— Ради Бога, Алексей, нет необходимости…

— У тебя был трудный день сегодня, Белинда, я предлагаю тебе пойти наверх и отдохнуть.

— Нет, я… не устала. Я…

Флер не могла смотреть на такое испуганное и дрожащее лицо матери. Она резко встала.

— Я пойду с тобой, Алексей. — Она медленно кивнула.

Слуга отодвинул ее стул, а Белинда осталась сидеть, застывшая и бледная, как розы, стоявшие перед ней в вазе, Коридор походил на музейный, а не на домашний. Они шли в переднюю часть дома, и звуки шагов казались неестественно громкими. Стук каблуков улетал к сводчатому потолку, где эхо, ударяясь о фрески с мифами и легендами, угасало, лишаясь звука. Флер почувствовала, как повлажнели ладони; в атмосфере этого дома было что-то ужасное.

— Поскольку ты уже здесь, будешь называть меня папой, — вдруг сказал Алексей. — Ты меня поняла?

Флер остановилась и повернулась к нему. Хотя каблуки ее черных лодочек были небольшими, она все равно была на несколько дюймов выше его.

— Я понимаю тебя очень хорошо… Алексей. — Она выразительно посмотрела на него, желая убедиться, что и он понимает.

Его губы неприятно скривились.

— Ты действительно думаешь, что можешь меня ослушаться?

Ты действительно думаешь, что я позволю меня ослушаться?

— Похоже, у тебя нет выбора. Тебе просто нужна дочь на время похорон. Рядом, как положено. Так ведь? — Девочку колотила дрожь, которую он мог увидеть, но ее это не волновало.

— Ты мне угрожаешь?

— Мне всю жизнь приходилось иметь дело с задирами. Я знаю, что это такое.

— Так ты думаешь, я задира?

— Нет, Алексей, — спокойно ответила она. — Я думаю, ты чудовище.

На какой-то миг оба замерли. Потом он наклонил голову, как если бы они отлично поняли друг друга, и остаток пути оба прошли молча.

Флер ощутила некоторое удовлетворение. В конце концов она сохранила свою позицию, но в глубине души чувствовала, что схватка еще не окончена.

Двустворчатая позолоченная дверь вела в главный салон. Алексей открыл одну створку и жестом велел ей войти. Из комнаты вынесли всю мебель и в самом центре поставили сверкающий черный гроб, утопающий в белых розах; рядом с ним стоял маленький черный стул. Флер уже приходилось видеть мертвецов, например сестру Мадлен, умершую в монастыре. Но несмотря на это, ее ошеломила неподвижность фигуры в отделанном атласом гробу. Сморщенное лицо Соланж Савагар казалось слепленным из воска оплывшей свечи.

— Я хочу, чтобы ты поцеловала свою бабушку в губы, в знак уважения.

Она едва не расхохоталась. Не может же он говорить это серьезно! Флер повернулась к отцу, чтобы послать его ко всем чертям, и застыла, увидев выражение его лица. Она уже видела нечто подобное у девочек в школе. Самоуверенность, которую сильные позволяют себе демонстрировать только перед слабыми. Она поняла, что его просьба не имеет никакого отношения к уважению. Он просто испытывает ее мужество. Делает ей вызов. По лицу Алексея она поняла: он даже вообразить себе не может, что она сумеет принять этот вызов.

Слезы защипали глаза Флер. Ублюдок! Она ненавидит его.

Она даже не подозревала, что способна так сильно ненавидеть.

Флер медленно подошла к гробу, пытаясь победить слабость, борясь с желанием немедленно убежать из этого объятого молчанием дома, с этой улицы Благотворительности, от Алексея Савагара, обратно в безопасность и удушающий уют монастыря. Она не должна думать ни о чем подобном. Нет. Надо думать о чем-то другом.

Миконос. Мальчики. Боже, она плачет. Нельзя останавливаться.

Если она остановится, то ни за что не двинется дальше. Она собиралась показать ему. Она собиралась бросить ему обратно в лицо его ненависть и посмотреть, как он подавится ею. Пусть увидит, что его отбросили, отшвырнули. Перегнувшись через край гроба, она коснулась губами холодной, но все-таки своей бабушки…

И вдруг позади нее раздалось шипение. Алексей схватил Флер за плечи и оторвал от гроба.

— Нет! — Он злобно выругался и тряхнул ее так, что голова Флер откинулась назад. — Мерзкая девчонка! — заорал он по-французски. — Ты такая же, как и он! Ты готова на все, лишь бы спасти свою гордость! — Он снова тряхнул ее так, что волосы Флер распустились и упали на спину.

