- Да не тяни ты резину, парень. - Усталое добродушие проступило в голосе следователя. - Думал бы ты головой, в конце концов... Хоть бы родных пожалел. Или ты их меньше паршивой бумажонки ставишь, в которой, кроме туфты, может, и нет ни хрена? Может думаешь, своей молчанкой Юденичу Петроград презентуешь? Поналезло ж вас, кутят слепых, в эту кашу... Если хочешь знать, может, я и зря тут с тобой валандаюсь. Очень даже часто в нашей работе - распутаешь дело, а в итоге пшик. Это я не потому говорю, что за столом за этим сижу, а попросту жалко тебя, дурака. Так что кончай мне ваньку валять.

Можно не думать о том, что ты дал себя взять с важными документами на руках, можно не думать о том, что много страшнее мыслей о собственном бесчестии - о том, что не только военных проводят в четыре утра по коридору... Можно только смутно бредить горячей ванной, бритвой, мятной пеной дорогого мыльного порошка... Нет, сейчас нельзя погружаться в эту спасительную дурноту... Надо прийти в себя. Прапорщик, вы забыли о своей роли.

Хорошая штука - роль... Просто придерживаешься принципов - это как-то для меня слишком сложно... Уж очень трудно зримо представить себе этот самый принцип, чтобы за него можно было подержаться руками, когда начнешь тонуть... Некрасов бы, пожалуй, смог. А мне много легче попросту разыгрывать Альба Лонгу в пяти картинах... Роль ведет сама. Дрянь же Вы, прапорщик. Ладно, passons2, со своей дрянностью разбирайтесь сами... Где же Ваше фамильное легкомыслие? Играйте на нем, пусть Вам так и кажется дальше, что все, что относится лично к Вам, это игрушечки, что в любую минуту Вы кончите спектакль и пойдете пить чай. И поменьше внимания на статистов.

- Ты, может, курить хочешь? - Надорванная пачка дореволюционных папирос "Ира". - Не стесняйся...

Нервный спазм сжимает горло... Одну затяжку...

- Спасибо, не хочу.

- Слушай, ты, падло!.. - Качнувшаяся от неожиданного удара в челюсть голова на мгновение падает на грудь. Надо заставить себя поднять ее и встретить взглядом следующий удар. - Я ж тебе, щенку сопливому, глаз вытащу!

- Будьте любезны объясняться со мной по-русски.

А попал, кажется, точнее, чем целился: в лице латыша на мгновение проступила непритворная неприязнь... Кого только нет среди чекистов. Интернационал в действии? Или - некая особая нация, языком которой служит этот пакостный жаргон? Как-то незаметно стал понятен этот их язык. "Вытащить глаз"... "Рогатка" - два пальца, наведенные на переносицу.

- А если я тебя завтра в гараж отправлю? - Петерс, легко отбросивший напускную ярость, снова делается флегматично-спокойным.

- Можете хоть сейчас отправлять.

- Успеется, не торопись. - Петерс почти приветливо взглянул на Сережу. - Больно красивым ты, голуба душа, в гроб захотел. Я погляжу вроде и зубы целы. А не удивляешься почему? Небось понял, ребята у меня умелые. Горячие вот иногда. Кстати, кто это по пальчикам сапогами прогулялся? Ну да неважно. А дело, парень, вот в чем. Я ребятам приказывал тебе покудова портрета не портить. Я ведь твою молчанку давно раскусил. Ни хрена ты не знаешь, парень. А вот чтоб цену себе набить, это ты толково смекнул. Я толковых люблю. Скажи-ка вот чего: Николай-то Николаич не хуже папаши родного обрадуется, ежели адъютантик его, почитай, из мертвых воскреснет?

- Я Вас не понял.

- Да побег сварганим. Понятно, кой-чего подпишешь сперва. Ты чего уставился как французский лорд? Уж хватит в благородство играть, думаешь, долго уламывать тебя буду? Идет фарт, так не зевай! Обмозгуй все это до завтра, а нет - в гараж. Только, извини, не сразу. Все! Увести!

4

На широком подоконнике, мимо которого по коридору ведут Сережу, сидят две девушки - короткие стрижки, сапоги, кожанки, короткие юбки, едва достающие до сапог. Одна - голубоглазая, соломенные волосы подстрижены так коротко, что вызывают в памяти характерную прическу первоклашки, подстриженного перед сентябрем "под нуль", - вообще походит на мальчика. У второй - черные блестящие волосы, вьющиеся мелкими колечками, - еврейка. Девушки пьют морковный чай, подливая его из закоптелого чайника, стоящего на подоконнике между ними, и с молодым, веселым аппетитом жуют черный хлеб, негромко обсуждая что-то между собой...

Поравнявшись с ними (светловолосая девушка скользит по нему невидяще-спокойным взглядом, так смотрят на неожиданно скрипнувшую на сквозняке дверь - просто на мгновение поднимают голову, даже не отдав себе в этом отчета), Сережа слышит обрывок разговора...

- Вот я, Надька, и не знаю даже...

- А чего тут не знать? В личной жизни надо решительно - да так да, нет так нет, а антимоний разводить некогда! Мы в конце концов коммунистки, а не какие-нибудь буржуйские барышни...

Дверь в конце коридора, навстречу которой идет сопровождаемый двумя конвоирами Сережа, широко распахивается.

- Привет, девчонки! - громко и весело кричит через коридор показавшийся из нее молодой человек в неизменной, невыносимой кожанке. Горяченьким поделитесь?

- Тащи стакан! - так же весело кричит уже за спиной Сережи прокуренный девичий голос.

- Момент! - Молодой человек снова скрывается в двери.

...Под ногами коробятся грязные серые паркетины.

5

Сапоги разъезжались по глинистой рыжей грязи. Шедший впереди Юрия рыжий проводник-финн неожиданно остановился.

- Что там?

- Нет, ничего. Послышалось... - Финн поправил лямку на плече и с привычной ловкостью начал быстро подниматься по поросшему молодняком склону овражка.

Выйдя к широкому, поваленному с корнями стволу березы, они остановились передохнуть. Юрий вытащил фляжку с коньяком и, сделав два приятно согревающих тело глотка, молча протянул ее финну. Закусив коньяк горьким и, как сургуч, крепким от холода шоколадом, они закурили.

В весенне-мокром лесу уже неуловимо начинало темнеть.

Следя за растворяющимися во влажном воздухе струйками дыма, Юрий мучительно боролся с желанием выпить еще, осушить фляжку до дна, а потом, словно вымещая бессильную злость, с силой зашвырнуть ее в кусты...

"Хватит, в конце концов. Надо взять себя в руки... Ну какое мне, собственно, дело до смерти мальчишки, которого я сам едва не убил? Нельзя было его оставлять... Да что я, нянька ему, что ли, твою мать! Он офицер, взрослый человек - прошел не одну кампанию... и каким-то непостижимым образом умудрился не повзрослеть".