Потом обед, на который была приглашена по списку от силы пятая часть присутствовавших, а потом кто-то подкинул Земляку идею насчет краеведческого музея.
И Земляк, к общей радости, согласился посетить его.
В музей отправилась треть от тех, кто был в застолье, – чтобы не создавать в его довольно тесных залах ненужной толчеи. Самые главные лица, то есть: губернатор (он же председатель правительства), вице-губернатор (он же первый заместитель председателя), еще шесть заместителей председателя правительства области (включая Максима Витальевича), семнадцать министров, восемь начальников управлений, двенадцать председателей комитетов, десять начальников думских отделов, четырнадцать руководителей думских аппаратов (включая Павла Витальевича), да еще представители силовых ведомств, да городское начальство – в общем, больше уже некуда, но и меньше нельзя.
И так оказалось, что Максим был все время рядом с Шестаковым, шел, элегантно хромая (некоторые впервые с удивлением обнаружили эту хромоту, ранее не замечаемую), отвечал на вопросы, комментировал, смеялся шуткам Земляка и сам шутил.
Земляк, едва войдя в музей, умилился: справа от двери стояло чучело огромного бурого медведя, слева, на подставке, чтобы не казался слишком маленьким, средневековый рыцарь подростковых габаритов в доспехах и с мечом. Ни медведи, ни рыцари в сарынских краях не водились, это были давнишние подарки каких-то центральных музейных фондов, но стоят вот уже полвека и вызывают неизменную радость детей.
– Надо же, как сорок лет назад! – улыбнулся Земляк и ласково дотронулся до лапы медведя.
Присутствующие тоже улыбнулись, будто дотронулись до них.
– А вот тут еще один рыцарь был, на коне, – показал Земляк на место возле широкой лестницы с лепными перилами.
Все переглянулись. Ясно было, что рыцаря на коне в ближайшее время вернут.
Земляка встретила сама директор музея, заслуженный работник культуры Мария Константиновна Синякова, которой было то ли восемьдесят, то ли девяносто лет: все присутствовавшие помнили ее уже старушкой.
Она растроганно обнялась с Земляком и сказала, что сама будет экскурсоводом, если где что нужно объяснить, хотя многое и так понятно: стараниями работников музея информация размещена так, что все можно увидеть и прочесть без устных пояснений.
Земляк чувствовал, что путешествует в детство. Первые залы были о природе – за стеклом, среди искусно сделанных веток и травы, были волки, лисы, зайцы, косули, бобры, орлы, всякая мелкая птичность, змеи, страшные даже будучи неживыми, и прочие представители фауны и флоры.
Земляк вспомнил: когда школьником попадал сюда, ему казалось, что вот сейчас экскурсия уйдет, зал опустеет и животные оживут. Однажды он отстал, быстро вбежал в пустой зал – нет, все было на своих местах. Хотя ему показалось, что волк все же немного сдвинулся. Сейчас, уходя из зала, он оглянулся, усмехнулся и пошел дальше.
И зря: как только люди убрались, волк зевнул, потянулся, припадая к земле лапами и мордой, слегка щелкнул зубами, лиса закрутилась на месте, готовая и юлить рядом, и сбежать. Убедившись, что волк не намеревается нападать, она повернулась к зайцу и оскалилась. Упитанный белый заяц ничуть не испугался, он был не настолько дурак, чтобы не понимать, что мертвый и лисе от него не будет никакого удовольствия.
Но тут вошел кто-то из служителей музея, и звери опять замерли.
Мария Константиновна вела дальше по залам флоры и фауны и оправдывалась:
– Мы, конечно, обновляем эти отделы, но, знаете, некоторых животных уже просто нет, а если их найти, то где отыскать приличного таксидермиста? Вымершая профессия!
– Если надо, найдем, – сказал Земляк. – Только, знаете, ничего не меняйте. Ведь это как приятно: прийти через двадцать, тридцать лет – и окунуться опять в детство, увидеть то же самое, что ты видел, но другими глазами. Понимаете?
Мудро, отметили сопровождающие. Не дурак Земляк, оказывается, не зря его в Москву взяли.
Потом был зал палеонтологии. Кости мамонтов, трилобиты, фрагменты скелета ихтиозавра.
