– Прости для Бога, государь! Нешто могло мне на ум прийти, что это ты тут спишь? Подумал – страж нерадивый на посту заснул, ночь темна, не видать, кто лежит. А ты как здесь случился?

– Притомился малость, обходя стан; прилег тут да и заснул ненароком. Видать, уже поздно?

– Уж давно перешло за полночь.

– А ты что не спишь?

– Вышел стражу проверить да поглядеть, что у татар

деется.

– Ну, пойдем вместе.

Князья молча прошли с версту и остановились, не доходя немного до речки Чуровки, на которой стояли русские передовые посты. Ночь была душной и темной, поздно взошедшую ущербную луну закрывали низкие облака; на юге, за татарским станом, яростно полыхали зарницы; зловеще и нудно где-то, совсем близко, выл одинокий волк, да вдали, на Непрядве, гоготали и хлопали крыльями гуси.

Позади, в русском стане, было тихо, словно и нет никого. У татар повеюду пылали костры, слышались крики, ржание коней, дикое, непривычное русскому уху пение и грохот бубнов.

– Видать, поганые загодя победу празднуют, – промолвил Дмитрий. – Только не рано ли?

– Завтра им будет не до песен, княже. Вон, погляди на сполохив небе, над самой ордой: рдяны, ровно бы кровь из них брызжет. То для них худая примета.

– А вот, к слову, Дмитрей Михайлович: сказывают, у вас на Волыни колдуны вельми искусны и знает через них

Сполохи – зарницы.

народ много верных примет и гаданий. Может, и ты там чему научился?

– Перед битвой у нас слушают голоса земли, – не сразу ответил Боброк. Он был лет на десять старше своего шурина, и Дмитрий с большим доверием относился к его военному опыту и житейской мудрости. – И кому дано понимать их, тот может сказать, чья будет победа.

– А ты можешь?

– Бывало, мог.

– А ну, спробуй!

Боброк лег на траву, правым ухом припал к земле, закрывши ладонью левое. Он лежал не шевелясь, так долго, что Дмитрия начало разбирать нетерпение.

– Ну, что слышал? – спросил он, едва Боброк поднял голову.

– Плачет земля, Дмитрей Иванович! Сперва услыхал я лишь один стон и плач великий, а после стал различать в нем два голоса: в одной стороне вроде бы татарская женка голосит по мертвому, а в другой, жалостливо так, – ровно свирель пастушья, – плачет русская дева. Без числа воинов падет завтра и у нас, и у татар. Но победа будет твоя.

– Как ты о том сведал?

– Стал я слушать еще, и вот, там где татарка плакала, помстилосьмне, будто вороны закричали, а на русской стороне зазвонили колокола. Господь нам готовит победу, тому верь, государь.

– Слава Христу и Его Пречистой Матери, коли так, – перекрестился Дмитрий. – Устояла бы Русь, а что многие тут навеки лягут, – не без того. Может, и нас с тобой завтра не будет… Не зря бы только.

– Зря не будет, да и мы, Бог даст, своими глазами победу увидим, – промолвил Боброк. – А ты все же отдохнул бы теперь, Дмитрей Иванович. Утром небось все силы снадо-бятся.

– И то, пойду. Твой шатер где?

– За Смолкой, в дубраве. Только я еще обойду стражу, протру ей глаза, ежели что. Сейчас, перед рассветом, сугубо бдить надобно.

– Протираешь ты знатно, на себе испытал, – улыбнулся Дмитрий. – Ну, коли так, оставайся с Богом!

Помстилось – показалось.

Проводив взором фигуру великого князя, скоро утонувшую во мраке, Боброк зашагал к полосе кустарников, окаймлявших речку Чуровку. Стало заметно светлее, – близился рассвет, да и луна начала изредка проглядывать сквозь прорывы поредевших облаков.

На первых двух постах все оказалось в порядке. Но на третьем было неладно; дозорный сидел на кочке и, опершись на рукоять меча, поставленного меж колен, спал, негромко прихрапывая. Боброк подошел тихо, как волк, изловчился и с силою ударил ногой по мечу. Воин, внезапно лишившись опоры, рухнул с кочки кулем и ткнулся головой в землю.

Он тотчас вскочил, еще не понимая, что с ним стряслось, но грянувшая, как с неба, затрещина разом привела его в себя.

