— Как же коротка ваша память, досточтимые заседатели! — восклицал Антоний Оратор. — Постарайтесь же припомнить события, происходившие всего несколько лет назад, когда в нашем возлюбленном римском Сенате толпились capite censi, когда в животах этих людей было столь же пусто, как и в их амбарах. Помните ли вы, как некоторые из вас, — на скамье присяжных обязательно сидело не менее полудюжины зерновых магнатов, — брали за четверик зерна не менее пятидесяти сестерциев — так мало пшеницы оставалось в ваших закромах? А малоимущие день ото дня становились все многочисленнее, они взирали на нас и глухо ворчали. А все потому, что Сицилия, наша зерновая корзина, лежала в руинах, превратившись в Илиаду скорби…

Рутилий Руф вцепился Марию в руку и в ужасе застонал:

— И он туда же! Да сожрут черви этих воров, не гнушающихся чужими находками! Ведь это моя фраза! Илиада скорби! Вспомни-ка, Гай Марий, как я употребил это выражение в письме, которое отправил тебе в Галлию много лет назад! Как я потом страдал, узнав, что его стащил у меня Скавр! И что же теперь? Фраза у всех на языке, и приписывают ее именно Скавру!

— Тихо! — прикрикнул на него Марий, не желая упустить ни слова из речи Марка Антония.

— …Еще более скорбную из-за невиданных упущений правительства! Теперь мы наконец-то знаем имя основного провалившегося администратора, не так ли? — Юркие красные глазки уперлись в одну из наиболее безразличных физиономий во втором ряду присяжных. — Не припоминаете? Ну так я освежу вам память! Молодые братья Лукуллы разоблачили его, лишили гражданства и отправили в изгнание. Я имею в виду, конечно же, авгура Гая Сервилия. На Сицилии уже четыре года кряду не собирали урожая, когда туда прибыл досточтимый консул Маний Аквилий. Позвольте напомнить вам, что на Сицилии выращивается половина потребляемого нами хлеба.

Сулла привстал с места, кивнул Марию, а потом перенес внимание на Рутилия Руфа — тот по-прежнему кипел.

— Ну, как тебе процесс?

— О судьбе Мания Аквилия ничего нельзя сказать определенно. Присяжным хочется найти лазейку и все же осудить его, поэтому, полагаю, они своего добьются. Это преподаст славный урок любому ротозею, который рискнет оказать поддержку Гаю Марию.

— Цыц! — опять шикнул на него Марий.

Рутилий Руф отошел от него, чтобы не мешать, и потянул за собой Суллу.

— Ты ведь и сам поддерживаешь теперь Гая Мария не столь рьяно, как прежде, Луций Корнелий?

— Мне надо думать о карьере, Публий Рутилий, и я сомневаюсь, что ей пойдет на пользу, если я буду поддерживать Гая Мария.

Рутилий Руф согласно кивнул:

— Да, это вполне понятно. Но, друг мой, он не заслуживает такого отношения к себе! Напротив, следует, чтобы все близкие подперли этого гиганта плечами.

Что он несет, этот Рутилий Руф? Суллу передернуло, но он постарался не показывать, как больно ему слышать подобные речи.

— Тебе хорошо говорить! Ты — консуляр, ты познал величие. А я еще нет! Можешь называть меня предателем, если тебе так больше нравится, но клянусь тебе, Публий Рутилий, что тоже покрою себя славой! И да помогут боги тем, кто встанет мне поперек дороги!

— В том числе Гаю Марию.

— В том числе и ему.

Рутилий Руф больше ничего не сказал, а только удрученно покачал головой. Сулла тоже немного помолчал. Потом произнес:

— Я слышал, что кельтиберы замахиваются на большее, чем может выдержать наш наместник в Ближней Испании. Долабелла в Дальней Испании так завяз с лузитанами, что не может выступить ему на помощь. Видимо, Титу Дидию придется в его консульский срок отправиться в Ближнюю Испанию.

— А жаль, — откликнулся Рутилий Руф. — Мне нравится стиль Тита Дидия, пусть он и «новый человек». Разумные законы — это то, чего мы все дожидались, тем более что их предлагает консул.

— Значит, по-твоему, наш любимый старший консул Метелл Непот не совсем удачно разрабатывал законы? — с улыбкой спросил Сулла.

