— Я рад служить непобедимым воинам Белого Царя, — заверил Гуванч, прижимая руки к пухлой груди.

Шауфус дождался, пока царевич умоется и переоденется в одной из комнат, после чего повел его к Кауфману. Тот занял центральный двор и пил чай в окружении цесаревича, великого князя, герцога Романовского и генералов. Около сотни человек, в основном офицеров, окружали их со всех сторон, наблюдая и одновременно присматривая, чтобы не произошло ничего непредвиденного.

— Миша! Мишаня! — на меня неожиданно налетели и сгребли в объятья. Это был улыбающийся Скобелев. Он несколько раз тряхнул меня за плечи, заглянул в глаза и засмеялся. — Ну, что, со встречей!

— Со встречей! — я обнял друга. — Так и знал, что с тобой ничего не случиться.

— А со мной ничего не случится до самой смерти, — заверил он меня.

Мы отошли в сторонку. Никто из нас радости не скрывал. Быстро обменялись последними новостями — как наши отряды добрались до Хивы, что видели и как прошел штурм города.

— Поздравляю с подполковником, — заметил я, когда первоначальное возбуждение немного улеглось. — Быстро ты взлетел!

— Быстро! Но что-то мне подсказывает, что и ты взлетишь быстро. Ты же Сокол!

— Посмотрим, посмотрим… Как складываются отношения с моей сестрой?

— Все хорошо, она чудесная девушка! Я уже познакомился с вашими родителями. Вот закончим с местными делами, возьму отпуск и отправляюсь в Москву, будем венчаться, согласие я уже получил. Приглашаю!

— Спасибо, хотя меня, вообще-то, и Полина может пригласить, — мы посмеялись. — Давай ка вот что сделаем — сыграем две свадьбы, твою и мою, в один день.

— Давай, почему нет? — Скобелев еще больше обрадовался. Оглянувшись, он махнул рукой и подозвал одного из офицеров, молодого, коротко стриженного с небольшими усиками и бородкой. — Познакомься, Миша, мой друг поручик граф Шувалов, Павел Петрович.

— Михаил Сергеевич Соколов, — мы с графом пожали друг другу руки.

— А я немало о вас слышал, — заметил граф, доставая портсигар и предлагая нам папиросы. — Скобелев вас любит.

— И что слышали?

— Только хорошее. Я вам даже немного завидую, Михаил Сергеевич, сколько у вас всего в жизни интересного.

Я еще раз внимательно оглядел Шувалова. Первое впечатление он произвел хорошее. Шуваловых в России знали и ценили, они, как правило, занимали весьма высокие посты. Род разделился на две ветви, старшую и младшую. Новый знакомый, скорее всего, принадлежал к младшей. А вот старшая ветвь была, что называется, на слуху. Графа Петра Андреевича, шефа жандармов и начальника Третьего отделения прозвали «Вице-императором» и «Вторым Аракчеевым». Человеком он был властным, консервативным и не особо блестящих способностей. Сначала он занимался внутренней политикой страны, но в последнее время стал терять влияние и переключился на дипломатию. Именно граф сел в лужу и связал дипломатическому корпусу руки, когда официально заверил англичан, что Россия никогда не займет Хиву и ее территорий. Подобное говорило если и не о глупости, то, как минимум, о недальновидности.

Его младший брат, генерал-майор Павел Андреевич состоял в Свите Е.И.В., являясь почетным членом множества комитетов по перевооружению армии, хозяйственной части в войсках, тюремного ведомства и прочих не очень тягостных, но весьма доходных должностей. В 1872 г. он стал одним из учредителей Сибирского торгового банка, при этом являясь германофилом и ярым поклонником идеи сближения с Германией.

Вот такой род Шуваловых. Влиятельный и серьезный. А Скобелев молодец, с нужными людьми дружит. Хотя, тут совпадение, а не расчет. Миша на бессердечного карьериста совсем не похож. Друзей он выбирает не по степени возможной полезности, а по зову сердца.

Ата Джана тем временем представили командующему. Правда, с ним практически не разговаривали. Кауфман прекрасно знал местную политику и не собирался показывать царевичу, что в нем нуждаются. Пусть сам ищет способ угодить русским.

