- Боюсь, что надолго, Гриша. Предыдущий-то мир, сам знаешь, сколько существовал…

В перламутрово-розовом березняке раздалось карканье, и слипшиеся на переносице глаза Персткова радостно вытаращились.

- Гри-ша! - приплясывая, завопил он. - Кому ты поверил? На слух-то мир - прежний! На ощупь - прежний!..

Похожий на ежика глаз встревоженно уставился с тропинки на Федора. Тот задумался, но лишь на секунду.

- Не все же сразу, - резонно возразил он. - Сначала, видимо, должно приспособиться зрение…

Перстков отступал от него, слабо отмахиваясь, как от призрака.

- …потом - слух, ну и в последнюю очередь - осяза…

- Врешь!! - исступленно закричал Перстков. Он прыгнул вперед, и его легкий кулачок, описав дугу, непрофессионально ударился в округлую скулу художника.

Небо шарахнулось от земли и стало насыщенно-синим. Березы побледнели. Линия штакетника распрямилась.

- У-у-у!.. - с ненавистью взвыл Перстков, опуская пятку на праздно лежащий посреди тропинки глаз.

В следующий миг поэт уже прыгал на одной ножке. Осязание говорило, что в босую подошву вонзился крепкий, прокаленный на солнце репей. Николай вырвал его, хотел отшвырнуть…

Репей! Это был именно репей, а никакой не глаз! Николай стремительно обернулся и увидел, что у Григория Чуского снова всего один профиль. Синие домики за оградой выстроились по ранжиру, как прежде. Чары развеялись! Колдовство кончилось!.. Или нет? Или еще один шаг - и все опять исказится?

Шаг… другой… третий…

- А-а! - демонски возопил Перстков. - Получил по морде? Ну и где он теперь, твой мир, а?!

Выражение лица Чуского непрерывно менялось, и Григорий делался похож то на левую, то на правую свою ипостась. Сидоров все еще держался за скулу.

- Что? Ушибли, да? - пятясь, выкрикивал Перстков. - Синяк будет, да?.. Будет-будет, не сомневайся!.. Ты меня так видел? А я тебя так вижу!..

"Да ведь это же я! - холодея, осознал он вдруг. - Я ударил, и все кончилось! Нет-нет, совпадения быть не может… Это мой удар все изменил!.."

После таких мыслей Перстков уже не имел права пятиться. Он выпрямился, повернулся к ним спиной и твердым шагом двинулся вдоль штакетника. Но непривычно плоская земля подворачивалась под ноги, и Николай дважды споткнулся на ровном месте.

Тем не менее сквозь ворота под фанерным щитом с надписью "Турбаза "Тишина" он прошел, как сквозь триумфальную арку.

Возле коттеджа N_9 пришлось прислониться к деревянной стенке домика и попридержать ладонью прыгающие ребра. Он смотрел на пыльную зеленую траву, на серый скворечник над коттеджем N_8, на прямые рейки штакетника, и, право, слеза навертывалась.

"Гипноз, - сообразил он. - Вот что это такое было! Просто массовый гипноз. Этот проходимец всех нас загипнотизировал… и себя за компанию…"

Да, но где гарантия, что все это не повторится?

"Пусть только попробует! - с отвагой подумал Перстков, оттолкнувшись плечом от коттеджа. - Еще раз получит!.."

Опасения его оказались напрасны. Хотя Николай и ссылался неоднократно в стихах на нечеловеческую мощь своих предков ("Мой прадед ветряки ворочал, что не под силу пятерым…"), сложения он был весьма хрупкого. Но, как видим, хватило даже его воробьиного удара, чтобы какой-то рычажок в мозгу Федора Сидорова раз и навсегда встал на свое место. Отныне с миром Федора можно будет познакомиться, лишь посетив очередную выставку молодых художников. Там, на картоне и холстах, художник будет смирный, ручной, никому не грозящий помешательством или, скажем, крушением карьеры.

Из-за штакетника послышались голоса, и воинственность Персткова мгновенно испарилась.

- Куда он делся? - рычал издали Григорий. - Ива… Перспектива… Башку сверну!..

Федор неразборчиво отвечал ему дребезжащим тенорком.

- Ох и дурак ты, Федька! - гневно гудел Чуский, надо полагать, целиком теперь принявший сторону Сидорова. - Ох дура-ак!.. Ты кого оправдываешь? Да это же все равно, что картину изрезать!..

Николай неосторожно выглянул из-за домика, и Григорий вмиг оказался у штакетника, явно намереваясь перемахнуть ограду и заняться Перстковым вплотную.

Спасение явилось неожиданно в лице двух верхоконных милиционеров, осадивших золотисто-рыжих своих дончаков перед самым мольбертом.

- Что у вас тут происходит?

- Пока ничего… - нехотя отозвался Чуский.

- А кто Перстков?

Николай навострил уши.

- Да есть тут один… - Григорий с видимым сожалением смотрел на домик, за которым прятался поэт, и легонько пошатывал одной рукой штакетник, словно примеривался выломать из него хорошую, увесистую рейку.

- Супруга его в опорный пункт прибегала, на пристань, - пояснил сержант. - Слушайте, ребята, а она как… нормальная?

- С придурью, - хмуро сказал Григорий. - Что он - что она.

- Понятно… - Сержант засмеялся. - Турбаза, говорит, заколдована!..

Второй милиционер присматривался к Федору.

- А что это у вас вроде синяк?

- Да на мольберт наткнулся… - ни на кого не глядя, расстроенно отвечал Федор. Он собирал свои причиндалы. Даже издали было заметно, как у него дрожат руки.

Судя по диалогу, до пристани Федор "не достал". Видимо, пораженная зона включала только турбазу и окрестности.

- С колдовством вроде разобрались, - сказал веселый сержант. - Так и доложим… А то там дамочка эта назад идти боится.

Нет, к черту эту турбазу, к черту оставшуюся неделю… Вот только Вера с пристани вернется - и срочно сматывать удочки!

Кстати, об удочке… Он ее бросил на мостках.

"Надо забрать, - спохватился Перстков. - А то штакетник до воды не достает, проходи кто угодно по берегу да бери…"

И Николай торопливо зашагал по тропинке к пруду, вновь и вновь упиваясь сознанием того, что все в порядке, что мир - прежний, что книга стихов "Другорядь" обязательно будет издана, что жена у него - никакая не лиловая, хотя на это-то как раз наплевать, потому что полюбил он ее не за цвет лица - Вера была дочерью крупного местного писателя… что сам он - пусть не красавец, но вполне приличный человек, что береза…

Николай остановился. Ствол березы был слегка розоват. Опять?! Огляделся опасливо. Нет-нет, вокруг был его мир - мир Николая Персткова: синие домики, за ними - еще домики, за домиками - штакетник… А ствол березы - белый и только белый! Лебяжий! Николай всмотрелся. На стволе по-прежнему лежал тонкий розоватый оттенок.