— Никогда не слыхал от тебя такой пространной и связной речи, Фрэнк, ни разу за все наше знакомство.

— Тед верил тебе, чертов ты сукин сын!

Даже в минуты крайнего изумления я успевал поймать челюсть прежде, чем она стукнется на пол. Но на это раз не успел. Ты можешь возразить собеседнику двадцатью различными способами и уже раскрываешь для этого рот, но не можешь выбрать, с какого начать. И ты сидишь с раззявленной варежкой, тупо уставясь на оппонента.

Вот я и сидел, воззрившись на него, с отвисшей челюстью. Полное поражение. Дурацкое состояние краснеющего подростка. Попранная честь и все такое. Предчувствуя недоброе, он попытался отодвинуться от меня вместе с креслом, но оно не захотело двигаться. И прежде, чем он успел вскочить, я со всего размаху врезал ему по скуле именно в тот момент, когда он приподнимался из кресла. У меня тут же заболело отбитое ребро ладони, напомнив мне старую истину, что нельзя бить человека по твердым частям тела незащищенной рукой. Достаточно одного удара в какое-нибудь мягкое место, чтобы все твердые прочувствовали это тоже. Что я и сделал.

— Угх! — выдохнул он. Кажется, у него несколько расфокусировалось зрение.

— Угх сам себя!

— Сукин ты пидор!

Да, мы явно перешли на школьный жаргон. Пожалуй, именно это меня и остановило. Хватит, решил я.

— С твоего позволения, правильно будет пе-дер, — сообщил я.

— Я просто хотел выяснить. Я выяснил, так что кончай драться.

С голосом у него было уже все в порядке. Он потряс головой, чтобы унять звон в ушах. Я отступил на шаг назад, но не сел.

— Я великий лжец, — заявил я. — Но я не краду у друзей, неважно, мертвые они или живые.

— Я уже понял. — Он с беспокойством ощупывал физиономию, проверяя, не разбил ли я ему челюсть. — Это был просто неудачный оборот. У меня в голове до сих пор звенит. Давненько меня так не били. Слушай, это идея, это надо развить…

Он вылез наконец из завалившегося набок кресла, поставил его на прежнее место и уселся. С глубоким вздохом облегчения.

Я разминал ушибленную руку. Я тоже давненько никого не бил.

— Обычно я бываю более сдержан, Фрэнк. Твоя скула стоила мне руки. Я бы не вышел из себя, если бы не то печальное обстоятельство, что я по-настоящему любил Теда. Я очень скучаю по нему. В один прекрасный день он, знаешь ли, спас мне жизнь. Впрочем, я забыл, ты об этом действительно знаешь.

— Все верно, Макги, но посмотри на это с другой стороны. Я знаю, что он умер здесь. Я знаю, что ты и Майер были близки с ним. Любой из вас мог совершить эту кражу. Но я точно знал, что то не Майер.

Это меня заинтересовало.

— А почему не он?

— Мы сыграли с ним множество партий на «Лани». Поэтому я знаю его логику, течение его мыслей. Ему был бы непереносим сам факт того, что он пустился на какие-то ухищрения. Это не в его стиле.

— Ага, значит, в моем?

— Давай не будем снова пытаться выяснить отношения. Ни ты, ни Майер. Значит, это кто-то третий. Черт, как ноет. Макги, твои кулаки выглядят меньше, чем болит челюсть!

Я удержался от искушения показать ему, как именно выглядит мой кулак. Боюсь, что пальцы я смогу согнуть не скоро.

— Я вел себя, как распоследний истеричный подросток, Фрэнк. Я бью людей только в порядке самообороны. Как правило.

— Я бы с удовольствием остался здесь до утра. Мне до смерти хочется сыграть с Майером пару партий — если, конечно, он в порядке. И если конечно, ты позволишь мне остаться после всего этого.

— Позволю. Более того, проведу с утра в больницу и, если только у него не было ночью жара, вы сыграете.

Ясным утром пятницы я появился у больницы с магнитными шахматами и посетителем. Мы намеревались незаметно проникнуть в палату № 455, но путь нам преградила старшая сестра, ни за какие блага в мире не пожелавшая иметь посторонних на своей территории. По ее мнению, Фрэнк выглядел хуже, чем матрос с разбитого корабля. Но он пустил в ход столько обаяния, шарма, такта и комплиментов, что чуть не переборщил. Вот уж не ожидал я от него такой прыти. Но, как говорят русские, кашу маслом не испортишь. Старшая сестра сначала заколебалась, потом усмехнулась, потом заулыбалась, а под конец хохотала во все горло. Она махнула на нас рукой и ушла, все еще хихикая.