Она закричала, не соображая, что говорит, — ей было плевать.

Он Толкнул ее к стулу рядом с гробом и, усадив, принялся рукой тереть ее рот, размазывая губную помаду по щеке и пачкая себе пальцы, словно стараясь стереть поцелуй с ее губ.

— Отпусти меня, ты, ублюдок! — рыдала Флер, с трудом борясь с ним и пытаясь встать. — Не дотрагивайся до меня! Я тебя ненавижу! Я не могу выносить твоих прикосновений!

Вдруг рука его на губах девушки стала менее грубой, а другая уже не стискивала ее руку клещами; он что-то очень тихо пробормотал — Флер не расслышала, но ей показалось, что Алексей по-французски сказал: «Чистая кровь». Силы покинули Флер, она решила прекратить борьбу, пока не почувствует себя лучше. Внезапно Алексей начал гладить пальцами ее губы. Прикосновения были невероятно нежными. Указательный палец прошелся по линии губ, потом неожиданно проскользнул в рот и ласково пробежался по зубам.

— Ребенок. Бедное дитя. — Он что-то ворковал, будто пел колыбельную. — Ты оказалась втянутой в то, чего не понимаешь.

Флер не могла бы пошевелиться, даже если бы хотела отшатнуться от этого пальца между ее губами. Она должна была дать ему понять, как сильно ненавидит его, но не могла найти слов. Его прикосновение было таким нежным. Может, вот так отцы ласкают дочерей? Те, которые любят своих девочек?

— Ты поразительно красива. Даже снимок в газете не подготовил меня к подобному… — Он нежно потянул светлый локон, прилипший к мокрым щекам. Совсем не больно. — Я всегда любил красивые вещи, — проговорил он тихо. — Красивую одежду. Красивых женщин. И машины, особенно машины. Чем старше я становлюсь, тем они для меня важнее.

Она чувствовала, как его рука соскользнула к ее подбородку.

О чем он говорит? Почему она не может пошевелиться? Флер чувствовала запах его одеколона, немного острый. Алексей снова заговорил:

— А женщины… Сначала я любил их всех. А последние десять лет я одержим только «бугатти». Ты знаешь «бугатти»?

О чем он спрашивает? Флер не могла сосредоточиться, пока его пальцы гладили ее лицо. Словно околдовывая, напуская на нее чары, от которых она не могла освободиться. Он ждал. Глаза его просвечивали ее насквозь. Она покачала головой… Потом кивнула…

Она не знала, на что дала ответ «нет» и на что «да».

— «Бугатти» — это гениальный автомобиль, — сказал он тихо. — Другого такого нет. Величайший в мире. — Кончики пальцев коснулись серег из оникса у нее в ушах и тихо потянули вниз. Глаза ее закрылись. — Этторе Бугатти называл свои машины чистокровными. Как тщательно выведенных лошадей.

У меня прекраснейшая коллекция чистокровных «бугатти», самая прекрасная в мире. Но у меня нет главного драгоценного камня в короне. «Бугатти-роял». — Голос был ласковый, любящий, он гипнотизировал ее. — Этторе Бугатти построил его в тридцатые годы, всего шесть экземпляров. Во время войны «бугатти-роял» оставался в Париже. Я был одним из трех человек, спрятавших его от немцев среди сточных труб за городом. Тот автомобиль — настоящая легенда. Я решил, он будет моим, потому что он самый лучший.

Чистокровный. Ты понимаешь меня, детка? Если ты не владеешь самым лучшим, это признак слабости.

Она кивнула, хотя ничего не понимала. Не важно. Старые фантазии вернулись, захватили ее в свой плен и держали, заставляя чувствовать что-то мягкое и теплое внутри… Когда Алексей увидел ее, он захотел ее…

После всех этих лет он захотел, чтобы его дитя вернулось…

— Ты напоминаешь мне тот автомобиль, — пробормотал он. — Только ведь ты не чистокровная, так ведь?

Она подумала, что у нее на губах снова его палец. Потом поняла — это его губы. Ее отец наклонился и целовал ее. Ее отец…

— Алексей! — раздался визгливый, полный ужаса крик, такой, какой может вырваться только у смертельно раненного животного. Флер подпрыгнула на стуле. В дверях стояла Белинда с дрожащим от гнева лицом. — Ты, ублюдок, — шипела она. — Убери от нее руки! Я убью тебя, если ты снова коснешься ее.