— Невероятно! — ахнула Ливия Друза. — Он, естественно, хотел посильнее оскорбить Лициниана и Эмилию Терцию.

— Да, так принято считать среди нас, Салонианов.

— Неужели все они продолжали жить под одной крышей?

— Разумеется. Правда, Марк Лициниан вскоре после этого умер — многие полагают, что его сердце не выдержало такого бесчестия. Эмилия Терция осталась в доме нос к носу со свекром и его новой супругой Салонией. По-моему, она вполне достойна такой участи. Видишь ли, ее собственный папаша скончался, и она не могла вернуться в отчий дом.

— Насколько я понимаю, Салония подарила жизнь твоему отцу, — молвила Ливия Друза.

— Совершенно верно, — сказал Катон Салониан.

— Разве тебя не угнетает, что ты — внук женщины, рожденной в рабстве?

— Почему это должно меня угнетать? — удивился Катон. — Все мы к кому-то восходим. Кажется, цензоры согласились с моим дедом Катоном Цензором, заявлявшим, что его кровь столь благородна, что очищает собой кровь любого раба. Салонианов никогда не пытались выкинуть из Сената. Салоний происходил от галлов — вполне достойное происхождение. Вот если бы он был греком… Но дед никогда не пошел бы на брачный союз с гречанкой. Греков он терпеть не мог.

— А ты оштукатурил свою усадьбу? — Задавая свой вопрос, Ливия Друза выразительно терлась о бедро Катона.

— Нет, разумеется, — ответил он сквозь участившееся дыхание.

— Теперь я знаю, почему нам приходится пить такое отвратительное вино.

— Молчи, Ливия Друза! — приказал Катон, переворачивая ее на спину.

Великая любовь неизменно приводит к неосмотрительности, опрометчивым словам и разоблачению; однако Ливия Друза и Катон Салониан умудрялись сохранять свою связь в полной тайне. Если бы дело происходило в Риме, все наверняка сложилось бы иначе; но, на их счастье, в сонном Тускуле никто не обращал внимания на скандал, назревающий под самым носом у добропорядочных обывателей.

Не прошло и месяца, как Ливия Друза убедилась, что беременна. У нее не было ни малейших сомнений, что отцом ребенка не является Цепион: в тот самый день, когда Цепион уехал из Рима, у нее начались месячные. Две недели спустя она попала в объятия Марка Порция Катона Салониана; в должный срок очередные месячные не наступили. Две предыдущие беременности научили ее кое-каким другим признакам, которые давали о себе знать и сейчас. Она была беременна — от возлюбленного, Катона, а не от мужа, Цепиона.

Находясь в философическом расположении ума, Ливия Друза решила ни от кого не утаивать своего состояния. Ее успокаивало то, что любовь Катона последовала вскоре за любовью Цепиона, так что разоблачение им не грозило. Было бы куда хуже, если бы она забеременела позднее. Нет, об этом лучше даже не думать!

Друз обрадовался новости, его жена Сервилия — тоже; Лилла заявила, что братик очень ее позабавит, а Сервилия восприняла новость с еще более каменным видом, чем обычно.

Естественно, новость нельзя было скрывать и от Катона. Но насколько ему можно приоткрыть правду? Все Ливии Друзы отличались способностью холодно взвешивать «за» и «против»; Ливия Друза решила обстоятельно обдумать предстоящий разговор. Было бы ужасно лишать Катона ребенка, тем более сына, однако… Ребенок непременно родится еще до возвращения Цепиона; никто не усомнится, кто его отец. Если ребенок Катона окажется мальчиком, он станет — при условии, что и он назовется Квинтом Сервилием Цепионом, — наследником золота Толозы, всех пятнадцати тысяч талантов! Тогда он будет богатейшим человеком в Риме, обладая при этом славным именем. Куда более славным, чем имя «Катон Салониан».

— У меня будет ребенок, Марк Порций, — объявила она Катону при следующей их встрече в двухкомнатном домике, который она считала теперь своим истинным домом.

Он был скорее встревожен, нежели обрадован. Взгляд его стал испытующим.

— От меня или от мужа? — спросил он.

— Не знаю, — ответила Ливия Друза. — Правда, не знаю. Сомневаюсь, что у меня появится больше уверенности, даже когда он родится.

— Он?

— Это мальчик.

Катон откинулся на подушку, закрыл глаза и поджал свои чудесные губы.

— Мой, — уверенно произнес он.

— Не знаю, — повторила она.

— И ты дашь всем понять, что это — ребенок твоего мужа.

