Занимаясь историей марксизма, буржуазные ученые вплоть до первой мировой войны основное свое внимание сосредоточивали на попытках отождествить те или иные идеи марксистского учения с предшествовавшими ему теориями. Пример такого рода исследования представляла книга известного реакционера Георга фон Белова, в которой доказывалось, что оригинальность Маркса и Энгельса заключается-де «только в утрировке и обобщении того, что уже было высказано другими»[83].
Жизнь преподнесла суровый урок подобного рода опровергателям марксизма. Великая Октябрьская социалистическая революция и успехи международного коммунистического движения наглядно доказали не только огромную жизненность, но и самостоятельность и оригинальность марксистского учения. Перед буржуазной наукой встала задача изменения методов борьбы против марксизма, требовавшая самого пристального изучения марксизма – как существа его, так и истории, в особенности – истории его возникновения. В ответ на эту потребность возникает обширная буржуазная литература о Марксе, Энгельсе и марксизме. Э. Цобель и П. Гайду, например, указали в своей далеко не полной библиографии 740 названий работ о Марксе, Энгельсе и марксизме, вышедших за рубежом в 1914 – 1925 годах[84].
В частности, они фиксировали 64 материала и отдельных исследований к биографии Маркса и 19 работ, посвященных изложению его жизни и учению в целом. Хотя в нашем распоряжении и нет сколько-нибудь достоверных статистических данных, можно с уверенностью сказать, что во второй половике 20-х гг. поток этой литературы еще более возрос.
Наряду с повышением непосредственного интереса к истории возникновения марксизма, следует отметить и другое обстоятельство: развитие самого капитализма выдвинуло в этот период на первый план такие философские проблемы (проблемы существования личности, форм самосознания и т.п.), которые в ряде существенных пунктов оказались сходными с проблематикой, находившейся в центре внимания младогегельянцев; на этой почве самоновейшие философские концепции (неогегельянство, философия жизни, экзистенциализм), обнаруживают в младогегельянцах своих дальних родственников и начинают усиленно интересоваться деятельностью последних и всем развитием немецкой философии 40-х гг. XIX в. вообще.
Уже в первое десятилетие XX в. внимание буржуазной науки привлекают колоритные фигуры таких младогегельянцев, как Давид Штраус, Бруно Бауэр и Макс Штирнер[85]. Затем появляется целая серия работ о политической обстановке в Рейнской провинции 30 – 40-х гг. XIX в. и ее периодической печати, в особенности – о «Галльских и немецких ежегодниках» и «Рейнской газете»[86], о политических взглядах младогегельянцев и Арнольда Руге в частности[87]. В особенности этот интерес возрастает к концу 20-х гг. – это был период наибольшего подъема неогегельянства и возникновения экзистенциализма, и именно в этот период появилась целая группа работ о судьбе гегелевской философской школы[88].
Таким образом, налицо две тенденции в буржуазной историографии: с одной стороны, нарастание непосредственного интереса к формированию взглядов Маркса; с другой стороны, все больший интерес к младогегельянству как своеобразному течению, импонировавшему своей проблематикой представителям новейшей буржуазной философии. Обе эти тенденции неуклонно сближались на протяжении 20-х гг. и в какой-то момент должны были слиться. Это слияние состоялось на рубеже 20 – 30-х гг.: в опубликованных в этот период «Экономическо-философских рукописях 1844 года» представители той и другой тенденции увидели желанный для себя материал, и потому все буржуазные идеологи с восторгом оповестили мир, что они-де «вновь открыли Маркса» – Маркса как философа культуры, как предшественника экзистенциализма.
Впрочем, с определенными предпосылками слияния указанных двух тенденций в буржуазной историографии мы сталкиваемся еще задолго до того, как оно стало общепризнанным фактом. Уже в начале XX в. появляется работа Д. Койгена «О предыстории современного философского социализма», в которой генезис марксовой теории рассматривался в тесной связи с различными течениями левого гегельянства[89]. Этот подход наблюдается также в книге Форлендера «Кант и Маркс»[90] и в специально посвященной данному вопросу статье Грётюзана «Младогегельянцы и происхождение современного немецкого социализма»[91].
Весьма интересной в этом отношении представляется книга H.Н. Алексеева «Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов (Очерки по истории и методологии общественных наук)». В третьем отделе этой книги имеется обширный раздел, прямо называющийся: «Генезис теории исторического материализма». Характеризуя наметившиеся уже к концу 1841 г. различия среди младогегельянцев, автор считает, что эти различия «можно свести к трем группам: 1) решительная антропологизация гегелевских идей в последующем развитии философии Фейербаха; 2) разрушение понятий культуры и истории, начатое так называемой „критической критикой“ и законченное Максом Штирнером; 3) новая попытка формулировки понятий культуры и истории, предпринятая К. Марксом и Ф. Энгельсом. При этом философия Фейербаха является до некоторой степени подготовительной ступенью, определяющей две дальнейшие точки зрения»[92].
Таким образом, уже в 1912 г. не только исходный пункт, а и весь процесс формирования взглядов Маркса изображается как процесс, протекающий в рамках младогегельянства. Сама борьба Маркса против младогегельянцев предстает лишь как борьба на общей исходной основе – на почве, провозглашенной Фейербахом «решительной антропологизации гегелевских идей», на почве критики как интерпретации «существующих культурно-исторических форм сознания»[93]. Открытие Марксом в статье «К критике гегелевской философии права. Введение» того, что «человек – это мир человека, государство, общество», и выдвижение им требования превратить критику неба в критику земли, критику форм сознания в критику форм действительной жизни человека, H.Н. Алексеев рассматривает лишь как появление новых идей в пределах общей младогегельянской проблематики. «Мы видим, – заключает он, – что идеи Маркса двигаются в общем направлении того же радикализма, которого придерживалась вся гегельянская „левая“, но в понятие „человека“ вкладывается новое содержание, отличающее точку зрения Маркса от взглядов его товарищей по школе... Антропологизм молодого гегельянства становится здесь социальным, переходит в социологизм»[94]. Иными словами, «образуется новейший социально-философский натурализм под позже присвоенным ему именем экономического или материалистического понимания истории»[95].
Таким образом, даже сложившаяся марксистская философия интерпретируется как «социально-философский натурализм» или «социальный антропологизм».
Следовательно, уже в 1912 г. русский профессор, затем белоэмигрант близко подошел к той трактовке духовной эволюции молодого Маркса, которую 20 лет спустя немецкие правые социал-демократы стали выдавать за свое личное открытие. «Этот Маркс, – заявил в 1932 г. Г. де-Ман в статье „Вновь открытый Маркс“, – реалист, а не материалист. Отклонение от философского идеализма не ведет его к тому, чтобы мнимой высшей реальности идеи противопоставить высшую реальность материи. Скорее он подчиняет обе эти реальности одной всеохватывающей действительности жизни в ее пассивно-активной, бессознательно-сознательной тотальности. И материальные, и идеальные причины он рассматривает как явления единого тотального жизненного процесса»[96].
