Его сын шагал большими шагами, едва ли сознавая, что кто-то идет рядом. Обернувшись, Цезарь-отец заметил, что Луций Декумий следует за ними на безопасном расстоянии. Цезарю-младшему не стоило одному приходить в это страшное место. Что же касается Цезаря-старшего, то он не любил Луция Декумия и считал вполне естественным его присутствие здесь.

— Как долго он является консулом? — неожиданно спросил сын. — Целых четыре дня? О, это кажется вечностью! Я никогда прежде не видел свою мать плачущей. Повсюду мертвые тела, детский крик, половина Эсквилина горит, забор из голов вокруг трибун, везде кровь, а его «бардаи», как он их называет, то щиплют женщин за груди, то жадно поглощают вино! Что за славное седьмое консульство! Гомер, который, должно быть, разгуливает по краю Елисейских полей, страстно желая глотка жертвенной крови, мог бы сложить гимн в честь деяний седьмого консульства Гая Мария! Ну, Рим сможет и обойтись без кровавого Гомера!

Что можно было ответить на такую обличительную речь, на такую диатрибу? Цезарь никогда по-настоящему не понимал своего сына, не понимал он его и сейчас, а потому промолчал.

Мальчик вбежал в дом. Отец последовал за ним, но догнал его только в гостиной, где тот стоял посреди комнаты и бешено кричал: «Мама!»

Цезарь услышал, как упало отброшенное камышовое перо, и Аврелия выбежала из своей комнаты с искаженным от ужаса лицом. От ее прежней красоты не осталось и следа; она похудела, черные круги залегли под глазами, лицо опухло, губы искусаны до крови.

Все ее внимание было сосредоточено на Цезаре-младшем, но как только она убедилась, что он цел и невредим, сразу же успокоилась. При виде мужа у нее подкосились колени:

— Гай Юлий!

Он подхватил ее на руки и прижал к себе.

— О, я так рада, что ты вернулся! — проговорила Аврелия, уткнувшись в грубые складки его кавалерийского плаща. — Эти постоянные ночные кошмары!

— Когда же ты успокоишься!

— Мне нужно тебе кое-что сказать, мама, — объявил Цезарь-младший, не пытаясь скрыть свое беспокойство.

— В чем дело? — рассеянно спросила она, все еще не веря, что видит сына и мужа дома, живыми и невредимыми.

— Ты знаешь, что он для меня сделал?

— Кто? Твой отец?

— Нет, не он! — Цезарь-младший сделал нетерпеливый жест. — Он только дал свое согласие — ничего другого я не ожидал. Нет, я имею в виду дорогого, любимого, глубокомысленного дядюшку Гая Мария!

— И что сделал Гай Марий? — спросила Аврелия, стараясь говорить спокойно.

— Он назначил меня фламином Юпитера! Завтра на рассвете я вступаю в брак с семилетней дочерью Луция Цинны, и сразу после этого произойдет моя инаугурация, — процедил Цезарь-младший сквозь зубы.

Аврелия тяжело вздохнула. Ее немедленной реакцией было только чувство глубокого облегчения — так тревожилась она за сына с того момента, как посланец заявил, что его желает видеть Гай Марий на Нижнем Форуме. В отсутствие Цезаря-младшего Аврелия трудилась над одной и той же колонкой цифр в домашней книге, куда записывала хозяйственные расходы. Она снова и снова проверяла результат, но ей никак не удавалось получить одну и ту же сумму дважды — в голове ее теснились страшные образы. Аврелия только слышала об этом, а ее сын должен был увидеть все эти головы вокруг трибун, мертвые тела и сумасшедшего, кровожадного старика.

Молодой Цезарь так и не дождался ответа матери, а потому с жаром ответил себе сам:

— Я никогда не отправлюсь на войну, чтобы оспаривать славу Гая Мария на полях сражений. Я никогда не стану консулом, чтобы соперничать с ним в этом. У меня никогда не будет возможности именоваться четвертым основателем Рима. Нет, я проведу остаток своих дней, бормоча молитвы на языке, который никто не понимает, подметая храм и нося нелепую одежду! Более того, я стану доступным для всякого Луция Блохастика, которому понадобится провести у себя в доме обряд очищения! — Его красивые руки с длинными пальцами шевелились, словно обрели самостоятельное бытие. — Этот старик преследует меня со дня моего рождения с одной-единственной целью — сохранить свое дурацкое место в истории!

