— Кончай ныть, Райн. Как там насчет Сандерса и его тощих цыплят?

— Я не продол и коробки.

— Не надо обижаться на меня только потому, что мне не нравится твоя лысина. У меня скоро такая же будет. Мы никогда не были близкими друзьями, Райн, но ты мне симпатичен. Ты представляешь собою редкое ископаемое: честный делец в бизнесе, где честность практически исключена. Слушай, я хочу узнать у тебя пару вещей. Во-первых, почему такой жуткий цвет? Прямо как шерсть у ирландского сеттера.

— Ты будешь очень смеяться, но это натуральный цвет моих волос.

— Ты продал те шлюпки в пятьдесят футов, или они все еще на торгах?

— Продал, прямо в этой забегаловке.

— А маленькая подружка у тебя есть?

— У меня?!!

— Ну ты хотя бы ищешь себе?

— Я что, похож на человека, который жаждет неприятностей с судебным исполнителем?

— Райн, кто-то не сумел в свое время наставить тебя на путь истинный. А яхты ты все еще продаешь?

— Знаешь, дела сейчас чертовски паршивы.

— Слушай. Я не хочу знать, стар ты или молод. Я знаю о тебе только то, что ты — Райн Хук, человек, занимающийся продажей всевозможных плавучих средств. Я никогда особенно не задумывался о твоем лице. Но сейчас я вижу твою физиономию в обрамлении красно-коричневых дыбом стоящих волос, и выглядишь ты таким несчастным и старым, что я не знаю, плакать или смеяться. Ты выглядишь настоящим дауном, Райн. Ты выглядишь так, как будто ты не знаток своего дела. Ты выглядишь унылым и угнетенным. Я бы не стал покупать и обрывка бечевки у торговца с такой опрокинутой физиономией.

— А ну-ка вставай и чеши отсюда, — сказал он, не глядя мне в глаза.

— Райн, — произнес я очень вежливо.

Он набрал полную грудь воздуха, видимо, собираясь сказать мне что-нибудь убийственное, но только медленно выдохнул. Он растерянно моргал за стеклами очков, и я видел, что глаза у него влажные и несчастные. В конце концов он вскочил с места, подбежал к двери и пинком распахнул ее. Чувствовал я себя паршиво. Некоторые люди так зацикливаются на своих неудачах. Но почему бы им просто не пресечь их? Но это уже вне моей компетенции. Я ждал. И ждал. И ждал.

Он тщательно протер стекла, насадил очки обратно на нос и вернулся. Он не смотрел на меня. Он сидел, сгорбившись, на своем стуле, особенно несчастный на фоне великолепной панели вишневого дерева, украшавшей стойку бара.

— Сделать тебе «Черного Джека»?

— Прекрасная идея.

Он заказал два одинаковых коктейля убийственной крепости. Принес их на наш столик. К нему подсунулся какой-то парень, судя по всему, его клерк.

— Мистер Хук!

— Да, Марк?

— Там пришел мистер Мертц. Он интересуется «Метьюз — 52».

— Ну так продай ему.

— Но вы говорили…

— Выкинь из головы все, что я говорил. Прекрасная цена за прекрасную вещь. Продай ему.

Он взял свой бокал, приподнял его в мою честь и выпил все разом до дна. Потом поставил локти на стол и обхватил ладонями свою лысую голову.

— Никак не привыкну. Свои старые очки я забыл на буфете.

— Так разбей эти к чертовой матери.

Наконец разозлившись, он ударил кулаком по столу.

— Ты даже понятия не имеешь, Трев, как это ужасно, когда ты вдруг обнаруживаешь, что кто угодно может отпускать шуточки в твой адрес.

— Могу себе представить.

— Ничего ты не можешь себе представить. Господи. Все усилия впустую. — А ты только сейчас это понял?

— Нет. Все, что ты сказал мне, я знаю давным-давно. Это точно — я теперь просто старая плешивая дворняга. Но я благодарен тебе, Трев, за то, что ты мне это все-таки сказал. Не хочешь ли ты купить у меня… парочку обрывков бечевки?

Он широко ухмыльнулся и наморщил нос.

