Все усилия Друза были явно направлены на достижение согласия между двумя сословиями — сенаторов и всадников, на их сплочение ради грядущих перемен. При этом он публично называл имя виновника того, что эти два сословия в недавнем прошлом оказались разделены искусственным барьером:
— Главная вина за это искусственное, если не сказать сильнее, разделение лежит на Гае Семпронии Гракхе. Ибо кто такие суть члены сенаторских родов, не получившие места в Сенате, как не те же всадники? Если у них хватает денег, но места в Сенате уже заняты другими представителями их семейства, то во время переписи их зачисляют в смежное сословие. А значит, сенаторы и всадники принадлежат к единому высшему классу! В одном и том же семействе можно встретить представителей обоих сословий. Действия людей, подобных Гаю Гракху, — продолжал он, — не заслуживают ни восхищения, ни одобрения. Однако нет ничего зазорного в том, чтобы воспользоваться тем немногим из их программы, что заслуживало восхищения и одобрения. К примеру, именно Гракх первым предложил расширить состав Сената. Однако общая атмосфера того времени (в частности, противодействие моего отца) и противоречивость идей Гракха помешали проведению в жизнь этой инициативы. И вот я, сын моего отца, ныне воскрешаю ее, поскольку вижу, сколь полезна и благотворна была бы подобная мера сегодня. Рим растет, а вместе с ним растут и гражданские требования, предъявляемые к каждому римлянину нашей общественной жизнью. Однако водоем, в котором приходится отлавливать государственных мужей для нужд общества, зарос, зацвел и нуждается в струе чистой воды. Предлагаемые мною меры как раз и призваны это сделать — в интересах обоих сословий, обеих пород рыбы, населяющих сей водоем.
Сдвоенный законопроект принят был после Нового года, в январе, несмотря на возражения младшего консула Филиппа и Цепиона, одного из римских преторов. Начало было положено, и теперь Друз мог вздохнуть с облегчением. Пока он еще не оттолкнул никого из своих потенциальных союзников, и все шло гладко, хотя, конечно, полагать, что и впредь все будет обстоять столь же благополучно, было бы излишней самонадеянностью.
В начале марта Друз выступил в Сенате с речью об общественном земельном фонде, ager publicus. Он вполне отдавал себе отчет в том, что изначальная личина при этом спадет с его лица, открыв консерваторам, как опасен может быть сын одного из них. Но он был уверен в своих силах, ибо до этого успел перетянуть на свою сторону принцепса Сената Скавра, Красса Оратора и Сцеволу. А если ему удалось убедить их, то и победа в Сенате — вещь вполне ему посильная.
Никогда прежде Друз не представал перед аудиторией таким сдержанным, собранным, подтянутым. Перемена в его манере держаться и говорить с первых же слов привлекла всеобщее внимание, дав понять, что готовится нечто особенное.
— Среди нас укоренилось зло, — начал Друз, стоя возле бронзовых дверей (которые специально попросил закрыть), и обвел взглядом поочередно всех присутствующих, словно обращаясь к каждому лично. — Огромное зло. Зло, порожденное нами самими на горе себе, причем, как водится, из лучших побуждений. Из уважения к предкам я не стану клеймить тех, кто способствовал укорененению этого зла, и бросать тень на наших предшественников, заседавших в этих славных стенах. Так что же это за зло? Общественное землевладение, отцы-основатели! Да, это настоящее зло! Мы отобрали лучшие земли у наших италийских, сицилийских и зарубежных врагов, дав им название общественного земельного фонда Рима. И все это в уверенности, что тем самым мы приумножаем благосостояние всех римлян и гарантируем им с помощью этого земельного богатства дополнительные блага. Но обернулось все иначе, не так ли? Вместо того чтобы сохранить исходный размер земельных наделов, мы решили слить их в более крупные, дабы уменьшить бремя забот наших государственных служащих, которые ведают их арендой, и избежать превращения римского правительства в нечто подобное тому бюрократическому аппарату, который существовал в Греции. Но тем самым мы лишь сделали общественное землевладение непривлекательным для земледельцев, напугав их размерами наделов и взимаемой арендной платы. В результате общественные земли оказались в руках богачей, которым по карману эта огромная арендная плата и которые в силах использовать эти земли таким образом, какой диктуется самими размерами наделов. И ныне эти земли, некогда кормившие всю Италию, пришли в упадок и почти не обрабатываются.