Майер, невероятно оживился от появления Хейса и шахмат, время от времени поглядывая на Фрэнка и повторял:

— Кто бы мог подумать!

— Твои белые, — заявил Фрэнк, раскрывая кулак с малюсенькой пешкой. — Держи и начинай.

Они углубились в игру, отрешенные от мира, как Будда. Мне скоро стало скучно и я отправился побродить. Около полудня я вернулся, и увидел, что доска лежит в стороне от дела, а они увлечены разговором. Майер предложил ничью, и Фрэнк согласился. Майер выглядел немного утомленным. Он зевнул и сообщил:

— Решение партии во многом будет зависеть от того, что ты сумеешь узнать о самом Менсфилде Холле.

Джентльмены, ваш праведный, лояльный служащий может просто закончиться, как только будет сделано несколько звонков и наведены необходимые справки. Холл — профессиональный посредник. Он провел столько времени в тюрьме за неуважение к суду, потому что не желал отвечать на вопросы, что люди доверяют теперь ему. Он уже многие годы страдает язву желудка. Он слывет опасным для партнеров игроком в покер. Менсфилд Холл должен уметь находить приличное прикрытие для любой сомнительной сделки. Правда, при этом он должен и сам неплохо наживаться, быть может даже вести двойную игру.

— Вопрос о том, насколько грязные делишки он способен обделывать, — сказал Фрэнк. — На твердой основе, так чтобы все потом было шито-крыто.

— Не знаю. Не исключено, что и самые грязные. Я слыхал, что одно время он не гнушался и киднаппингом. Он, кажется, как-то связан с коммунистами Кубы. Тут, впрочем, одни слухи. Но судя по тому, сколько времени он проводит в разъездах и за границей, он должен быть неглуп, расторопен, коммуникабелен и всецело предан клиенту. До поры до времени.

— Ты хочешь сказать, что он просто надувает клиентов? — спросил Фрэнк.

Майер снова зевнул.

— Нет. Я хочу сказать, что он просто прячет их от других поверенных. Но тут принесли Майеров второй завтрак, и нам пришлось прервать разговор. Майера держали на строжайшей диете. Я никогда не понимал да и, наверное не пойму пристрастия медиков к различным диетам, которыми они изводят и так нездоровых людей. Второй завтрак Майера состоял из половины яйца — без соли — на листике салата и чашка чая с тонким ломтиком лимона. Ужас.

Все это собственноручно принесла старшая сестра, приговаривая с порога:

— Ну-ка, ну-ка! Мы ведь уже, наверное проголодались, разве не так, а? — Проголодались, проголодались, — отозвался Майер, с неудовольствием глядя на «еду». — Но только это, дорогая моя, можете съесть сами.

— Раз вы шутите, значит, вам значительно лучше, — отозвалась она. — Ступайте-ка отсюда, ребята, дайте ему сегодня как следует выспаться. Давайте, давайте.

Мы не возражали, тем более что вид у Майера был и в самом деле сонный. Фрэнковы вещи были уже у меня в машине. Я отвез его в аэропорт, через частный сектор, где его дожидался маленький экипаж, уютно устроившийся на плетенных стульях из местного бара прямо в тени большого белого крыла, сверкающего свежей краской и начищенным металлом в лучах полуденного солнца. Фрэнк представил мне ребят. Тед и Гарри. Гарри поражал несоответствием огромной лысины и совершенно мальчишеского лица. Тед был еще совсем мальчишкой, этакий тип дембеля из Вьетнама. Так, наверное выглядел бы Арнольд Палмер, вернись он в свои двадцать восемь, обрасти рыжими патлами и обзаведись парой светло-серых глаз. Я даже и не думал, что есть на свете человек с серыми глазами, более светлыми, чем мои. Оба они, как и Фрэнк, были одеты в сложносоставную военную форму, в которой присутствовали не только различные рода войск, но и различные поколения военного обмундирования.

Должно быть, Фрэнк как-то незаметно просигналил им, потому что когда он объявил: «А это Макги», — меня принялись изучать настолько пристально, что мне стало неловко. Черт бы его побрал, что ж он мне врал насчет самолета.