– Ишь, чего захотел хан! – крикнул со стены Игнашка Постник. – Нехай глядит на Москву издаля, а в город мы его не пустим, – небось не дурнее его!

– Коли добром не пустите, он сказал: повелит взять Москву силою и тогда пощады никому не будет. Вот и выбирайте, что вам милее!

– Не пужай, выстоим с Божьей помощью, доколе подойдет государь наш с войском! А тогда хану вашему то самое будет, что и Мамаю было!

– Ну, ежели вы столь сильны, давай вам Бог, – промолвил князь Василий Нижегородский. – Мы, вестимо, душою с вами, а не с басурманами. Только глядите, не просчитайтесь, ибо помощи вам ниоткуда не будет: вы, должно быть, того не знаете, что тут, под Москвой, стоит только половина Тохтамышевой орды, а другая ее половина гонится полунощными землями за князем Дмитрием Ивановичем, который от нее подался в Вологду, а ныне, сказывают, ладится уходить оттуда на Белоозеро.

– Не может такого быть! – крикнул сверху Юрка Сапожник. – Нешто мы не знаем своего государя? Не побег бы он от орды, особливо без битвы!

– Битва ему была близ Костромы, только побили его

татары, и теперь он уходит от них с остатним войском.

– А не лукавишь ты, княже? – спросил со стены архи-мандрит Симеон Спасский. – Может, научили тебя татары так говорить, дабы пали мы духом и положили оружие? Не бери греха на душу, ведь русский ты человек, как и мы, и Господь тебе не простит такого!.

– Да что ты, отче,, мыслишь, на мне креста нету? – притворно возмутился князь Василий. – Истинно сказал я вам то, о чем вот уже два дня только и говорят в татарском, стане. Сам я, вестимо, того не видел, однако думаю, что ордынские гонцы своего хана обманывать бы не-посмели.

Ложь Нижегородских князей звучала столь, убедительно и правдоподобно, что почти все москвичи ей поверили. С минуту со стены доносился лишь невнятный гул голосов, потом князь Остей крикнул вниз:.

– Пождите, послы, – сейчас промеж собою потолкуем и тогда дадим вам ответ! —

– Ладно, пождем, коли недолго. Да и чего тут много толковать-то? Дело и младенцам ясное: надобно вам покориться, покуда хан милостив, – тем только и спасете себя и Москву от погибели!

– Ну, братья, как, – сами станем решать дело али кликнем народ на вече? – спросдл архимандрит Симеон у стоявших вокруг людей.

– Вече хорошо сбирать, когда есть время на споры да на разговоры, – угрюмо промолвил один из слободских старост, – а ныне иное: ханские послы стоят за воротами и дожидают ответа.

– Это истина! – крикнул кто-то из толпы. – Здеся налицо и князь-воевода, и оба московские архимандриты, и почти вся иная старшина. Нехай они, – лучшие люди наши, – вырешат дело промеж собой, а мы на том станем, что они скажут!

– Тому и быть! – поддержали другие. – С вечем и до завтрева дело не сдвинется! Пущай старшина решает!

– Добро, братья, – сказал архимандрит Симеон, – так оно и впрямь лучше будет, а потому с Божьим благословением приступим. Говори, княже, что мыслишь ты?

– Набольший воевода на совете сперва других слушает, а свое слово говорит последним, – ответил Остей.

– Коли так, починай кто-либо из меньших людей. Вот хоть ты, Игнатий!

– По мне, братья, чего бы нам хан ни посулил, не отворять ему ворота, – без раздумий сказал Игнашка Постник. – Обманут нас басурманы! Будем обороняться до конца, – авось приспеет государь наш на помощь.

– Держитесь за авось, покеда не сорвалось! – крикнули из толпы.

– Оно верно, этот авось дюже тонкий, на таком долго не удержишься, промолвил староста Сурожской сотниСидор Олферьев. – Нешто ты не слыхал, что Нижегородские князья-то сказывали?

– Не верю я тому! Лгут они!

– Может, и лгут, но на правду похоже. И ежели оно окажется правдой, а мы, тому не поверив, станем еще обороняться, – понапрасну погубим и Москву и себя, – сказал Олферьев. – Ведь мы не малые дети, небось кажный понимает, что сколько ни ерепенься, а долго нам супротив орды не выстоять. Ну, продержимся еще дня три либо от силы седмицу, а после татары все одно город возьмут и тогда не оставят в нем камня на камне. Да и людей всех побьют.