Под устремленными на него взглядами государственных мужей Друз почувствовал, как сердце у него в груди словно стало биться медленнее и дыхание затруднилось. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы продолжать выступление в прежнем спокойно-суровом тоне. Однако никто пока его не перебивал. Добрый знак: значит, они еще не пресытились его речью, и нужно дальше внушать им свои мысли!
— Но это, отцы-основатели, было лишь началом зла. Такую картину застал еще Тиберий Гракх, когда, объезжая латифундии в Этрурии, он обнаружил, что все работы выполняются чужеземными рабами, а не добрыми земледельцами Италии и Рима. То же самое предстало глазам Гая Гракха, когда десять лет спустя тот стал преемником своего брата. То же ныне открылось мне. Но я не Гракх и не считаю доводы братьев достаточными для того, чтобы ломать весь наш привычный уклад и традиции. И во времена Гракхов я был бы сторонником моего отца! — Он вновь обвел проникновенным, полным искренности взглядом ряды слушателей. — Да-да! В те времена правда была на его стороне. Однако времена изменились, и под воздействием различных факторов развитие общественного землевладения приобрело характер злокачественной опухоли. Прежде всего я имею в виду нашу провинцию Азия, где Гай Гракх официально предоставил частным лицам право взимать налоги и десятину. В Италии это практиковалось и прежде, однако суммы, получаемые откупщиками, никогда не были столь значительными. Вследствие того, что нас, сенаторов, заставили сложить свои полномочия в этом вопросе, мы стали свидетелями усилившейся роли некоторых фракций внутри сословия всадников, против чего отчаянно боролась мудрая администрация провинции. Логическим завершением этого процесса стал суд над почтенным консуляром Публием Рутилием Руфом, на котором нам — римским сенаторам! — дали понять, что нам не следует совать нос в дела всадников. Я начал бороться против подобной тактики запугивания, для начала заставив всадников поделить с сенатом руководство судами и расширив состав Сената. Однако со злом еще не покончено…
По лицам сенаторов Друз понял, что упоминание о дяде. Публии Рутилии Руфе, и лестный отзыв о прозорливости Квинта Муция Сцеволы в качестве администратора провинции Азия сыграли в его пользу. Вдохновленный, он заговорил с новой энергией:
— К прежнему злу прибавилось новое. Многие ли из вас знают, достопочтенные сенаторы, о чем я хочу сказать? Вряд ли. Я имею в виду зло, порожденное Гаем Марием, — хотя я и далек от того, чтобы обвинять в сознательном вредительстве этого выдающегося мужа, шесть раз избиравшегося консулом. В том-то и беда, что в момент своего рождения зло вовсе не является злом. Оно — ответ на некую потребность, следствие изменений, сдвигов в балансе власти. Итак, мы остались без солдат. А почему? Среди прочих причин есть одна, неотделимая от вопроса об общественном землевладении. Я имею в виду то обстоятельство, что с появлением последнего множество мелких землевладельцев оказались согнанными со своей земли, а вследствие этого сократилась рождаемость и сыновья их перестали пополнять нашу армию. И тогда Гай Марий сделал то единственное, что способен был сделать в то время: начал набирать в армию capite censi, неимущих, и главным образом из безземельных семей, то есть из числа тех, у кого нет денег купить себе снаряжение и, более того, вообще нет ни гроша за душой!
Друз умолк. Затем заговорил вновь — на сей раз так тихо, что всем сидящим в зале пришлось податься вперед, чтобы слышать его. Все глаза были по-прежнему устремлены на оратора.
