— Квинт Лутаций, ты не слушал! — вскричал Сулла. — У нас нет денег на кампанию!

Катул Цезарь принял надменный вид:

— Я уверен, что Луций Корнелий Сулла издаст приказ выступить против Митридата. После этого мы сможем уделить внимание денежному вопросу.

— А я уверен, что Луций Корнелий Сулла такого приказа не издаст! — зарычал Гай Марий. — Позволим же Сулле остаться в Риме и заниматься поисками денег. Деньги! Как будто сейчас время думать о деньгах, когда Рим стоит перед угрозой уничтожения! Деньги найдутся. Они всегда есть. И царь Митридат имеет их в огромном количестве, так что в конце концов он и заплатит за все. Отцы-основатели, мы не можем поручить командование в этой кампании человеку, который тревожится прежде всего о деньгах! Вы должны отдать Митридата мне!

— Ты слишком стар для этого, Гай Марий, — спокойно заметил Сулла.

— Я не слишком стар, чтобы понять, что сейчас не время говорить о деньгах! — огрызнулся Марий. — Понтийская угроза во всем подобна германской, а кто разгромил германцев? Гай Марий! Почтенные члены высочайшего собрания, поручите командование в этой войне именно мне! Я — единственный человек, который может победить.

Со своего места наверху поднялся принцепс Сената Флакк, человек мягкий и отнюдь не знаменитый мужеством.

— Если бы ты был молод и здоров, Гай Марий, у тебя не нашлось бы более горячего сторонника, нежели я. Но Луций Корнелий прав — ты слишком стар. Ты перенес два удара. Мы не имеем права ставить во главе наших армий человека, который может свалиться с ног в любой момент — и именно тогда, когда в нем будет наибольшая необходимость. Нам неизвестны причины твоей болезни, Гай Марий, однако мы знаем, что, если человек перенес хотя бы один удар, с ним обязательно случится повторный. У тебя это было, и у тебя это будет вновь! Нет, уважаемые члены Сената, как ваш принцепс я заявляю: мы не можем даже рассматривать кандидатуру Гая Мария. Командование должно быть поручено нашему старшему консулу Луцию Корнелию.

— Фортуне угоден именно я, — упрямо возразил Марий.

— Гай Марий, отнесись к предложению принцепса Сената с должным пониманием, — невозмутимо произнес Сулла. — Ни у кого из нас, в том числе и у меня, нет таких талантов, как у тебя. Но факты есть факты. Сенат не может рисковать, вверяя командование семидесятилетнему старцу, перенесшему два удара.

Марий сел с перекошенным ртом, обхватив руками колени; по его виду было ясно, что он решительно не согласен с мнением Сената.

— Луций Корнелий, ты примешь командование? — спросил Квинт Лутаций Катул Цезарь.

— Только если собрание вручит его мне подавляющим большинством голосов, Квинт Лутаций. Не иначе.

— Тогда давайте проголосуем, — предложил принцепс Сената Флакк.

Только три члена Сената высказались против кандидатуры Суллы, когда сенаторы всей толпой поднялись с мест и разделились: Гай Марий, Луций Корнелий Цинна и Публий Сульпиций Руф, народный трибун.

— Не верю! — пробормотал цензор Красс, обращаясь к своему соседу Луцию Цезарю. — Сульпиций?

— Он ведет себя очень своеобразно с того самого момента, как пришло известие о резне, — ответил Луций Цезарь. — Что и говорить, ведь ты видел, как он взвился, когда услышал, что Митридат не делает различий между римлянами и италиками. Я представляю себе, как он сейчас сожалеет, что был одним из тех, кто некогда не хотел предоставлять италикам избирательные права.

— Почему же это побудило его поддержать Гая Мария?

— Не знаю, Публий Лициний, — пожал плечами Луций Цезарь. — Я действительно не знаю этого.

Сульпиций оказался вместе с Марием и Цинной потому, что они выступили против Сената, — и только поэтому. Когда Сульпиций узнал о том, что произошло в Смирне, он испытал глубокое потрясение и уже не мог жить без чувства боли, без острого ощущения вины. Его разум пребывал в состоянии смятения, и причиной тому стал один небольшой факт: иноземный царь, оказывается, не делает различий между людьми Рима и людьми Италии. А если Митридат не разделяет италиков и римлян, значит, и в глазах остального мира различий между теми и другими не существует.