– Сто сорок миллионов лет, – прочел Земляк подпись. – Это даже представить невозможно.
Окружающие покачали головами: действительно, представить невозможно.
– Если поделить на мой возраст, на сорок пять лет, это сколько будет, интересно?
Все посмотрели на министра финансов. Тот вспотел, хотел достать из кармана телефон с калькулятором, но поднапрягся и сосчитал в уме:
– Примерно три миллиона сто тысяч.
– Ого! То есть моих прожитых жизней, представляете, поместилось бы три миллиона сто тысяч! Масштаб!
В зале древних народов, населявших когда-то сарынские земли, были фрагменты захоронений скифов и сарматов. Ничего интересного, косточки и черепушки. У стены стояли два манекена, изображавшие мужчину и женщину сарматского племени. Женщина в длинном, расшитом золотом и цветными бусами халате, а мужчина в кожаной куртке с воротом на ремешках и коротких штанах, с саблей. Земляк с любопытством глянул на мужчину, который был слегка скуласт, как и он сам, и отправился дальше.
Когда зал опустел, мужчина сказал жене:
– Большой человек.
– Да, – сказала жена.
– Ничего не изменилось, он впереди, а они сзади ему пятки лижут. Как было, так осталось.
– Да, – сказала жена.
– Только оружия у них нет.
– Да, – сказала жена. – Но у меня тоже нет. А мы воевали не хуже мужчин. Они нарушили правду истории.
– Напиши в комитет по историческому наследию, – пошутил мужчина, нахватавшийся от экскурсантов за множество лет разных современных слов и понятий.
– Пока они рассмотрят и примут решение, я вся истлею. И ты разве забыл, что у нас не было письменности?
– Упущение, – вздохнул мужчина. – Теперь никто не узнает о нас правды.
– С письменностью еще хуже, – возразила жена. – Вот нам написали, что мы сарматы, а это все равно, что написать – европейцы. Неконкретно. Мы – аланы! Так что не завидуй, о них тоже потом такого понапишут, что сами себя не узнают!
Последними на этом этаже были залы недавнего прошлого: девятнадцатый век, дворяне, крестьяне, их мебель, посуда, одежда. С любопытством все осмотрели курную избу в разрезе: крохотное оконце, закопченные бревна, на полатях лежит дед – аккуратно одетый, в новеньких лаптях, за прялкой бабка, за столом над пустыми глиняными мисками мужик с женой, за ними люлька с дитенком, подвязанная к матице.
– Жили же люди в такой тесноте, – заметил Земляк, – а по десять детей имели. А мы, если будем и дальше придерживаться такой демографической политики, обнулимся за сто лет.
Окружающие, понимая, что это не просто слова, а высказывание на государственную тему, сделали озабоченные лица.
Все пошли наверх – к экспозициям двадцатого века и современным.
Мужик хмуро сказал вслед уходящим:
– Кургузые какие. Я, чай, немцы? Димигрифическая, говорит.
– Продали, что ль, бы нас кому, – запричитала жена. – Никакой подмоги нету, сидим тут натощак, дитё, слышь, даже не орет уже. Не померло ли? Встань-ка, глянь.
– Тебе надо, ты и встань, – ответил муж.
– И не надоест? – простонал спросонья старик. – Лет семисят про одно и тоё же собачитеся!
– А тебе какое дело? – тут же встряла старуха. – Лежи да попёрдавай!
И она не звонко рассмеялась.
– Я бы пёрднул, было б чем! – ответил старик.
Он даже нарочно поднатужился, но ничего не вышло, даже пустоты в животе нет, кишка к кишке присохла…
– Видно стать помирать нам, – пожаловался он.
– Кто мертвый, тому не страшно, – весело ответила бабка, ловко крутя колесо и протягивая готовую нить к веретену, а потом наматывая ее и начиная сызнова. Дело ладилось.
Залы двадцатого века на третьем этаже были Земляку, как и в детстве, не так интересны. Слишком много скучной полиграфии: листовки, прокламации, старые газеты. Был отдел с вывеской поверху: «Наши знаменитые земляки». Среди государственных деятелей, артистов, художников и писателей, прославивших Сарынск, красовался портрет Земляка, он прошел мимо, усмехнувшись и показывая, что относится к этому иронически.
