Вскоре к нам присоединились несколько старожилов, возвращавшихся с холмов с мешочками золотарника. Через несколько минут после них появился мой приятель Боб Финк. Перебросившись с ними парой слов, я снова залез в воду, чтобы еще немного отмокнуть. Тем временем толстяк, стоя в воде, энергично намыливался и плескался, фыркая, как буйвол, потом встряхнулся, похлопал себя по груди и выбрался на сушу, чтобы обсохнуть на солнце. Окинул нас изучающим взглядом, выбрал ровное местечко и вытянулся во весь рост лицом к солнцу. Его голова, лежавшая на возвышении, была всего футах в двух от моей.

Разговор, необязательный и добродушный, начался с гремучих змей — что индейцы их совершенно не боятся. Потом перескочил на бродяг и смысл анархизма. У одного из тех, кто спустился с холмов, брат был бродягой. Из принципа. Он долго объяснял его философию. Я обратил внимание, что у толстого коротышки с каучуковой кожей была мания перебивать говорящего и уточнять подробности. Он, похоже, был прирожденным скептиком, знал все лучше других и вместе с тем производил впечатление поразительного невежи. Вопросы его, наглые и бесцеремонные, были больше похожи на ядовитую насмешку и придирку. Вдобавок голос его никак нельзя было назвать приятным. Когда он приходил в возбуждение и все, что мы говорили, вызывало в нем чуть ли не злобу, хотя к нему-то как раз никто не обращался, он соскальзывал со своего места, с важным видом грузно шел к вам, похожий на низкорослого Геркулеса, смешную пародию на него, и, став напротив, вопрошал:

— А вот что заставляет волны подыматься и опускаться? Можете мне ответить?

Если ты просто говорил, что не знаешь, он глядел на тебя с великой досадой. Ему бы хотелось, чтобы ты ответил:

— Я не знаю, объясните мне.

Все это время я спокойно лежал в воде и неторопливо изучал его, желая понять, откуда его занесло к нам и чем бы он мог заниматься. Время от времени я принимал сидячее положение и давал правильный ответ. Для него это было все равно что получить прямой в челюсть. В конце концов я сам решил задать ему вопрос.

— Вы египтянин... или, может, турок?

— Я из Индии, — последовал ответ; глаза его вспыхнули, голова качнулась слева направо, и, словно желая выразить высшее удовлетворение от сего факта, он издал горлом воркующий, клохчущий звук, который даже павлин затруднился бы повторить.

— Замечательно, — сказал я. — Но вы не индус, так ведь? Из какого вы района Индии?

— Я из Пуны... это под Бомбеем.

— Значит, вы говорите на гуджарати.

— Нет, на хинди. — Его глаза снова вспыхнули. В них так и плясал огонь.

— А санскрит вы знаете?

— Не говорю, но могу писать.

— Может, вы раджа?

— Магараджа! — поправил он.

— Уж не махатма ли?

— Нет, даже не йог.

Секунду мы молчали, с изумлением глядя друг на друга.

— Можете сказать мне, в чем разница между йогом и Махатмой?

— Йог думает только о себе.

(Очень недурно, подумал я про себя.) А вслух спросил:

— И как вы это узнали?

— Я знаю много такого, о чем не написано в книгах, — ответил он с самодовольной ухмылкой. — Я путешествую. Путешествую по свету.

Снова пауза. Он смотрит на меня, словно говоря: «Давай, спрашивай! Я жду».

— В сентябре... в этом сентябре я буду в Лондоне. Вы бывали в Лондоне?

Прежде чем я успел утвердительно кивнуть, он продолжил:

— Из Лондона отправлюсь в Париж, из Парижа в Берлин, потом в Вену, оттуда в Рим, Афины, Дамаск, Иерусалим, Каир...

— В сентябре... в этом сентябре... — сказал я, — я буду в Японии. Оттуда отправлюсь в Камбоджу, Бирму, Индию...

— Вы уже бывали в Индии?

