Друз знал ее, и поэтому последнее замечание не задело его. Он улыбнулся:

— Как странно, что он тебе понравился! Именно он очень заинтересовался моими идеями.

— Я так и подумала. У него в этом году умер сын, не так ли?

— Да.

— Его скорбь до сих пор заметна, — проговорила Корнелия, вставая. — А теперь, Марк Ливий, я пошлю к тебе брата, а потом ты должен сделать над собой усилие и поесть. Нет ничего на свете, чего не излечила бы хорошая еда. Я прикажу приготовить что-нибудь очень вкусное, и мы с Мамерком будем сидеть подле тебя, пока ты не съешь все.

Лишь когда стемнело, Друз смог остаться наедине со своими мыслями. Ему стало получше, но страшная усталость давала себя знать. Спать он не мог. Как давно он в последний раз засыпал спокойно и глубоко? С тех пор прошли многие месяцы.

Филипп все выведал. То, что это выплывет в свое время, было и тогда несомненно. Кто-то из них должен был одержать верх: или он, или Филипп. Или Цепион. Интересно, что Филипп не поделился своим открытием с другом Цепионом! Впрочем, это объяснимо: Цепион вмешался бы, не пожелав отдать победу Филиппу. «Но все равно — Филиппу сегодня ночью не спать спокойно», — подумал Друз и улыбнулся помимо воли.

Осознав неизбежность случившегося, Друз успокоился. Мать была права: публикация документа не могла повлиять на его деятельность. Даже если найдутся легковерные, которые поверят обвинениям Филиппа, то что это изменит? Это может задеть только его гордость. А почему он должен делать вид, что действовал из чисто альтруистических побуждений? Он не был бы римлянином, если бы игнорировал личные интересы, а он был римлянином! Теперь Друз ясно видел причину такой ошеломляющей реакции на обнародование клятвы: никто ранее не предвидел возможности вербовать союзников, обещая римское гражданство. Подоплека этого сразу стала ясна и Сенату, и трибунам, и даже определенной части низов. Оттого-то эмоциональный взрыв, потрясший Сенат, заслонил практическую сторону дела. Если сенаторы не усмотрели ранее такой возможности вербовать союзников, тогда они не разглядят и логику его действий.

Его веки накрыли усталые глаза, и он заснул глубоко и спокойно.

Придя утром следующего дня в Гостилиеву курию, Друз чувствовал в себе прежнюю уверенность; теперь он мог устоять против нападок Филиппа, Цепиона и им подобных.

Заняв свое место, Филипп начал заседание прямо с клятвы.

— Скажи нам, верен ли текст клятвы, что я зачитал вчера? — обратился он к Марку Ливию.

— Насколько мне известно, текст таков, каким ты зачитал его, Марк Луций, хотя я никогда не слышал его и не видел написанным.

— Но ты знал о клятве.

Друз изобразил полнейшее удивление:

— Конечно, я знал о ней, младший консул! Может ли человек, равный мне, не знать о вещи столь выгодной для него самого и для Рима! Скажи, если бы ты отстаивал идею римского гражданства для всей Италии, мог бы ты не знать?

Это была атака со мщением. Филипп был выбит из седла.

— Ты никогда не увидишь меня отстаивающим для италиков ничего, кроме хорошей порки! — высокомерно ответил он.

— Тем больший ты дурак! — парировал Друз. — Отцы-сенаторы! Есть вопросы, достойные немедленных мер на любом уровне: положить конец несправедливости, на чем настаивали многие поколения наших соотечественников; сделать страну сильной империей; уничтожить наиболее возмутительные различия между классами; устранить угрозу неминуемой войны — а она неминуема, предостерегаю вас! — и, наконец, сплотить новых римских граждан клятвой верности друг другу — и Риму! Последнее наиболее насущно! Клятва означает, что каждый из римских граждан будет воспитываться истинным римлянином; это означает, что они будут знать, как голосовать и за кого голосовать; это означает, что они будут избирать истинных римлян, а не варваров!