– Знамо дело, уж тогда пощады не жди, – поддержал кто-то из сотских. •

– А коли ворота отворим и покоримся, думаешь, и вправду помилуют? – отозвался другой. – Татарве в таких делах не дюже-то верь! В торгу татарин тебя не обманет, а в ратном деле обман у них законом дозволен!

– Так ить тут еще дело-то надвое показывается: может, обманут, а может, и впрямь помилуют. А ежели ханской воли не исполним, тогда конец один!

– Чего там один! – крикнул Адам Суконник. – Небось четыре дня против орды выстояли, сколько она на стены ни лезла, почто же еще не постоять? Город наш крепок, а людей в нем эвон сколько! Коли спонадобится – и до зимы простоим!

– А есть что будешь? Через какую седмицу, не более, во всей Москве ни зерна не останется! Сколько ни хоробруй, а голод заставит ворота отворить!

– Тогда нам от того проку не будет. Коли уж отворять, так лучше сейчас!

– Истина! Ноне хан, гляди, и помилует, а завтра не жди!

Московский торговый люд делился на сотни: Гостиную, Суконную и Сурожскую.

– А как у нас и вправду с запасом-то? – спросил архимандрит. – Ты, княже, что о том скажешь?

– Что я о том сказать могу? Я человек пришлый, – ответил Остей. – Поспрошайте о том у Юрия.

– Врать не хочу, а толком того и я не знаю, – сказал Юрий Сапожник, увидев, что на него устремлены все глаза. – Запасу у нас было немало, особливо в боярских хозяйствах. Но народ, осерчав на бояр, домы их пограбил, – поди теперь узнай, куды оно ушло? Людей в город тожеть набежала тьма, доселева все пили и ели в кого сколько лезло, и что еще осталось – то один Господь ведает. Надо быть, на седмицу достанет, а впроголодь, может, и две продержимся.

– Вишь, как оно без настоящего-то начала обернулось! Ну, а коли в деле порядку нет, так чего и ждать-то еще? Надобно теперь же мириться с ханом!

– Кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась! Лучше подтянуть брюхо и стоять до конца, нежели своей охотой отдаться басурманам на расправу!

– Так ведь все одно не ныне, так завтра попадешь к ним в руки! Почто же их зря ярить-то?

– Вестимо так! Сколько веревку ни вей, а конец будет!

– Вот на той веревке в Орду и пойдешь!

– И то краше, нежели тут зарежут. С Орды и утечь можно!

– Чего еще тут спорить! Надобно сделать, как царь хочет: пустить его в город, только без войска и чтобы никаких грабежей!

Из всех этих речей и отдельных выкриков архимандриту Сим еону, – который в этот решающий час молчаливо был признан за старшего, – стало ясно, что большинство склоняется к тому, чтобы принять условия Тохтамыша. Выждав минуту затишья, он сказал:

– Добро, братья, вы свое молвили. Послушаем теперь, что князь-воевода скажет. Ему последнее слово, и слову его наибольшая вага.

Князь Остей, вначале взявшийся за оборону Москвы с большим жаром, теперь уже и сам был не рад, что ввязался в это дело. Со стороны простого народа он привык встречать только слепое повиновение, и этот храбрый, но мятежный московский люд был ему непонятен. Заставить его подчиниться своей единой воле князь не сумел, – может быть, по молодости лет, а может, потому, что сам он не был русским. События развивались явно не так, как он хотел, и теперь ему казалось, что при подобном самоуправстве народа и отсутст-

вии порядка город все равно обречен. И потому он промолвил:

– Если бы я имел хоть малую надежду удержать Москву, я бы первый сказал: давайте, братья, еще стоять! Но чем обороняться-то? Нет у нас боле ни огневого зелья, ни смолы, ни стрел, скоро начнется и голод, а помощи, как видно, ждать неоткуда. Два либо три приступа мы, может, еще и отобьем, а потом все одно нас татары сломят и тогда уж не дадут пощады ни людям, ни городу. Так, по мне, лучше отворить им ворота сегодня и положиться на ханское милосердие!

– А будет ли оно, это милосердие, или то лишь обман пустой? – спросил один из старост, прерывая тягостное молчание, последовавшее за словами князя Остея.