— Нет.

— Непременно побывайте в Индии! — Совет его прозвучал как приказ.

Больше из желания послушать, что он еще скажет, я ответил, что прежде мне надо подумать, ехать ли в Индию.

— Такое путешествие требует значительных денег. Особенно если хочешь объездить страну, как ваша.

Откинув голову, он засмеялся, как шакал, и визгливо закричал:

— Деньги! На что вам деньги? — Помолчал секунду и спросил: — Каким бизнесом вы занимаетесь?

— Я не занимаюсь бизнесом. Я пишу.

— Наверно, статьи?

— Нет, книги.

Он мгновенно оживился. Сидя на корточках, сложа руки на пухлых ляжках, как масляный Будда, он слегка подался вперед и устремил на меня блестящий взгляд.

— Вы пишете статью... хорошую статью... а я плачу вам за нее пять тысяч. Может, больше... Сколько вам нужно?

Не успел я ответить, как он вскочил на ноги и схватил мою руку, словно собираясь вытащить из воды.

— Я дам деньги, сколько хотите, еще и оплачу поездку в Бирму, Индию, на Яву, Цейлон, Бали... — Он остановился, потом продолжал, пританцовывая от возбуждения: — Слушайте, я хочу, чтобы вы написали о Природе, не о людях, понимаете меня? — Он отступил на несколько шагов, показал на холмы, высившиеся над нами, потом позвал жестом, чтобы я вылезал из воды. — Видите деревья вон там... и темное место повыше? — Рука его описала полукруг. Я внимательно посмотрел, куда он показывал, удивляясь, что он увидел там такого особенного. На мой взгляд, обычные мягкие изгибы невысоких гор, обычные деревья, скалы, заросли кустарника.

Он уронил руку, взглянул на меня, словно намереваясь сказать какой-нибудь коан, и воскликнул:

— Можете написать об этом, просто об этом, — он плавным жестом вновь обвел окрестности, — только без всяких там описаний?

У меня отвалилась челюсть. Без описаний! (Sic).

— Все, что вам надо, — продолжал он, — это рассказать о... как вы это называете?.. землетрясениях! пещерах и гротах, вулканах, волнах, морских львах, акулах и китах... и прочих подобных вещах, но не о людях. Вы должны подойти к этому с точки зрения символики, понимаете меня? Вот что интересует нас.

(Нас! Интересно, кого он имел в виду?)

— Кстати, — сказал он, как будто мы уже полностью договорились, подписали контракт и я уже уложил чемоданы. — Кстати, владеете вы какими-нибудь языками — кроме английского? Вы должны говорить еще на нескольких языках.

Чтобы доставить ему удовольствие, я ответил:

— Владею французским, немного...

— Скажите что-нибудь по-французски!

— Например? Что вы хотите услышать?

— Скажите что угодно! Я все понимаю. Говорю на французском, итальянском, немецком, испанском, греческом, русском, персидском...

— T'es bien cale![242] — рявкнул я.

— Это на каком языке? — проворчал он.

— Du franceis, espece de con! Demerde-toi![243]

(Он, естественно, не понимал, что я над ним издеваюсь.)

— Ou avez-vous apprendi le francais![244] — спросил он.

— Comme toi, a Paris. Panam![245]

— Я говорю только на правильном французском. Изящном французском, — пробормотал он, косо глянув на меня. Он явно понял, куда я клоню.

На что я ответил:

— A quoi bon continuer? Sprechen Sie Deutsch?[246]

— Ja wohl! — воскликнул он. — Je vous dite que je parle Arabe, Espagnol...[247] и греческий, и турецкий. А еще немного армянский.

— Fabelhaft![248]

— Was meint das![249]

— Das meint чудесно... потрясающе. Kennen Sie nicht ein Wort wie fabelhaft! Vielleicht kennen Sie wunderbar[250].

— Wunderbar, ja![251] Это немецкое слово... А теперь назову вам еще один язык, на котором я могу говорить: даргон!