Он закрыл за собой дверь, оставив меня терзаться чувством вины за все те случаи, когда я злился на Бруно и его безобидную трубку.

Примерно через час дверь снова открылась, и в комнату вошел человек в чине высшего офицера СС.

– Я все думал, когда же вы появитесь? – сказал я.

Артур Небе вздохнул и покачал головой.

– Мне очень жаль Штальэкера. Он был хорошим человеком. Естественно, ты бы хотел увидеть его. – Небе предложил мне следовать за ним. – А затем, боюсь, тебе придется встретиться с Гейдрихом.

За внешним кабинетом и анатомическим театром, где патологоанатом работал с обнаженным телом юной девушки, располагалась длинная холодная комната, в которой я увидел рядами стоящие столы. На некоторых из них лежали человеческие тела, одни – в обнаженном виде, другие – покрытые простынями, некоторые, как Бруно, были еще в одежде и больше напоминали предметы забытого, багажа, чем людей.

Я подошел к столу, где лежал мой мертвый напарник, и какое-то время с тяжелым чувством смотрел на него. Рубашка на груди Бруно выглядела так, будто он вылил на себя целую бутылку красного вина, рот широко раскрыт, словно он сидел в кресле у зубного врача. Существует много способов прекратить сотрудничество, но ни один из них не делает этот разрыв таким окончательным, как убийство.

– Никогда не знал, что у него была вставная челюсть, – рассеянно произнес я, увидев, как что-то металлическое сверкнуло во рту у Бруно. – Удар ножом?

– Да, один удар, прямо в сердце. Били снизу под ребра, в подложечку.

Я взял его руки и внимательно их осмотрел.

– Ладони не порезаны, значит, он не защищался, – отметил я. – Где его нашли?

– На автомобильной стоянке у театра «Метрополь», – сообщил Небе.

Я распахнул его куртку и заметил, что в кобуре нет пистолета, расстегнул рубашку, все еще липкую от крови и принялся изучать рану. Чтобы сказать что-либо определенное, нужно смыть кровь, но было видно, что края входного отверстия разорваны, как если бы нож в ране повернули.

– Тот, кто это сделал, знал, как можно убить человека ножом, – сказал я, – Похоже на штыковую рану. – Я вздохнул и покачал головой. – Не стоит приглашать сюда его жену, я сам сделаю формальное опознание. Ей уже сообщили?

– Не знаю. – Небе пожал плечами. Он провел меня к выходу из анатомического театра. – Но думаю, что ей скоро сообщат.

Патологоанатом, молодой человек с большими усами, прервал работу над телом девушки, чтобы покурить. Сигарета, которую он держал рукой, одетой в перчатку, запачкалась в крови, и немного крови попало на его нижнюю губу. Небе остановился и посмотрел на курящего патологоанатома и мертвое тело с выражением, в котором угадывалось нечто большее, чем легкое отвращение.

– Что, – сердито спросил он, – еще одна?

Патологоанатом лениво выпустил дым, и лицо его скривилось в гримасе.

– Судя по этой стадии исследования, определенно схожий случай, – сказал он. – У нее все те же признаки.

– Понятно. – Было очевидно, что Небе не высокого мнения о молодом патологоанатоме. – Надеюсь, ваш отчет будет подробнее, чем предыдущий. Не говоря уж о точности. – Он резко отвернулся и быстро пошел к выходу, добавив громко через плечо: – И постарайтесь, чтобы я получил его как можно скорее.

В служебной машине Небе, по дороге к Вильгельмштрассе, я спросил его, что все это значит.

– Я имею в виду то, что мы видели в анатомическом театре.

– Мой друг, думаю, что как раз сейчас ты обо всем узнаешь, – ответил он.

Штаб-квартира СД – службы безопасности, которую возглавлял Гейдрих, – Вильгельмштрассе, 102, снаружи выглядела совершенно безобидно. Даже элегантно. По обеим сторонам ионической колоннады располагались квадратные двухэтажные дома для стражи, арочные проезды вели во внутренние дворики. Из-за густых деревьев нельзя было рассмотреть, что находилось там внутри, и только присутствие двух часовых свидетельствовало о том, что это официальное здание определенного назначения.

