Вывезли ее в Ленинград из глухой деревни, где и колхоза-то толком не было, для домашней работы к пожилому образованному человеку. И человек этот старый - архивариус - вскоре помер. Анастасия Ивановна в свою деревню возвращаться не захотела, пошла работать на Балтийский завод в столовую официанткой и поменяла комнату. А надо сказать, что архивариус се грамоте научил.

- Думаю, он ее щупал, - делился с Васькой Афанасий Никанорович и, спохватываясь, что говорит с мальчишкой, исправлял свою оплошность вопросом: - У вас в школе сейчас как - девчонок щупаете?

Васька краснел густо и надолго.

Анастасия Ивановна была на девять лет старше Васьки, он называл ее тетя Настя, но серьезности к ней не испытывал, и когда она, высоко подоткнув юбку, мыла пол в коридоре, Васька, хоть и бросало его в жар так, что опухшие уши к плечам свисали, с трудом одолевал хулиганское желание дать ей коленом пенделя.

Познакомилась Анастасия Ивановна с Афанасием Никаноровичем, как она сама говорила, случайно. Случай вышел такой - Васька ненароком подслушал, он в ванной клюшку строгал, а дверь в ванную шла из кухни.

- Коридор от раздачи до зала узкий, - рассказывала Анастасия Ивановна Васькиной маме. - Если кто с подносом идет, пережидать приходится - не разойтись. Вот иду я с подносом. Борщи - тарелка на тарелке горой, с пылу. А маляр на корточках стену красит. Я к другой стене прижимаюсь, стараюсь бочком, а он хвать меня за ноги, я чуть поднос-от не выронила. Он мне всякие красивые слова говорит, а сам меня щупает, ноги гладит. А у меня мысль одна, как бы поднос-от не уронить, не ошпарить ему лицо. Жалко же человека. И не знаю, что делать: то ли кричать, то ли еще что? Стыдно, человек в возрасте, а ноги мне гладит. Я и говорю ему строго:

"Товарищ, вы бы не согласились ремонт мне произвести на жилплощади? Я сама, - говорю, - неумелая, у нас в деревне обои не клеют".

"С полным моим удовольствием, - отвечает. - Адрес ваш будет какой?"

"Адрес я на обратном пути вам сообщу, сейчас у меня борщи стынут".

Он прижался к стенке и смеется, леший.

На обратном пути я хотела его подносом по голове хватить, а он стоит, высокий такой и глаза ласковые.

"Вы, - говорит, - меня извините. Вы такая красивая, что даже святой угодник Микола не устоял бы у ваших ног".

...Как-то Афанасий Никанорович принес в бутылке с притертой пробкой люминесцентный порошок. Порошок в темноте светился голубым огнем.

- Для борьбы с суеверием, - объяснил Афанасий Никанорович. Настька-то суеверная, темная. Красной косынкой повязывается, а сама - ночь древняя. Вот мы ее и разоблачим. Рисуй черта. - Он дал Ваське квадрат плотного картона размером побольше тетради.

Васька нарисовал черта с высунутым языком. Афанасий Никанорович обвел рисунок по контуру клеем и по клею присыпал порошком. Лишний порошок смахнул на газету. Посмотрел в темноте критически и покрыл по клею же светящимся этим порошком сплошь - язык, рога и глаза. Причем глаза густо, стало быть ярко, а язык и рога реденько, тускловато.

Черт в темноте полыхал.

- Жаль, такого порошка красного нету. Все бы суеверие зараз вывели.

Афанасий Никанорович привязал к картону толстую нитку и приладил черта в уборную под тазик, который висел на противоположной от унитаза стене. Нитку он вывел в коридор. Под кромку тазика подложил два кругляшка, отрезав их от морковки, чтобы щель была. Когда нитку отпускали, картон вылезал из-под тазика - черт оказывался прямо перед глазами сидящего. Афанасий Никанорович все это отрепетировал, весьма радуясь своей выдумке. И Васька радовался. Да и как не радоваться - идея была прогрессивная.

Когда прибежавшая с работы Анастасия Ивановна шмыгнула в уборную, Васька, он был наготове, вывернул на электрощитке пробку. Афанасий Никанорович медленно нитку стравил.

Раздался крик дикий и вздох упавшего на пол омертвевшего тела.

- Ты сейчас в комнату ступай, - велел Афанасий Никанорович. - Я один тут управлюсь... Не ожидал. Такая на вид крепкая.

Васька слышал из комнаты, как Афанасий Никанорович с ворчанием извлекал Анастасию Ивановну из уборной и как она не хотела по коридору идти - падала. И как он отнес ее и дверь за собой закрыл. Тогда Васька вышел, вытащил из-под тазика черта и спрятал его у себя в комнате под шкаф.

Анастасия Ивановна очнулась на своей кровати в темноте. Угадав ее пробуждение по заскрипевшим пружинам, Афанасий Никанорович заворчал досадливо:

- Что это света нет? И ты, Настька, на кровати в такой час? И почему дверь в квартиру настежь открытая?

Тут и Васька включился, затопал в коридоре, словно вбежал в квартиру с лестницы, и закричал:

- Что случилось? Почему света нету?

- Да и сам не пойму, - откликнулся Афанасий Никанорович. - Третью пробку вворачиваю - перегорают. Словно нечистая сила их жжет. А ну, попробуй ты, у тебя рука детская - непорочная, черт с тобой вязаться не станет.

Васька пробку ввинтил. И при вспыхнувшем свете увидел Анастасию Ивановну. Она стояла в дверях своей комнаты, бледная, обмякшая, и в глазах ее, сухо блестящих, кристаллизовалось какое-то окончательное решение.

Окончательное решение у нее вышло такое: с Афанасием Никаноровичем порвать навсегда и забыть, потому что он такой человек ветреный, что за любовь к нему ей черт язык показал.

Васькиной маме она объяснила под вой примусов:

- Вот так, Антонина. Рожа мерзкая - светится. И язык вывален, как у пса в жару. Прямо перед моим носом - рукой достать.

Мать подозрительно оглядела Ваську. Васька возмущенно пожал плечами, отчего по всем швам его тесной одежды пошел треск.

Анастасия Ивановна собрала вещички Афанасия Никаноровича, которые он к ней потихоньку перетащил, в основном одежду.

- С богом, Афоня. Наша с тобой жизнь - грех, если мне черт привиделся.

- Настька, одумайся! - кричал Афанасий Никанорович. - Я тебя, дуру, люблю. И никто тебя так не полюбит. А черта мы с Васькой нарисовали для психологии, чтобы дальнейшую борьбу повести с твоею серостью. Васька, неси черта!

Васька полез под шкаф - черта там, естественно, не было; Васька тем чертом уже девчонок пугал и других слабонервных, подводил их к сараю старухи Полонской-Решке, бывшей гадалки. Иногда вместо черта появлялся перед щелястой дверью заспанный Петр Мистик, гадалкин сын, с бледным, как луна в дождь, лицом, взрослый мужик, контуженный в империалистическую войну. Много больных и контуженых толклось в городе с империалистической и с гражданской, после голодного тифа в Поволжье, после пожаров и недородов, ящура и дурного глаза.