– Я сама им позвоню, Хупертс. Пожалуйста, дайте мне городской телефон, только надолго, прошу вас… Хорошо?
– Ну разумеется, сударыня.
Когда Хупертс ушел, она открыла окно и бросила ключ от конторы садовника в яму с компостом, потом снова закрыла окно, налила в чашку чай и молоко, села и придвинула к себе телефонный аппарат.
– Итак, начнем! – тихо сказала она, пытаясь левой рукой унять дрожь в правой руке, протянутой к телефонной трубке.
– Начнем! – повторила она. – Спрятав в сумочке смерть, я готова вернуться к жизни. Никто так и не догадался, что одно прикосновение к холодному металлу излечит меня; они слишком буквально понимали мои слова про ружье, мне вовсе не нужно ружье, достаточно пистолета, начнем, начнем… Скажите мне, который час? Начнем. Бархатный голос в трубке, скажи мне, остался ли ты таким же и можно ли тебя услышать, набрав тот же номер?
Левой рукой она сняла трубку и услышала гудки телефонной станции.
Стоило Хупертсу нажать кнопку, соединив меня с городом, как время, мир, действительность, немецкое будущее оказались тут как тут; я сгораю от любопытства, как все это будет выглядеть в тот момент, когда я выйду из заколдованного замка.
Правой рукой она набрала номер – три единицы – и услышала бархатный голос, который произнес:
– Первый сигнал будет дан ровно в семнадцать часов пятьдесят восемь минут и тридцать секунд по местному времени. – Напряженная тишина, сигнал, и тот же бархатный голос сказал: – Семнадцать часов пятьдесят восемь минут и сорок секунд. – Время набегало, заливая смертельной бледностью ее лицо, а голос продолжал вещать: – Семнадцать часов пятьдесят девять минут и десять секунд… и двадцать секунд… и тридцать секунд… и сорок секунд… и пятьдесят секунд. – Снова раздался резкий сигнал, и бархатный голос проговорил: – Восемнадцать часов, шестого сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года.
…Генриху исполнилось бы сорок восемь лет, Иоганне сорок девять, а Отто сорок один; Йозефу сейчас двадцать два года, Рут девятнадцать…
Голос в трубке продолжал говорить:
– Восемнадцать часов одна минута…
Осторожно! Иначе я действительно сойду с ума, игра пойдет всерьез, я вновь вернусь к сегодняшнему дню, на этот раз навеки, я не сумею найти лазейку, буду тщетно бегать вокруг высоких стен в поисках выхода; время предъявляет мне свою визитную карточку, словно вызов на дуэль, но его нельзя принять. Сейчас шестое сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, восемнадцать часов одна минута и сорок секунд; кулак возмездия разбил мне зеркальце, у меня осталось всего лишь два осколка, в них я увидела свое лицо, покрытое смертельной бледностью; да, я слышала, как несколько часов подряд грохотали взрывы, слышала, как люди возмущенно шептали: «Они взорвали наше аббатство»; эту страшную новость, которую я не нахожу такой уж страшной, передавали из уст в уста сторожа и привратники, садовники и булочники.
«Сектор обстрела»… Красный шрам на переносице… синие глаза… кто же это был? Неужели он? Кто он? Я бы взорвала все аббатства на свете, если бы мне удалось вернуть Генриха или воскресить из мертвых Иоганну, Ферди, кельнера по фамилии Гроль и Эдит или хотя бы понять, кем был Отто? Он погиб под Киевом; это звучит глупо, хотя и отдает историей; хватит играть в жмурки, старик, я не стану больше завязывать тебе глаза; сегодня тебе стукнет восемьдесят, а мне уже семьдесят один; на расстоянии десяти-двенадцати метров не так трудно попасть в цель; недели и дни, часы и минуты, хлыньте на меня. Сколько сейчас секунд?
– Восемнадцать часов две минуты и двадцать секунд…
Я покидаю свой бумажный кораблик, чтобы броситься в открытый океан; как я бледна, переживу ли я все это?
– Восемнадцать часов две минуты и тридцать секунд…
Эти слова подгоняют меня; начнем, мне надо спешить, я не хочу больше терять ни секунды, скорее.
– Барышня, барышня, почему вы мне не отвечаете? Барышня, барышня… я хочу заказать такси, немедленно, очень спешно, помогите же мне. – Ах да, ведь магнитофонная лента не отвечает, это мне следовало бы помнить; надо повесить трубку, снова снять ее и набрать номер: один-один-два. Неужели такси заказывают по тому же номеру, что и прежде?