Мы проехали ворота, потом мимо аккуратной, размером с теннисный корт лужайки, обсаженной кустами, и остановились у красивого трехэтажного здания с огромными полукруглыми окнами, через которые мог бы пройти даже слон. Штурмовики бросились открывать двери машины, и мы вышли.

Интерьер штаб-квартиры Зипо выглядел совсем не так, как я его себе представлял. Мы ждали в зале, главным элементом убранства которого была богато украшенная позолоченная лестница, по бокам ее располагались кариатиды в полный человеческий рост и гигантские канделябры. Я посмотрел на Небе и движением бровей показал ему, что восхищен.

– Не плохо, правда? – сказал он и, взяв меня за руку, подвел к начинавшемуся от самого пола двустворчатому окну, из которого открывался великолепный вид на парк в английском стиле. За ним на западе виднелись современные очертания «Европа-Хаус» Гропиуса, а на севере четко выделялось южное крыло штаб-квартиры Гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе. Я сразу ее узнал, так как однажды некоторое время сидел там по приказу Гейдриха.

Разница между СД, или Зипо, как иногда называли службу безопасности, и Гестапо была просто неуловимой, даже для некоторых сотрудников этих двух организаций. Примерно такая же, как между «боквурстом» и «франкфуртером»[4]– названия разные, а вид и вкус совершенно одинаковые.

Легко можно было догадаться, что, заняв Дворец принца Альбрехта, Гейдрих получил большие преимущества. Может быть, даже большие, чем его мнимый начальник Гиммлер, разместившийся теперь в здании рядом со штаб-квартирой Гестапо, где раньше располагался отель «Принц Альбрехт». Несомненно, что старая гостиница, называемая теперь «СС-Хаус», по размерам куда больше дворца. Но, как и с колбасой, вкус очень редко зависит от размера.

Я услышал, как Небе щелкнул каблуками, и, оглянувшись, увидел, что король террора присоединился к нам у окна.

Высокий, худой как скелет, с длинным бледным лицом без всякого выражения, напоминавшим посмертную маску из алебастра, с пальцами, как у Кощея Бессмертного, сцепленными за спиной, такой прямой, словно он проглотил аршин, Гейдрих несколько мгновений смотрел в окно, не говоря ни слова.

– Пойдемте, господа, – наконец произнес он. – Сегодня замечательный день. Давайте прогуляемся.

Открыв французское окно, он вышел в сад, и я заметил, что ступни его были очень большие, а ноги – кривые, как будто он много ездил верхом. Если судить по серебряному значку «Немецкий всадник» на кармане его кителя, он действительна увлекался верховой ездой.

На свежем воздухе и под действием солнечных лучей он оживился, как будто бы был рептилией.

– Это летний дворец Фридриха Вильгельма I, – сказал он восторженно. – А в недавние времена – во времена Республики – его использовали для приема почетных гостей, таких как король Египта и британский Премьер-министр. Рамсея Макдональда, конечно, а не этого идиота с зонтиком. Я думаю, что это самый красивый из всех старых дворцов. Я часто здесь гуляю. Этот сад соединяет Зипо со штаб-квартирой Гестапо, что для меня очень удобно. И особенно приятно гулять здесь в это время года. У вас есть сад, господин Гюнтер?

– Нет, – ответил я. – У меня всегда очень много работы. И когда я кончаю работать, я именно перестаю работать, а не начинаю копаться в саду.

– Очень плохо. У меня дома в Шлактензее есть прекрасный сад с собственным полем для игры в крокет. Кто-нибудь из вас умеет играть в эту игру?

– Нет, – ответили мы одновременно.

– Это интересная игра, кажется, она очень популярна в Англии. Напоминает мне современную Германию. Законы – это ворота, через которые надо провести людей с различной степенью принуждения. Но никакого движения не может быть без деревянного молотка, крокет – самая подходящая игра для полицейского.

Небе задумчиво кивнул, а Гейдриху, казалось, самому очень понравилось это сравнение. Он разговорился. Вкратце остановился на тех вещах, которые он ненавидел – масонах, католиках, свидетелях Иеговы, гомосексуалистах и адмирале Канарисе, возглавлявшем Абвер, немецкую военную разведку, – и долго распространялся о том, что любит играть на фортепиано и виолончели, фехтовать, рассказал нам о своих любимых ночных клубах и о своей семье.