора о деньгах». Поэтому вам не нужно волноваться. Я у него свободный от оплаты клиент, потому что никто другой не слушает его; я единственный человек, который слушает его рассказы».

Мой отец сказал: «Но ты же прекрасно знаешь, что теперь это создаст еще большие проблемы».

И тут же вошел один человек и спросил: «Что случилось? У этого мальчика умер отец?» Без этого никто...

Тогда мой отец сказал: «Посмотрите! Было бы лучше, если бы ты был девочкой. Теперь я умер! Отращивай свои волосы как можно скорее. Отправляйся к своему Каке, к этому наркоману, и спроси его, может ли он помочь как-нибудь; иначе у меня будет много неприятностей. Будет приходить весь город. Ты будешь ходить по всему городу, и каждый подумает, что твой отец умер. Они начнут приходить».

И они начали приходить. Это был последний раз, когда он что-то сделал мне. После этого он сказал: «Я не буду ничего делать, потому что от этого получается только больше неприятностей».

Я сказал: «Я и не просил - я просто продолжаю делать по-своему. Вы зря вмешивались».

Я никогда не позволял ему давать мне советы. И вскоре все в моей семье поняли, что я весьма не расположен к советам, поскольку, что бы они ни говорили, я делал прямо противоположное, как раз для того, чтобы они прекратили давать мне советы. Я сказал им: «Если вы будете советовать мне, я буду делать все наоборот, поэтому не давайте мне никаких советов. Я не хочу всю свою жизнь нести в себе все эти голоса - пожалуйста, оставьте мой ум чистым. Я хочу слушать мой собственный голос, если есть такой. Я счастлив со своей собственной подлинностью».

Затем постепенно они поняли, что не нужно вмешиваться в мои дела, в этом нет никакого смысла, это создает только дополнительные проблемы: я находил способы, которые приносили им большие неприятности. Тогда настало время, когда я сидел, бывало, в своей комнате, а моя мать оглядывалась вокруг и говорила: «Никого нет. Я хотела бы, чтобы кто-нибудь сходил на рынок и принес немного овощей».

Я говорил: «Я тоже никого не вижу. Никого нет: только я сижу здесь, никого нет».

Меня ни за кого не считали - просто никто. Она видела меня перед собой и говорила: «Я не вижу никого». И она соглашалась со мной: «И я никого не вижу, комната пуста», - и она уходила обратно поискать кого-нибудь в другом месте, чтобы послать его на рынок.

В тот момент, когда они признали, что я никто... Для себя я понимаю, что с того момента я не слышу никаких голосов. И они признали это, когда мне было девять или десять лет, - они вынуждены были признать, - они признали, что я никто; никаким образом не учитывать меня, не полагаться на меня ни в какой работе. Маленькие дела...

Моя мать говорила, бывало: «Пойди и принеси дюжину бананов», - и я отправлялся. Рынок был недалеко, метров четыреста; места было немного. Но на протяжении этих четырехсот метров я встречал так много людей и возникало так много дискуссий, что к тому времени, как я добирался до рынка, я забывал, за чем пришел. И более того, время истекало. Я должен был хватать что-нибудь побыстрее, потому что солнце садилось или уже давно село.

Я возвращался домой, чтобы спросить: «А что же вы хотели?»

И моя мать говорила: «Ты хороший, когда ничего не делаешь. Я просила тебя о простой вещи, о дюжине бананов, а ты потратил пять часов лишь для того, чтобы вернуться с пустыми руками и еще спрашивать!»

Я говорил: «Что же делать? По дороге встретилось так много людей, так много проблем, вопросов, споров. К тому времени, когда я добрался до рынка, я все забыл и поэтому вынужден был вернуться, чтобы спросить». Они расстались с идеей о том, что от меня может быть какая-нибудь польза; но мне это помогло чрезвычайно. Постепенно я стал отсутствующим в своем собственном доме. Люди проходили мимо меня, но проходили так, как будто никого не было. Мне не нужно было говорить привет. Обо мне не нужно было спрашивать.

Я помню, что с той поры не нахожу в себе никаких голосов. Но до десятилетнего возраста они одолевали меня, и когда я начал работать над собой, я вынужден был пройти через все эти голоса и отбрасывать их сознательно. И это не трудный процесс, нужно просто признать, что это не ваш голос, это голос вашего отца, это голос вашей матери, это голос вашего раввина, и вы должны поблагодарить их: «Великолепно, что вы следуете за мной до сих пор, но дальше не надо. Здесь мы расстанемся».

И когда вы пусты от всех этих голосов, только тогда... ведь в этой толпе, на той рыночной площади, которая возникла внутри вас, почти невозможно услышать свой собственный голос. Это начало того, чтобы быть собой. Тогда само собой случается много большее, и это естественно; вам ничего не нужно с этим делать.

Все, что нужно, - это отвергнуть голоса, перекрывающие ваш голос. Коль скоро это случилось, вы начинаете расти в понимании самого себя. Постепенно вы начинаете осознавать проблемы, которые раньше никогда не осознавали, потому что на них у вас были готовые ответы. Впервые вы начинаете слышать вопросы потрясающей важности, о которых вы даже не догадывались, что они у вас есть.

И ваш вопрос, просто потому, что он ваш, значителен, ведь в самом вопросе и спрятан ответ.

Но это должен быть ваш вопрос, только тогда он несет в себе свой ответ.

А эти так называемые доброжелатели продолжают давать вам свои вопросы, свои ответы. Никого не беспокоит, является ли этот вопросили этот ответ вашим. На самом деле, они боятся, что однажды вы найдете свой собственный вопрос. В тот день, когда вы найдете свой вопрос, все их ответы станут неверными, все их священные писания станут хламом. И они боятся, что, отыскав свое собственное существо, вы станете индивидуальностью.