В этот день в городе случились еще две перестрелки, когда засевшие в домах туркмены отказались сдаваться. И на этом все закончилось.

Так пал великий и некогда непобедимый Хорезм. Пало жестокое средневековое рабовладельческое государство, несколько веков терзавшее южные границы России.

На главной площади под величественные звуки марша прошел торжественный парад. Затем был пир — с вином, жареным мясом, свежими лепешками, пловом и фруктами.

Следующие дни наполнила обычная в таких случаях суета. Цесаревич и Кауфман поселились не в душном и жарком дворце, а в летней резиденции хана, просторной усадьбе в Гендемианском саду. Там они приняли заверения в дружбе и покорности от местной делегации. Кроме Ата Джана к ним допустили и еще нескольких придворных.

Первым делом Кауфман приказал отменить рабство и освободить рабов. Их оказалось около десяти тысяч, в основном персов, но и русских насчитывалось пятнадцать сотен.

Осмотрели дворец. Несколько представляющих историческую ценность предметов, таких, как ханский трон, отправили в Петербург. Необычным трофеем стал комплект рыцарского доспеха тринадцатого века. На шлеме и перчатках был выбит герб — королевские лилии рода Капетингов. Понятное дело, что доспех перешел в руки арабов во время одного из Крестовых походов, но никто не знал, как он смог проделать столь длинный путь от Палестины до Хивы. Еще одной заслуживающей упоминания вещью стала отделанная золотом и слоновой костью охотничья винтовка, подарок хану от вице-короля Индии лорда Нортбрука. С помощью таких подачек англичане делали все возможное, чтобы владыки Бухары и Хивы сражались с русскими.

Заглянули мы и в гарем, хотя Кауфман сразу же приказал выставить там пост для охраны прекрасных пленниц. С моей точки зрения, беречь стоило всего десяток молодых женщин, остальные больше походили на ведьм, чем на усладу ханского сердца. Перепугались они так, словно мы прямо сейчас, на месте, не снимая сапог, примемся их насиловать. Крик поднялся страшный и гусары мигом ретировались.

— Слабаки мы, — с сожалением констатировал Некрасов. — Вот поручик Ржевский никогда бы так просто не ушел из столь перспективного местечка. Он бы память о себе оставил. Памятник сложил нерукотворный! Нет, выродился гусар, выродился!

Жизнь Хивы медленно входила в спокойное и немного сонное русло. Хотя, надо полагать, она уже никогда не будет прежней.

27 мая в Хиву вернулся Сеид Мухаммад. Туркмены на западных землях не собирались складывать оружия, но хан окончательно понял, что победы ему не видать и лучше покориться, в надежде усидеть на троне.

Цесаревич и Кауфман приняли его в прекрасном саду, под душистыми яблонями. Здесь находился помост, выложенный мрамором и прикрытый кирпичами, который застелили коврами.

Сидя в обшитом жемчугом седле на прекрасном арабском скакуне хан с поникшей головой въехал в свой собственный сад, с помощью двух слуг спустился на землю, снял шапку, наклонил голову и приблизился к помосту. Затем он поднялся по ступенькам и сел на колени.

— Унижается, — заметил Людвиг Фальк.

— Нет, — я покачал головой. — Хивинцы так сидят во время разговора. Вполне обычная поза, хотя всем видом он и демонстрирует раскаяние. Обрати внимание, как он держит руки и спину.

Хан оказался крупным высоким и сильным на вид мужчиной около тридцати лет с большими глазами, орлиным носом и редкой бородкой. Одет он был в длинный ярко-синий шелковый халат. Не знаю, что творилось в тот момент в голове у хана. Он сидел на коврах и на помосте, которые ранее принадлежали ему, выражал покорность, которую раньше выражали ему, и отдавал свою судьбу в чужие руки. Непросто пережить подобное падение, что уж там говорить.

Цесаревич Николай хану ростом не уступал, а вот маленький Кауфман рядом с ними представлял необычный контраст. По лицу генерал-губернатора иной раз скользила довольная улыбка. Улыбка победителя, одолевшего давнего исторического врага своей Родины. Ум победил грубую силу, военная дисциплина одолела храбрую и дикую ярость.