– В денклингенском кинотеатре вы увидите, – произнес бархатный голос, – также отечественный фильм «Братья с хутора на болоте», начало сеансов в восемнадцать часов и в двадцать часов пятнадцать минут… в додрингенском кинотеатре идет боевик «Любовь способна на все».
Тише, тише, моя утлая лодочка погибла, но я умею плавать, я научилась плавать в Блюхербаде в тысяча девятьсот пятом году, у меня был тогда черный купальный костюм с оборками и юбочкой, мы прыгали головой вниз с трамплина высотой в метр; надо взять себя в руки и перевести дух, ведь я умею плавать… интересно, что сообщат мне, когда я наберу один-один-три, а ну, бархатный голос, ответь.
– …Если вечером к вам придут гости, вы можете предложить им, следуя нашим советам, вкусный и в то же время недорогой ужин: на первое подайте тартинки, запеченные с сыром и ветчиной, на второе горошек со сметаной и к нему мягкий картофельный пудинг, потом шницель, прямо с гриля…
– Барышня, барышня!… – Да, я знаю, магнитофонные ленты не отвечают.
– …и ваши гости скажут, что вы прекрасная хозяйка. Сейчас я нажму на рычаг и наберу один-один-четыре… Снова слышится бархатный голос:
– …итак, вы уложили все необходимое для ночевки в кемпинге и приготовили себе еду для пикника; если вы решили поставить машину на крутом склоне, не забудьте о ручном тормозе. Желаем вам приятного воскресенья в кругу семьи.
У меня ничего не выйдет, слишком много мне придется наверстывать; мое лицо становится все бледнее и бледнее; когда-то оно окаменело, а теперь размякло, и по нему текут слезы. Предательское время, словно комок лжи, застряло во мне; зеркальце, зеркальце, осколок зеркальца, ответь, неужто мои волосы и впрямь поседели в камере пыток, где отовсюду раздаются бархатные голоса; я набираю один-один-пять, и заспанный голос отвечает мне:
– Телефонный узел Денклинген.
– Вы меня слышите, барышня? Вы меня слышите?
– Да, слышу.
Я громко смеюсь.
– Мне надо срочно связаться с конторой архитектора Фемеля, Модестгассе, семь, или Модестгассе, восемь, оба номера можно разыскать под фамилией Фемель, душенька. Вы не обидитесь, если я буду называть вас «душенька»?…
– Да нет, конечно, нет, сударыня.
– Я очень тороплюсь.
Послышался шелест переворачиваемых страниц.
– Я нашла телефон господина Генриха Фемеля и телефон господина доктора Роберта Фемеля. С кем бы вы хотели поговорить, сударыня?
– С Генрихом Фемелем.
– Хорошо, не вешайте трубку.
Неужели телефон по-прежнему стоит у него на подоконнике, так что, разговаривая, он выглядывает на улицу и видит дом по Модестгассе, восемь, где его дети играли когда-то в садике на крыше, и лавку Греца, где у дверей всегда висела кабанья туша? Неужели там действительно раздался сейчас телефонный звонок?
Гудки доносились откуда-то очень издалека, и ей казалось, что паузы между ними длятся вечность.
– К сожалению, сударыня, никто не подходит к телефону.
– Тогда, пожалуйста, соедините меня с другим номером.
– Хорошо, сударыня.
Напрасно, все напрасно. Номер не отвечает.
– В таком случае вызовите мне, пожалуйста, такси, душенька, хорошо?
– С удовольствием. Куда?
– В денклингенскую лечебницу.
– Сейчас, сударыня.
– Да, Хупертс, можете унести чай, хлеб и закуску. И, пожалуйста, оставьте меня одну; когда такси въедет в аллею, я сама его увижу; нет, спасибо, мне больше ничего не надо. Вы ведь пе магнитофонная лента, правда? Ах, я вовсе не хотела вас обидеть, я просто пошутила… Спасибо…
Ей было холодно; казалось, ее лицо съеживается и становится все меньше и меньше; она увидела в оконном стекле это усталое старушечье лицо, изборожденное морщинами. Не надо плакать; неужели время действительно вплело серебряные нити в мои черные волосы? Я умею плавать, но я не предполагала, что вода такая холодная; бархатные голоса терзают меня, возвращая к действительности; я стала старушкой с белой головой; мой гнев хотят обратить в мудрость, мечты о мести – в жажду всепрощения; они собираются засахарить мою ненависть, перемешав ее с мудростью, но мои старые пальцы крепко вцепились в сумочку; в ней золото, которое я принесу с собой из заколдованного замка, в ней выкуп за меня.