— Здесь я с тобой одного мнения, Луций Корнелий. Чем был озабочен Цецилий Метелл, занимаясь совершенствованием государственного механизма, если не собственным положением? Зато два скромных закона Тита Дидия важны и благотворны. Теперь отпадает необходимость проталкивать законопроекты через собрания, раз между обнародованием и ратификацией должны истечь три полных рыночных дня. Пропала и нужда сводить вместе совершенно несвязанные материи, отчего закон терял всякую ясность. Даже если в текущем году в Сенате и комициях больше не произойдет ничего стоящего, мы хотя бы можем довольствоваться законами Тита Дидия, — с удовлетворением заключил Рутилий Руф.

Однако Суллу законы Тита Дидия не интересовали.

— Ты совершенно прав, Рутилий Руф, но я толкую не об этом. Если Тит Дидий отправится в Ближнюю Испанию разбираться с кельтиберами, то я присоединюсь к нему в качестве старшего легата. Я уже переговорил с ним об этом, и он отнесся к моему предложению более чем одобрительно. Война обещает быть длительной и непростой, так что от нее есть основания ожидать и трофеев, и укрепления собственной репутации. Кто знает, вдруг мне отдадут под командование целую армию?

— Ты уже завоевал репутацию дельного полководца, Луций Корнелий.

— Но одно дело — тогда, другое — теперь! — нетерпеливо воскликнул Сулла. — Они все забыли, эти болваны-избиратели, у которых денег куда больше, чем здравого смысла! Пойми, что происходит: Катул Цезарь предпочел бы, чтобы я подох, только бы не открывал рта и не заговаривал о неповиновении; Скавр карает меня вообще непонятно за что! — Он осклабился. — На месте этой парочки я бы поостерегся! Если наступит день, когда я решу, что они навеки разлучили меня с креслом из слоновой кости, я заставлю их пожалеть о том, что они вообще родились на свет!

«И я склонен верить ему, — пронеслось в голове у Рутилия Руфа, по всему телу которого пробежал холодок. — О, этот человек опасен! Лучше бы ему убраться куда подальше».

— Что ж, отправляйся в Испанию с Дидием, — произнес он вслух. — Ты прав, лучшей дороги к креслу претора не сыскать. Начать с начала, приобрести новую репутацию… Жаль только, что ты не можешь участвовать в выборах на должность курульного эдила. Ты так блестяще работаешь на публику, что в организации игр тебе не было бы равных. После этого ты бы прошел в преторы как по маслу.

— На должность курульного эдила у меня нет денег.

— Тебе помог бы Гай Марий.

— Я не стану его просить. По крайней мере, так я смогу сказать, что все, что имею, заработал сам. Никто мне ничего не давал — я все брал сам.

Эти слова заставили Рутилия Руфа вспомнить слух, пущенный Скавром о Сулле во время избирательной кампании последнего: якобы для того, чтобы раздобыть требуемую сумму для всаднического имущественного ценза, он убил любовницу, а потом, чтобы пролезть в сенаторы, расправился и с мачехой. Рутилий Руф, как правило, не доверял слухам о сожительстве с матерями, сестрами и дочерьми, о половых связях с мальчиками и приготовлении пищи из экскрементов. Однако порой Сулла говорит такое!.. Поневоле задумаешься…

Суд приближался к развязке: речь Марка Антония Оратора подходила к концу.

— Перед вами — необыкновенный человек! — надрывался он. — Перед вами — образцовый римлянин, солдат, отмеченный доблестью, патриот, верящий в величие Рима! Чего ради такому человеку отнимать у крестьян последнюю миску супа, обкрадывать слуг и хлебопеков? Я адресую этот вопрос вам, досточтимые заседатели! Доходили ли до вас ранее рассказы о приписываемых ему чудовищных растратах, убийствах, насилиях, присвоении чужого? Нет! Просто вас заставили сидеть и слушать мелких людишек, оплакивающих утрату горсти бронзовых монет, рыбешки и тому подобных мелочей!

Он глубоко вздохнул и расправил плечи, чтобы выглядеть еще внушительнее, чему вполне способствовала внешность всех представителей рода Антониев: вьющиеся золотистые волосы, внушающее доверие простое лицо. Заседатели все как один были околдованы этим человеком.

— Они у него на крючке, — безмятежно прокомментировал Рутилий Руф.