Сулла со вздохом отложил перо. Письмо получилось длинным, но он испытал что-то вроде катарсиса. Это стоило затраченных усилий, даже если пришлось пожертвовать сном. Он знал, что тот, кому он пишет, никогда этого не забудет, хотя и считал, что только в письме способен выразить такие вещи, которые никогда не смог бы сказать Публию Рутилию лично. Это, разумеется, потому, что Публий Рутилий Руф был слишком далеко, чтобы представлять какую-либо опасность.
Однако Сулла ни словом не упомянул о своем внезапном возвышении в Сенате при поддержке Луция Юлия Цезаря. Оно было слишком ново и слишком тонко сбалансировано, чтобы искушать судьбу и говорить о нем как о свершившемся факте. Всего лишь случай, Сулла был в этом уверен. Недолюбливая Гая Мария, Луций Цезарь искал кого-нибудь другого, чтобы задать свой вопрос. По правилам он должен был спросить Тита Дидия, или Публия Красса, или какого-нибудь другого триумфатора. Но взгляд его остановился на Сулле, и он решил, что ответить должен Сулла. Разумеется, он не ожидал от него такого понимания ситуации, но, получив ответ, Луций Цезарь поступил вполне логично: он выделил Суллу в качестве эксперта в Сенате. Консультации с Марием или Крассом не пошли бы ему на пользу — он выглядел бы как новичок, постоянно спрашивающий совета у старых полководцев. Спросив же бывшего «никем» Суллу, он проявил свой гений. Теперь Луций Цезарь мог заявлять, что он «открыл» Суллу. А когда он опирался на Суллу, это выглядело как покровительство с его стороны.
В данный момент Сулла был доволен таким положением вещей. Пока он будет вести себя мило и почтительно с Луцием Цезарем, он сможет получать командование и работу, в которой нуждается, чтобы затмить своего «покровителя». Сулла быстро разглядел в нем склонность к болезненному пессимизму и понял, что он вовсе не настолько компетентен, как казалось сначала. Когда они в начале апреля вдвоем отправились в Кампанию, Сулла предоставил Луцию Цезарю принятие всех военных решений и диспозиций, а сам с достойным похвалы рвением и энергией занялся набором и обучением новых легионов. Среди центурионов в двух ветеранских легионах было много людей, служивших ранее под командованием Суллы, и еще больше их оказалось среди вновь набираемых центурионов, которых включали в списки для обучения новых легионов. Их мнения распространялись повсюду, и репутация Суллы неуклонно повышалась. Теперь ему требовалось только, чтобы Луций Цезарь сделал несколько ошибок или же настолько застрял на одном участке текущей кампании, что не осталось бы другого выхода, как только предоставить Сулле свободу командования. Сулла был абсолютно готов к действиям; когда выпадет его шанс, он не должен будет допустить ни одной ошибки.
Подготовившись лучше других военачальников, Помпей Страбон вооружил два новых легиона, набрав их в своих обширных владениях в Северном Пицене, и взял для них центурионов из двух украденных им ветеранских легионов. Ему удалось привести свои новые войска в приличное состояние за пятьдесят дней. Во второй неделе апреля он выступил из Цингула с четырьмя легионами — двумя ветеранскими и двумя свежими. Это было хорошее соотношение. Хотя военная карьера Помпея Страбона не была особенно блестящей, он обладал необходимым опытом командования и успел создать себе репутацию весьма жесткого человека.
Инцидент, произошедший с Помпеем, когда он в возрасте тридцати лет был квестором на Сардинии, к сожалению, способствовал его изоляции и презрительному отношению к нему коллег по Сенату. Помпей Страбон написал с Сардинии в Сенат, требуя полномочий, чтобы сместить своего начальника, наместника Тита Анния Абуция, и предъявить ему обвинение после возвращения в Рим. Сенат под руководством Скавра отреагировал на письмо претора Гая Меммия, который включил в него копию речи Скавра, где тот назвал Помпея Страбона ядовитым грибом, полным ничтожеством, тупицей, плохо воспитанным самодовольным идиотом и беспородным животным. Что касается Помпея Страбона, то он поступил правильно, подав на своего начальника в суд. Для Скавра же и других предводителей палаты то, что сделал Помпей Страбон, выглядело совершенно непростительным поступком. Еще никто и никогда не обвинял своего начальника! И, обвинив своего начальника, никто не настаивал, чтобы ему поручили государственное обвинение! Тогда Луций Марций Филипп высмеял отсутствующего Помпея Страбона, предложив, чтобы Сенат выдвинул другого косоглазого обвинителя в суде, перед которым должен был предстать Тит Абуций, и назвал Цезаря Страбона.