— Вряд ли у меня есть выбор.

Открыв глаза, он печально взглянул на нее.

— Знаю, что нет. Я не могу на тебе жениться, даже если бы у тебя появилась возможность развестись. А ты не разведешься — разве что твой муж нагрянет раньше, чем ты рассчитываешь, но это весьма сомнительно. Все это не случайно: боги веселятся вовсю.

— Пускай! В конце концов выигрываем мы, мужчины и женщины, а не боги, — сказала Ливия Друза, прильнув к нему. — Я люблю тебя, Марк Порций! Надеюсь, что это твой ребенок.

— А я надеюсь, что не мой, — сказал Катон.

Беременность Ливии Друзы не внесла изменений в ее привычки. Она по-прежнему совершала свои утренние прогулки, а Катон Салониан проводил в старом дедовском имении вблизи Тускула больше времени, чем прежде. Они занимались любовью яростно, не боясь за новую жизнь, вызревающую в ее утробе. На предостережения Катона Ливия Друза ответила, что любовь ее младенцу не помеха.

— Ты по-прежнему предпочитаешь Тускулу Рим? — спросила она свою дочь Сервилию как-то раз чудесным днем в конце октября.

— О да! — с жаром ответила Сервилия, которая за долгие месяцы проявила себя крепким орешком: необщительная, она никогда первой не заводила разговора, а на материнские вопросы отвечала так лаконично, что за обедом Ливия Друза скорее произносила монологи.

— Отчего же, Сервилия?

Та бросила взгляд на изрядно выросший живот матери.

— Во-первых, там хорошие врачи и акушерки, — молвила девочка.

— О, за ребенка не беспокойся! — засмеялась Ливия Друза. — Он вполне доволен жизнью. Когда настанет его срок, он не доставит больших хлопот. У меня впереди еще целый месяц.

— Почему ты все время называешь его «он», мама?

— Потому что я знаю, что это мальчик.

— Это невозможно знать, пока ребенок не родится.

— Какая ты у меня циничная! Я знала, что ты родишься девочкой, знала, что девочкой родится Лилла. С чего бы мне ошибиться на сей раз? Я по-другому себя чувствую, а он по-другому разговаривает со мной.

— Разговаривает с тобой?

— Вы обе тоже разговаривали со мной, пока находились у меня в утробе.

Взгляд девочки стал насмешливым.

— Странная ты какая-то, мама. И становишься все страннее. Как может ребенок говорить, пока он в утробе? Ведь дети не говорят даже после того, как родятся, по крайней мере сперва.

— Вся в отца, — бросила Ливия Друза, скорчив гримасу.

— Значит, ты не любишь папочку! Так я и думала! — воскликнула Сервилия скорее с облегчением, чем осуждающе.

Ей уже исполнилось семь лет; мать сочла, что с кое-какими жизненными реалиями ее можно ознакомить. Не то что настраивать против отца, но… Разве не чудесно было бы превратить старшую дочь в преданную подругу?

— Нет, — неумолимо произнесла Ливия Друза, — я не люблю твоего отца. Хочешь знать почему?

Сервилия пожала плечами:

— Наверное, ты все равно скажешь.

— А ты сама его любишь?

— Да, да! Он — самый лучший человек в целом свете.

— О!.. Тогда мне действительно придется объяснить тебе, в чем тут дело. Иначе ты станешь меня осуждать. А у меня есть основания его не любить.

— Конечно, иначе ты не скажешь.

— Понимаешь, миленькая, мне не хотелось выходить замуж за твоего папочку. Меня заставил согласиться твой дядя Марк. А это — дурное начало.

— У тебя была возможность выбирать.

— В том-то и дело, что никакой! Чаще всего так и происходит.

— А по-моему, тебе следовало признать, что дядя Марк лучше тебя разбирается в таких делах. А также во всех остальных. В том, как он подобрал для тебя мужа, я не вижу ошибки, — молвила семилетняя судия.

— Ничего себе! — Ливия Друза уставилась на дочь полными отчаяния глазами. — Сервилия, разве людям можно диктовать, кого им любить, а кого нет? Так получилось, что твоей отец не пришелся мне по сердцу. Он мне никогда не нравился — еще с тех самых пор, когда я была в твоем возрасте. Но наши отцы загодя договорились, что мы поженимся, и дядя Марк не усмотрел в этом ничего дурного. Я так и не сумела его убедить в том, что отсутствие любви — помеха браку довольно малая, а вот неприязнь с самого начала неминуемо обречет его на неудачу.