Родители никогда не заглядывали в самые потаенные мысли своего сына, в его самые сокровенные мечты о будущем. Вот и теперь они стояли, слушая его страстную речь и думая о том, как убедить мальчика смириться с неизбежностью, как дать ему понять, что все уже решено. Как втолковать Цезарю-младшему, что в нынешних обстоятельствах следует безропотно соглашаться на все.

— Не будь смешным! — сказал отец осуждающим тоном.

Его мать последовала его примеру, тем более что это было как раз в духе тех добродетелей, которые она пыталась привить своему сыну: долг, повиновение, скромность, самопожертвование — все те исконно римские добродетели, которыми он вовсе не обладал.

— Не будь смешным! — повторила Аврелия слова отца и добавила: — Ты серьезно думаешь, что можешь соперничать с Гаем Марием? Ни один человек не в состоянии сделать этого!

— Соперничать с Гаем Марием? — переспросил ее сын, отпрянув. — Да я превзойду его в блеске так же, как солнце превосходит луну!

— Если все обстоит так, как ты себе это представляешь, — заметила мать, — то Гай Марий был совершенно прав, поручив тебе подобную должность. Она будет тем самым якорем, в котором ты крайне нуждаешься. И это утвердит твое положение в Риме.

— Я не хочу утвержденного кем-то положения! — вскричал мальчик. — Я хочу сам сражаться за свое положение! Я хочу, чтобы мое положение было следствием моих собственных усилий! Как меня может удовлетворить должность, которая старше самого Рима? И эту должность мне присмотрел в качестве приданого человек, который жаждет только одного: сохранить от посягательств свою репутацию непревзойденного гражданина!

Цезарь-отец выглядел обиженным.

— Ты неблагодарный! — выговорил наконец он.

— Отец! Как ты можешь быть таким бестолковым! Это не я нахожусь в затруднении, а Гай Марий! Я — такой, каким был всегда. Я вовсе не неблагодарный. Я вижу, ради чего на меня взваливают эту ношу — жречество. От меня попросту хотят избавиться. А Гай Марий еще не сделал ничего, чтобы заслужить мою горячую благодарность. Его мотивы нечисты и эгоистичны.

— Прекратишь ли ты наконец преувеличивать собственную значимость? — вскричала Аврелия в отчаянии. — Сын мой, я говорила тебе это еще с тех пор, когда носила на руках: твои идеи слишком грандиозны, твое тщеславие чрезмерно!

— Что это значит? — переспросил мальчик в еще большем отчаянии. — Мама, я единственный, кто сможет выполнить мое предназначение! А теперь моя жизнь может не начаться вовсе!

— Молодой Гай, в этом деле у нас не было выбора, — сказал Цезарь, немного поразмыслив. — Ты сам присутствовал на Форуме и видел все, что там произошло. Если уж Луций Цинна, который является старшим консулом, счел уместным согласиться с предложением Гая Мария, то я тем более не мог ему противоречить! Я думал не только о тебе, но и о твоей матери и сестрах. Гай Марий не в себе. Его разум болен, но у него есть власть.

— Да, я заметил это, — согласился Цезарь-младший, немного успокоившись. — И только в одном отношении я не собираюсь превосходить его. Я даже не стану с ним в этом соревноваться. Никогда по моей вине не потекут потоки крови по улицам Рима.

Аврелии показалось, что кризис миновал.

— Вот так-то лучше, сынок, — произнесла она. — Так или иначе, ты должен готовиться к тому, чтобы вступить в свою жреческую должность.

Сжав губы, Цезарь-младший перевел унылый взгляд с изможденно-прекрасного лица матери на устало-красивое лицо отца и ни там, ни там не заметил искренней симпатии; более того, он не увидел даже понимания.

— Могу я идти? — спросил он.

— Только если будешь избегать всякого «бардая» и не станешь разлучаться с Луцием Декумием, — ответила Аврелия.

— Я хочу найти моего друга Гая Марция.

Он вышел через дверь, ведущую в сад.

— Бедный мальчик, — вздохнул Цезарь, который действительно кое-что понял.