— Двое его братьев? — ужаснулась Юлия. — Ты хочешь сказать, что в твоем доме есть еще люди, подобные ему?

— Нет! — с досадой бросила Аврелия. — Я говорю о его товарищах из братства перекрестка. — У Аврелии неожиданно испортилось настроение. — Сама не знаю, зачем я посещаю эти семейные сборища, хоть и изредка! И почему ты никак не поймешь, что я отлично управляюсь со своими делами и вовсе не нуждаюсь во всех этих причитаниях?

Юлия не вымолвила больше ни единого словечка, пока они с Гаем Марием не улеглись, предварительно отдав все распоряжения по дому, отпустив слуг, заперев наружные двери и воздав должное троице божеств, покровительствующих любому римскому дому: Весте — богине домашнего очага, Пенатам, ведающим припасами, и Ларам, охраняющим семью.

— Аврелия была сегодня несносной, — проговорила она.

Марий чувствовал себя усталым — теперь это случалось с ним куда чаще, нежели прежде, и вызывало у него чувство стыда. Вместо того, чтобы поступить так, как ему больше всего хотелось, — перевернуться набок и уснуть, он лежал на спине, обняв жену, и участвовал в разговоре о женщинах и домашних проблемах.

— Что? — переспросил он.

— Не мог бы ты вернуть Гая Юлия домой? Аврелия превращается в старую весталку: она такая кислая, надутая, иссушенная. Вот именно, иссушенная! Этот ребенок — слишком большая обуза для нее.

— Какой ребенок? — промямлил Марий.

— Ее двадцатидвухмесячный сын, Цезарь-младший. О, Гай Марий, это удивительное дитя! Я знаю, что время от времени дети, подобные ему, появляются на свет, но сама не только никогда не встречалась ни с чем подобным, но даже и не слышала, чтобы матери хвастались такими способностями у своих детей. Любая мать радуется, когда ее семилетний сын узнает, что такое dignitas и auctoritas, после первой прогулки с отцом по Форуму. А кроха Аврелии уже знает все это, хотя еще ни разу не видал своего отца! Поверь мне, муженек, Цезарь-младший — воистину удивительный ребенок!

Собственная речь распалила ее; к тому же ей пришла в голову еще одна мысль, от которой она и вовсе не могла лежать спокойно.

— Кстати, вчера я разговаривала с женой Красса Оратора, Муцией, и она поведала, что Красс Оратор хвастается, будто сын одного его клиента — точь-в-точь Цезарь-младший. — Она подтолкнула Мария в бок локтем. — Да ты знаешь эту семейку, Гай Марий: ведь они из Арпина.

Гай Марий не очень внимательно следил за ее рассказом, однако удар локтем несколько взбодрил его, и он спросил:

— Из Арпина? Кто же это?

Арпин был его родиной, там находились владения предков Гая Мария.

— Марк Туллий Цицерон. Плебей, которому патронирует Красс Оратор, и сын плебея носят одно и то же имя.

— К несчастью, я и впрямь знаком с этой семьей. В некоторой степени они — наша родня. Те еще сутяги! Лет сто назад они украли у нас кусок земли и выиграли дело в суде. С той поры мы не разговариваем.

Его веки опять сомкнулись.

— Понятно. — Юлия подвинулась ближе. — В общем, мальчугану восемь лет, и он так разумен, что будет обучаться на Форуме. Красс Оратор предсказывает, что он произведет там фурор. Думаю, Цезарь-младший в восьмилетнем возрасте от него не отстанет. Марий протяжно зевнул. Жена снова толкнула его локтем:

— Эй, Гай Марий, ты вот-вот уснешь! Ну-ка, очнись!

Он послушно распахнул глаза и издал клокочущий звук:

— Что, хочешь прокатить меня по Капитолию?

Она со смешком улеглась.

— В общем, я не встречала этого малолетнего Цицерона, зато мне знаком мой племянник, Гай Юлий Цезарь-младший, и можешь мне поверить: он… ненормальный. Я знаю, что обычно так именуют умственно отсталых, но, полагаю, этому словечку можно придать и противоположный смысл.

— С возрастом ты становишься все более болтливой, Юлия, — не выдержал замученный женой муж.

Юлия не обратила внимания на его жалобу:

— Цезарю-младшему нет еще двух лет, а он тянет на все сто! Взрослые слова, правильные фразы — и при этом он соображает, что говорит!

Неожиданно сон у Мария сняло как рукой, он забыл про усталость. Приподнявшись на локте, он посмотрел на лицо жены, освещенное мягким светом ночника. Ее племянник! Племянник по имени Гай! Сбывалось пророчество сирийки Марфы, которое он услыхал при первой же своей встрече с этой старухой во дворце Гауды в Карфагене. Она предсказала ему, что он станет Первым Человеком в Риме и семь раз будет избран консулом. Однако, добавила она, ему не суждено остаться величайшим римлянином. Таковым станет племянник его жены по имени Гай! Тогда он сказал себе: «Только через мой труп! Меня никто не затмит». Однако вот он, этот ребенок, подтверждающий пророчество!