«Коли десятник, ништо, – мелькнуло в мозгу, – даст еще раз-другой, того и будет!» Но, подняв глаза, обмер: перед ним стоял грозный Волынский князь, которого в войске боялись пуще всех иных воевод. Узнал его и Боброк: это был костромич Фомка Кабычей, незадолго до того схваченный в Москве за разбой. Будь другое время, ему бы несдобровать, но поелику люди были нужны для похода, – в меру постегав батогами, его поставили в войско, дабы честною службой искупил он свою вину.

– Тать шелудивый! – сурово сказал Боброк. – Тебе бы ныне за троих усердствовать, а ты в страже спишь, ровно и не Русь за тобой. Ну, пеняй на себя: ежели стоять невмоготу, будешь висеть!

– Князь пресветлый! – возопил Кабычей, понимая, что не мольбы о пощаде, а лишь находчивость может спасти его от петли. – В животе моем и в смерти ты волен! Только не спал я, милостивец, сгореть мне на этом месте, не спал!

– Вона! – насмешливо произнес Боброк. – Стало быть, это мне только привиделось?

Слово «привиделось» внезапно вдохновило Кабычея, который до этого и сам не знал еще, что станет врать в свое оправдание.

– Не спал я, княже, Богом тебе клянусь, – проникновенным голосом сказал он. – А было мне в тот самый час небесное видение.

– Видение?! Да ты, никак, из разбойников одним скоком во святые угодил?

– Нешто только святым бывают видения, княже милостивый? Господь печется о всех. Может, через тое самое восхотел Он наставить меня на путь правды и святости! Мало, что ли, святых смолоду бывали разбойниками?

– Вишь, куда ты наметил! Только не поспеешь ты стать святым, ежели так службу несешь!

– Помилосердствуй, княже, не прими греха на душу! Нешто моя в том вина, что на службе Господь послал мне видение?

– Что же такое тебе привиделось?

– Глянул я, княже, ненароком на небо и вот, вижу: летит с ордынской стороны облако великое и прямо на Русскую землю! Полыхают с того облака молоньи и громы, спущается оно все ниже, и вот почала выходить из него несметная рать. Но тут, со стороны полуденной, внезапу пришли два витязя юных, в све.тлых одеждах и с вострыми мечами в руках… На-дысь, были то святые Борис и Глеб! И приступили они без страху к татарским воеводам, рекуче: «Кто вам, поганым нехристям, сыроядцампроклятым, дозволил тревожить Святую Русь?» И как почали сечь басурманов своими мечами, индо стон смертный пошел по всей ихней орде! В недолго время посекли всех до единого и само облако то искрошили в шмотья… А после, гляжу, – святой Глеб прямо сюды идет, до мене! И тут я в страхе сомлел и сник, – энто как раз в тот са «шй миг было, когда ты подошел и вдарил, думая, что я заспал…

– Ну и здоров ты врать! – подивился Боброк.

– Пусть я в землю врасту, ежели солгал тебе, всесветлый князь! Истинно так все было, как я сказал. Надо быть, в этом знамение Божье, что пособят нам посечь татар святые Борис и Глеб!

Боброк пристально поглядел на Кабычея, усмехнулся, малость подумал, потом сказал:

– Ну, слушай теперь меня, провидец: в иное время я бы с тебя за такое велел спустить три шкуры. Одну за то, что в дозоре спишь, а другие две, дабы уразумел ты, что меня не столь легко обмануть. Но возблагодари Господа: сегодня нам твое «видение» вельми сгодится. С зарею будет тебе смена, – ходи по полкам и всем пересказывай то, что и мне сказал!

Утром по всему стану только и судачили о том, что некоему

Татар на Руси называли «сыроядцами» потому, что до принятия Ордой ислама, во время походов, – когда не было времени для варки пищи, – они ели сырую конину. Утром, при выступлении, всадник клал под седло тонкий пласт мяса, – к полудню оно бывало «готово».

святой жизни мужу, Фоме Кабычею, от Бога было в ночи знамение, чтобы русские воины шли в битву с верою и без страха, ибо будут среди них невидимо сражаться святые Борис и Глеб, коим Господь велел посечь орду. Слыша такое, даже робкие укреплялись духом, и только лишь в сотне Кабы-чея, где он был хорошо известен, люди дивились и не знали, что думать.

– Это наш Фомка-то святой жизни муж? – говорил Ва-сюк Сухоборец, высокий и жилистый воин, судя по щеке, изуродованной шрамом, уже побывавший в битвах. – С эдаким святым повстреваться в лесу не приведи Господь!