Слова Друза звучали убедительно, и он видел по лицам, что сенаторы склоняются на его сторону. Он знал основное опасение сенаторов: что распространение права голоса на все тридцать пять племен Италии уменьшит шансы римлян при выборах. Италики будут соперничать с ними на выборах консулов, преторов, эдилов, народных трибунов и квесторов. Италики в большом количестве войдут в состав Сената, не говоря уже о различных комициях, так что в конечном счете римляне окажутся оттеснены от принятия государственных решений. Но если всех италиков связать клятвой — а клятва была страшной, — они будут вынуждены голосовать так, как велит их патрон.

— Италики — люди чести и хозяева своего слова, — убеждал Друз. — Они уже показали это, приняв клятву! Взамен привилегий, предоставляемых римским гражданством, они будут подчиняться желаниям римлян. Истинных римлян!

— Ты имеешь в виду, что они будут подчиняться твоим желаниям! — ядовито проговорил Цепион. — А мы сами, истинные римляне, просто признаем власть неофициального диктатора!

— Чушь, Квинт Сервилий! Когда, будучи народным трибуном, я не подчинялся решениям Сената? Когда мое личное благосостояние заботило меня больше, чем благосостояние Республики? Когда моя деятельность шла вразрез с нуждами народа Рима? Может ли быть у италиков лучший патрон, чем я, сын своего отца, римлянин из римлян, охранитель устоев?

Друз отвернулся от одних сенаторов и повернулся к другим, взывая к пониманию.

— Кого вы предпочтете избрать патроном для тысяч новых граждан, отцы Сената? Марка Ливия Друза или Луция Марция Филиппа? Марка Ливия Друза или Квинта Сервилия Цепиона? Марка Ливия Друза или Квинта Вария Севера Гибрида Сукрона? Настало время подумать об этом, члены Сената: людям Италии нужно дать гражданство! Я поклялся сделать это — и я это сделаю! Вы вычеркнули мои законы, вы свели к нулю мои достижения. Но мой год еще не окончен: я выполню свои обязанности до конца. Послезавтра на народном собрании я буду отстаивать гражданские права народа Италии, причем отстаивать строго по букве закона, в выдержанной и доброжелательной манере. И клянусь вам, я не сложу с себя полномочий народного трибуна, покуда не будет принят мой закон о гражданстве. Закон, по которому на всем пространстве от Арна до Регия, от Рубикона до Брундизия, от Тускана до Адриатики — каждый человек будет считаться гражданином Рима! Если люди Италии поклялись мне — я тоже даю им клятву: пока я на своем посту, я сделаю все, чтобы предоставить им гражданство. Я выполню эту клятву! Верьте мне, я ее выполню!

Он выиграл этот день; это понимал каждый.

— Наиболее блестящее его достижение, — заметил Антоний Оратор, — это то, что он заставил сенаторов поверить во всеобщее гражданство как в неизбежность. Они привыкли видеть, как убеждения ломаются под натиском Сената. Но он сам сломал их убеждения, — я гарантирую, принцепс, он убедил их!

— Согласен, — сказал Скавр, которого будто воспламенили. — Знаешь, Марк Антоний, еще недавно я полагал, что ничто в Сенате уже не сможет удивить меня, что все лучшие образцы мы уже имеем. Но Марк Ливий уникален. Такого Рим еще не видел. И не увидит, я подозреваю.

Друз оказался верен слову. На народном собрании он вновь поставил вопрос о гражданстве для италиков — настолько неукротимый, что им нельзя было не восхищаться. Слава его росла; о нем говорили во всех слоях общества: его твердый консерватизм, его железная убежденность, умелое использование закона — все это превратило Друза в героя. Рим был вообще консервативен, включая низы. Накопленные веками традиции и обычаи — mos majorum — значили чрезвычайно много. И нашелся человек, для которого mos majorum значили так же много, как и справедливость. Марк Ливий Друз стал полубогом; люди начали верить в его непогрешимость.

В бессилии Филипп, Цепион и Катул Цезарь наблюдали за деятельностью Друза всю вторую половину октября и начало ноября. Первоначально собрания носили агрессивный характер, но Друз с поразительным искусством утихомиривал страсти, давал слово каждому желающему, хотя никогда при этом не уступал толпе. Когда страсти чересчур распалялись, он останавливал собрание. Первоначально Цепион пытался силой помешать заседаниям, однако у Друза был нюх на острые моменты, и он запросто прерывал собрания, на которых появлялся Цепион.