Марий снова лег, чувствуя, как ломят от усталости суставы. Слишком много времени и энергии потратил он, становясь Первым Человеком в Риме, чтобы теперь скромно отойти в сторонку и наблюдать, как блеск его имени будет затмевать новоиспеченный аристократ, входящий в силу, когда он, Гай Марий, старик или вообще мертвец, уже не сможет этому сопротивляться. Как ни велика была его любовь к жене, тем более что именно ее аристократическое происхождение обеспечило ему первое избрание консулом, он все равно не мог смириться с тем, чтобы ее племянник, представитель ее рода, вознесся выше его.

Консулом он становился уже шесть раз, а значит, его ждет седьмое избрание. Никто из римских политиков, впрочем, не верил всерьез, что Гай Марий сможет обрести былую славу, которая сопутствовала ему в безмятежные годы, когда центурии голосовали за него, причем трижды in absentia, то есть в отсутствие, раз за разом подтверждая свою убежденность, что лишь он один, Гай Марий, в силах уберечь Рим от германцев. Что ж, он действительно не раз спасал сограждан. И какова их благодарность? Стена оппозиционности и осуждения, козни. Враждебность Квинта Лутация Катула Цезаря, Метелла Нумидийского Свинки, многочисленной и влиятельной фракции в Сенате, объединившейся вокруг идеи ниспровержения Гая Мария. Ничтожества с громкими именами, ужаснувшиеся тем обстоятельством, что их возлюбленный Рим спасен презренным «новым человеком» — италийским деревенщиной, по-гречески не разумеющим, как определил его Метелл Нумидийский Свинка много лет назад.

Но нет, битва еще не окончена. Невзирая на удар, Гай Марий станет консулом в седьмой раз, чтобы остаться в анналах величайшим римлянином за всю историю Республики. Не собирается он допускать, чтобы золотоволосый красавчик, потомок богини Венеры, занял в исторических книгах более почетное место, нежели он, Гай Марий — римлянин Гай Марий.

— Я тебя прижму, паренек! — произнес он вслух и ущипнул Юлию.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась она.

— Через несколько дней мы уезжаем в Пессинунт — ты, я и наш сын.

Юлия села в постели.

— О, Гай Марий, неужели? Какая прелесть! Ты уверен, что берешь с собой и нас?

— Уверен, жена. Плевать я хотел на условности. Наше отсутствие продлится два-три года, а в моем возрасте это слишком большой срок, чтобы обходиться без жены и сына. Будь я моложе — другое дело. Поскольку я предпринимаю путешествие как частное лицо, официальных препятствий тому, чтобы я взял с собой семью, не существует. — Он прищелкнул языком. — Я сам отвечаю за все последствия.

— О, Гай Марий! — Иных слов у нее не нашлось.

— Мы посетим Афины, Смирну, Пергам, Никомедию, сотни иных мест.

— И Тарс? — с живостью спросила она. — О, мне всегда так хотелось повидать мир!

Ломота в суставах не прошла, зато снова навалилась сонливость. Веки его опять опустились, нижняя челюсть отвалилась.

Юлия еще какое-то время щебетала, а потом, исчерпав восторженные выражения, обхватила колени руками и, со счастливой улыбкой обернувшись к Гаю Марию, нежно произнесла:

— Любовь моя, ты?..

Ответом ей был храп. Научившись за двенадцать лет супружества смирению, она легонько покачала головой и, не переставая улыбаться, повернулась на правый бок.

Затушив последние искры восстания рабов на Сицилии — все до единого, Маний Аквилий возвратился домой если не триумфатором, то, во всяком случае, героем, заслужившим овацию в Сенате. То, что он не мог претендовать на триумф, объяснялось особенностью поверженного им неприятеля — обращенных в рабство гражданских лиц, которых никак нельзя было объявить солдатами вражеской армии; гражданские войны и войны с рабами занимали в воинском кодексе Рима особую нишу. Получить приказ Сената усмирить выступление было не менее почетно и предвещало не менее захватывающие приключения, чем столкновение с вражеской армией, однако права требовать триумфа такой полководец лишен. Триумф позволял народу Рима лицезреть военные трофеи: пленников, сундуки с деньгами, всевозможное награбленное добро, от золотых гвоздей, выдранных из царских ворот, до мешочка с корицей и ладаном. Любая добыча обогащала римскую казну, и народ получал возможность собственными глазами лицезреть, сколь прибыльное занятие война — конечно, для римлян, и римлян победоносных. Но при подавлении выступлений рабов и гражданских смут не было никакой добычи, а считать приходилось одни потери. Все, что ранее захватывалось противником, приходилось возвращать законным владельцам; государство не имело права даже на жалкие проценты.