В жилах Помпея Страбона отчасти текла кровь кельтских царей, вопреки его заверениям о том, что он чистокровный римлянин. Главным аргументом в защиту своего римского происхождения он выдвигал название своей трибы, Клустимина, — это было довольно древнее племя, обитавшее в восточной части долины Тибра. Однако мало кто из знатных римлян хотя бы на минуту усомнился в том, что Помпеи находились в Пицене задолго до момента завоевания его Римом. Триба, созданная для новых пиценских граждан, называлась Велина, и большинство клиентов, которые жили на землях Помпеев в Северном Пицене и Восточной Умбрии, были именно из трибы Велина. Среди знатных римлян считалось, что Помпеи были пиценами, что они владели клиентами задолго до установления римского влияния в этой области и попросту купили себе членство в более престижной трибе, чем Велина. В Пицене поселилось много галлов после их неудачного вторжения в Центральную Италию и Рим под водительством царя Бренна — триста лет назад. А поскольку внешне Помпеи совершенно были похожи на кельтов, видные люди в Риме считали их галлами. Так это или не так, но семьдесят лет назад один из Помпеев предпринял неизбежное путешествие на юг по Фламиниевой дороге до Рима и двадцать лет спустя, беззастенчиво подкупив выборщиков, сделался консулом. Сначала этот Помпей — к которому по родству ближе Квинт Помпей Руф, нежели Помпей Страбон, — оказался в ссоре с великим Метеллом Македоником, но они уладили свои разногласия и в конечном счете разделили консульские полномочия. Таким образом, Помпеи вступили на свою римскую дорогу.
Первым Помпеем из ветви Страбона, который проделал свой путь на юг, был его отец, который обеспечил себе место в Сенате и женился не на ком-нибудь, а на дочери знаменитого сатирика, писавшего по-латински, Гая Луцилия. Луцилии были из Кампании, уже в течение многих поколений обладали римским гражданством, а также большим богатством. Кроме того, в их семье имелись консулы. Временные трудности с наличными превратили Помпея Страбона-отца в желательного жениха — особенно если соединить крайнюю непривлекательность Луцилии с финансовыми проблемами Луцилиев. К несчастью, Помпей Страбон-отец умер, не успев получить пост старшего магистрата; но до этого печального события Луцилия произвела на свет маленького косоглазого Гнея Помпея, тут же именованного Страбоном. Она родила еще одного мальчика, названного Секстом, намного моложе Помпея Страбона и много хуже «качеством». Так что именно Помпей Страбон воплотил в себе мечты семьи о грядущих великих деяниях.
Страбон по натуре был не любителем науки, хотя воспитывался в Риме и обучался у превосходных учителей. Познакомившись с великими греческими идеями и идеалами, юный Помпей Страбон отбросил их как пустую болтовню из-за их непрактичности.
Его привлекали военачальники и международные проходимцы, которых в изобилии отмечала римская история. Он служил в качестве контубернала при многих командующих и не снискал популярности у своих ровесников — таких, как Луций Цезарь, Секст Цезарь, его второсортный кузен Помпей Руф, Катон Лициниан, Луций Корнелий Цинна. Для них Страбон был лишь мишенью для насмешек — из-за его ужасно скошенных глаз, а также из-за того, что от рождения он был неуклюж и в нем полностью отсутствовал римский блеск. Первые дни Страбона в армии были несчастливыми, и его служба в качестве военного трибуна — вряд ли более удачной. Никто не любил Помпея Страбона!
Все это позже ему пришлось рассказать своему сыну, ярому стороннику своего отца. Этот сын (теперь ему было пятнадцать), а также дочь Помпея были плодами еще одного брака с Луцилиями. Следуя примеру отца, Помпей Страбон также женился на некрасивой Луцилии, но эта Луцилия была дочерью старшего брата знаменитого сатирика, Гая Луцилия Гирра. К счастью, кровь Помпеев оказалась способной пересилить луцилианскую невзрачность, поскольку ни сам Страбон, ни его сын невзрачными не были, если не считать косоглазия Страбона. Как и многие прежние представители рода Помпеев, они обладали приятной внешностью и хорошим цветом лица и волос, голубоглазые, с сильно вздернутым носом. В семейной ветви Руфа волосы преобладали рыжие; в ветви Страбона — золотистые.