Когда разразилась война против Италии, Сульпиций, как страстный патриот и консерватор, отдался римскому делу всем своим сердцем. Он был квестором в год смерти Друза и всего себя посвятил своим умножившимся обязанностям. Именно благодаря его усилиям погибли множество италиков. Именно с его ведома жители Аскула пострадали намного ужаснее, чем заслуживали. Тысячи италийских мальчиков, которые прошли во время триумфа Помпея Страбона по улицам Рима, были изгнаны из города без еды, одежды и денег, чтобы выжить или умереть в зависимости от силы воли, которой обладали — или не обладали — их незрелые тела. Но кого из граждан Рима по-настоящему взволновало это страшное наказание, которому подверглись люди, фактически бывшие их сородичами? И чем Рим на самом деле отличался от понтийского царя? Позиция варвара, по крайней мере, была недвусмысленной! Он хотя бы не прикрывался праведностью и превосходством. Впрочем, как и Помпей Страбон. Именно Сенат постоянно увиливал от прямого ответа.

О, что же было правильным, и кто был на самом деле прав? Если бы хоть один взрослый италик или ребенок сумел избежать резни и вернуться в Рим, то как смог бы он, Публий Сульпиций Руф, взглянуть в глаза этим беднягам? Чем он отличается от Митридата — разве он не убивал италиков тысячами? Разве он не был легатом при Помпее Страбоне и не дозволял все эти зверства?

Но несмотря на душевную боль и смятение, Сульпиций продолжал мыслить ясно и логически.

Рим не пристыдить, Сенат — тоже. Не пристыдить также и его собственное сословие, включая его самого. В Сенате, как и в нем самом, издавна сформировалось сознание римской исключительности. Сенат убил его друга Марка Ливия Друза. Сенат прекратил наделение римским гражданством после войны с Ганнибалом. Сенат оправдывал разрушение Фрегелл. Сенат, Сенат, Сенат… Люди его собственного класса, включая его самого.

Итак, теперь им придется заплатить за все. И ему, Сульпицию, тоже. Настало время, решил Сульпиций, когда Римский Сенат должен прекратить свое существование. Нет больше древних правящих фамилий, нет больше богатств и власти, сконцентрированных в руках немногих чудовищно несправедливых людей, которые могли бы в самый последний момент совершить преступление. «Мы были неправы, — думал Сульпиций, — и теперь должны расплачиваться. Сенат уйдет. Рим должен быть передан тем людям, которые являются нашими заложниками, несмотря на все наши уверения, что они обладают властью. Властью? Нет, пока существует Сенат, власть для народа существует только на словах — не считая присутствующих в этом зале, разумеется. Представители второго, третьего и четвертого сословий составляют основную часть римлян. И это большинство практически не обладает никакой властью. Подлинное богатство и власть представителей первого сословия неотделимы от богатства и власти Сената. А потому они также должны уйти».

Стоя рядом с Марием и Цинной (почему Цинна оказался в оппозиции? что связывало его с Гаем Марием, кроме случайности?), Сульпиций взглянул на плотную толпу сенаторов, которые были с ним не согласны. Там находились его лучшие друзья Гай Аврелий Котта (назначенный сенатором в двадцать восемь лет, поскольку цензоры приняли слова Суллы близко к сердцу и попытались заполнить это великолепное собрание, Сенат, соответствующими людьми) и младший консул Квинт Помпей Руф, покорно примкнувшие к остальным, — неужели они не сознавали своей вины? Почему они смотрят на него так, будто виновен он один? Да, он виновен! И сознает это — в отличие от них!

«И если они не понимают этого, — продолжал размышлять Сульпиций, — тогда я буду ждать своего часа, пока эта новая война — ох, почему мы всегда воюем? — только еще разгорается. Люди, подобные Квинту Лутацию и Луцию Корнелию Сулле, будут принимать участие в новой войне, а потому не смогут противостоять мне в Риме. Я подожду. Я дождусь своего часа, и тогда я прикончу Сенат, а с ним и первое сословие».