Вот почему любая деятельность включала в себя общение с богами, а вовсе не потому, что боги были концептами их системы мышления: а именно, персонификациями "нуминозных сущностей", как предполагает Курт.

И такие сведения, как те, что мифические обитатели гор "тельхины первыми показали людям обработку железа", говорят не об истории кузнечного дела, в которую вместо научных фактов вставлено "архэ", а о ПОЧТЕНИИ к богам и полубогам, - которых Курт обзывает "нуминозными сущностями", - в отношении к ним как к Учителям.

Вообще, если присмотреться, то всё "нуминозное" принадлежит психологии, поскольку связано с трепетом и ужасом, проецируемыми в поле представления. И, как таковое, не принадлежит профессиональному знанию металлурга, позволяющему делать свое дело.

Какую же роль "нуминозное" может играть в металлургии?

Оказывается, может. Потому что металлург - не электронный робот, но - душа живая, или психическое существо. Таким образом, есть реальные объекты, а есть психические проекции; соответственно, есть объективные профессиональные знания, а есть субъективные страхи перед троллями, обитающими в толще гор.

И с этим заключением мы вновь обнаруживаем себя, вместе с Хюбнером, внутри картезианской гносеологической схемы "объект - субъект".

Наш уважаемый автор Курт Хюбнер и не может, и не хочет вырваться из её плена.

Владеет его разумом также алхимическая образность, которую он приписывает эллинам.

На том основании, что к Земле относились как к живому существу, как к богине Гее, он утверждает, что...

"Рудники рассматривались как матка, в которой металлы находятся в эмбриональном состоянии. Кузнец, который их потом обрабатывает, ускоряет определенным образом этот процесс созревания, который длился бы иначе вечность, и занимает тем самым место Матери-Земли. Плавильная печь понимается как искусственная матка, в которой повторяется архе возникновения железа. По этой причине язык и обряды горняков и кузнецов были похожи на язык и обряды гинекологов и акушерок. Выплавка металла под воздействием огня понималась как священный акт зачатия, как hieros games, в котором небесное, а именно огонь, соединялось с земным, рудой. Hieros gamos также является неким архе. Сами металлы тоже разделялись на мужские и женские и определялись по образцу половой противоположности".

Вопреки утверждению Курта, эту алхимическую идеологию совершенно невозможно выводить из мифов о Кадме и Девкалионе.

Вполне возможно, что технологи, создавая свой специальный язык, пользовались аналогиями с человеческим телом и организмом. Как и землепроходцы, которые, по словам того же Курта, "сравнивали ущелья и источники с женскими половыми органами".

Ровно так, как в индустриальную эпоху, наоборот, в описаниях живого мира стали использоваться механические аналогии. Достаточно вспомнить в этой связи сравнение сердца с насосом и т.п.

Поэтому невозможно исключить справедливость следующих слов Хюбнера об этих аналогиях:

"Здесь показаны основные контуры представлений, в рамках которых в мифические времена развивалась металлотехника, но ясно, что отсюда вытекало множество отдельных интерпретаций текущих производственных процессов, интерпретаций, которые, с одной стороны, служили этому процессу в качестве руководства, а с другой - контролировались и корректировались им".

Однако, следующая фраза...:

"Они играли в то время такую же роль, какую сегодня играют в подобных случаях теоретические соображения";

...является несправедливой натяжкой.

Все приводимые им примеры являются лишь особенностями профессиональных жаргонов, и за ними невозможно разглядеть "теорию" в современном смысле слова.

Тем более нельзя представлять мифы в качестве общефилософской ("онтологической") основы таких якобы "теорий", что Курт пытается сделать в четвертом разделе данной главы:

4. Онтологические предпосылки, опыт и истина в мифе

Как мы уже отметили выше, он пребывает в плену картезианской объект-субъектной гносеологии. На неё он открыто опирается и в своих попытках сконструировать якобы древнюю "мифическую" гносеологию. И с этой целью просто модернизирует картезианскую схему:

Он пишет:

"Так как миф не знает строгого разделения между субъектом и объектом, сознанием и предметом в смысле научной онтологии (см. II часть книги), познание не опирается для него на восприятие субъектом лежащего вне его объекта в чисто духовной внутренней жизни своего мышления, а понимается как процесс, в котором нуминозная субстанция, пронизывающая участвующий в познании объект, влияет на познающего и наполняет его".

Мы уже заметили выше, что "нуминозное" как психическое неизбежно вводит в дискурс картезианского "субъекта". В схеме Хюбнрера этот субъект просто объективирует свои страхи, - как иначе можно понять "нуминозную субстанцию, пронизывающую участвующий в познании объект"?

Эти объективированные страхи возвращаясь в сознание интерпретируются субъектом как "кивок бога" - отсюда "нумен" (кивок) и "нуминозное".

Иными словами, Курт модернизирует Картезианскую схему с помощью Фрейда.

Откуда следует, что в его следующих словах, относящихся к познающему "мифическому" субъекту: "Все идеальное является одновременно материальным", - необходимо слово "материальное" заменить на слово "психофизическое".

Тогда продолжение фразы и фрагмент в целом получает точный смысл:

"Все идеальное является одновременно психофизическим и наоборот: представленное есть в определенном смысле уже воспринятое; имя, знак и действительность, "вещный аспект" и "аспект значения" строго не разделены...".

Пусть так, но разве мы вправе ожидать чего-то другого от древних греков? Ведь, для проведения помянутого разделения им нужно было бы ждать появления на философской сцене Декарта с его теорией познания, целых две тыщи лет!

В том же фрагменте мы читаем:

"... сон и реальность не являются противоположностями".

Что вновь отсылает нас к Фрейду.

А следующий фрагмент - к теории светоносного эфира, выдвинутой в XVII веке тем же Рене Декартом, приверженность которой не устает демонстрировать Хюбнер.

Он пишет:

"Даже в более позднем греческом теоретико-познавательном учении об эйдосах находим мы еще влияние этой идеи, так как истечение мыслится там как маленькое субстанциальное отражение предмета, которое проникает в познающих. Вследствие мифического тождества между предметом в сознании и вне его существует поэтому различие лишь в степени, плотности его субстанции".

И, наконец, несколько ниже, находим открытое и недвусмысленное изложение главной цели Хюбнера: представить религию процессом познания.

Читаем:

"То, что Мы называем "процессом познания", та смена эксперимента, заблуждения, подтверждения и опровержения является для мифического человека нуминозным процессом, в котором божественный "показ" часто лишь постепенно проникает в исследующего человека и осуществляется в нем. Поэтому необходимы предшествующая молитва, жертва и другие ритуальные приготовления, делающие возможным подобное зачатие".

Значит, древний эллин точно так же познает действительность, как и современный европеец, и только интерпретирует этот процесс "алхимически", в силу исторических обстоятельств, обусловливающих приверженность господствующей в его время идеологии.