Я понял, что все в порядке, и спросил его насчет «Трещотки», в первый момент невероятно шокировав его тем, что я вообще интересуюсь этой старой посудиной. Посудину он хорошо помнил, но как ни старался, так и не мог сообразить, что же с ней сталось в конце концов. В итоге он полез в записную книжку, где нашел пометку, что владелец прислал двоих ребят отогнать так называемую яхту обратно в Техас и попробовать продать ее там. Ребята возвращались дважды, пытаясь устроить переезд так, чтобы она не развалилась по дороге.

— А Говард Бриндль хорошо за ней присматривал?

— Я так желею, что он больше у меня не работает. Мне бы дюжину таких Говардов Бриндлей — я бы горы свернул. Нельзя сказать, чтобы он очень гнул спину на то, чтобы все было в порядке, но если ты говорил ему: нужно, чтобы было так-то и так-то, то мог быть уверен, что так оно и будет. А если бы это его хоть немного заинтересовало, он мог бы стать великолепным торговым агентом.

— Это Том Коллайр рекомендовал его тебе?

— Должно быть, он. Я точно не помню. Или миссис Харрон. Или оба сразу.

— И никогда никаких проблем?

Он покачал головой.

— Чего это ты так им интересуешься?

— Забавный вопрос.

— Да уж, пожалуй. Фархоузер вряд ли вернет себе потраченные на ремонт деньги, даже если когда-нибудь и продаст эту свою посудину. Да и дочь он, наверное, до сих пор разыскивает.

— Сьюзен? Ту девчонку, которая жила с Говардом на «Трещотке»?

— Вовсе не жила. То есть ни малейшего намека на «жила с Говардом». Он только, кажется, ссудил ей немного денег, чтобы добраться домой. Он сказал это парням, которые явились его разыскивать, и сказал то же самое мне — в смысле, что у него не было с этой девчонкой абсолютно ничего. Он просто позволил ей жить на борту и немного придти в себя, прежде чем она вернется домой; и никогда ни о чем не спрашивал. Он сказал, что под конец серьезно подумывал, чтобы в любом случае связаться с ее родней, но потом решил все же этого не делать. Я думаю, она совсем не хотела возвращаться в Техас, и если ее сейчас там нет, то больше никогда и не будет.

— Может быть, теперь она и дома.

— Ладно, так почему ты расспрашиваешь насчет Говарда?

— Так, небольшое обозрение. Как было имя Фархоузера?

— Джефферсон.

Я поблагодарил его. Возвращаясь к машине, я обернулся и увидел, что Райн Хук разглядывает себя в небольшое зеркало, висевшее на стене. Кажется, он решил все-таки заняться собой. Но пока что выглядел чертовски старым.

Вернулся на «Молнию» я только в половине четвертого. Сотворил себе огромный сандвич и откусил ровно половину. Пошарив по карте районов в телефонной книге, я нашел квадрат пятьсот двенадцать, включавший в себя нужную мне часть Техаса, и запросил в местном справочном домашний номер Джефферсона Фархоузера.

Набрав указанный номер, я услышал в трубке густой женский голос. Я едва сумел определить, что он женский — это был почти баритон. Я сказал, что хочу поговорить с Джефом, а она поинтересовалась, которого Джефа я имею в виду, потому что, сказала она, Джеф-младший в данный момент находится на Кубе, или в какой-то другой чертовой коммунистической стране, а если я хочу поговорить с Джефом-старшим, то тогда мне чертовски не повезло, потому что шесть месяцев назад, но, может быть, неделей меньше, его сердце взяло и взорвалось, как кукуруза на раскаленной сковородке, и этот сукин сын умер прежде, чем свалился на пол, а кроме этого, я задерживаю ее, потому что ее ждут гости и разопьют без нее всю текилу, и что б я знал, у нее тут нечто вроде вечеринки, к которой я могу присоединиться, если мне скучно сидеть дома одному и хочется выпить и посмеяться. Я сказал, что я был бы счастлив, но в данный момент нахожусь во Флориде, и, пожалуй, мой приезд займет слишком много времени, но она сказала, что это пустяки, потому что ее вечеринка началась еще с Кануна Рождества и вряд ли закончится раньше следующего. А когда я спросил наконец, воспользовавшись паузой, кто она такая, она сказала, что она — Бонни Фархоузер, бедная безутешная вдова.

Я сказал, что я ищу следы Сьюзен, блудной дочери покойного. И не могла бы она мне помочь как-нибудь связаться с девочкой. На что она ответила, что желала бы получить наличными все те деньги, которые Джеф-старший угробил на этих койотов-ищеек и поиски своей развеселой доченьки.