Ох, как же я зол на эту безмозглую сволочь. Если бы он не знал столько (а вроде бы и немного он знает), с радостью бы позволил ментам его еще на пару лет упечь в каталажку. Но сейчас не могу. Нужны даже такие пальцованные олухи, как он.

Вот, закончим с делом, сам ему перо в ребра суну. Чтобы нервы мне больше не мотал.

Не все клеится так ладно, как я рассчитывал. Измотался. Устаю очень.

А Шурка, дрянь, даже ужин не согреет.

Звонили из школы. Я уже говорил, что этот маленький засранец догадался вместо отцовского дать им мой телефон? Да, кажется, говорил.

Пришлось сходить туда. Его классная (у нас она в свое время физичкой была) - Марья-дай-бог-памяти-как-ее-там - при виде меня отнюдь в восторг не пришла, но объяснения, что с отцом мы больше не живем, приняла нормально. Я сказал ей, что работаю шофером, из чего она, похоже, сделала вывод, что из меня все-таки вышел толк. Несмотря ни на что. Вопреки всем ее ожиданиям. Похоже, даже исполнилась ко мне определенного уважения.

Жаловалась мне на Шурку:

– Такой был внимательный, серьезный мальчик, а теперь все забросил. До уроков ему дела нет, успеваемость упала, дисциплины никакой, да еще эти похабные мерзкие стишки.

Марья-может-быть-она-и-Петровна кинула мне тетрадный лист, исцарапанный знакомыми каракулями, где мой брат в мелких подробностях воспевал подробности нашей с ним половой жизни.

Что ж… Хотя бы не от первого лица.

– Стасик, я помню, какой ты был в школе, но до такого даже ты никогда не опускался! - возмущенно всплеснула физичка своими коротенькими пухленькими ручками. - Разберись с этим как-нибудь. Повлияй на него.

Я обещал повлиять. А Марь-Агаповне вывалил из кармана рублей триста случайно завалявшихся денег, чтобы поднять Шуркину успеваемость.

Дома пригрозил братишу, что в следующий раз не стану разбираться, пусть настоящего отца вызывают. Он не разговаривал со мной до вечера. Уже потом, в постели, тоненьким голосом попросил прощения.

А ведь, если честно, стихи были красивые. На что я к этому делу равнодушен, а мне понравилось. Всякие «сочленения коленей» и «исступления экстаза»… Я бы так не сказал.

Кстати, сколько мы с ним уже не занимались любовью? С лета, наверное.

Словом, я его чуть до смерти не затрахал. Но он, молодец, не выл, не кричал. Кусал пальцы и все стерпел.

Надо бы ему теперь что-нибудь купить, подарок в смысле. А то чересчур это все как-то.

Нет, он это нарочно делает.

Мелкий засранец. И как я раньше не замечал?

Горы посуды в раковине его работы. Пожрет какой-нибудь ерунды и ставит в раковину, а помыть - ни фига, не чешется. Бесит - невероятно! Он ведь и дома никогда не мыл. Но там мне до этого как-то наплевать было. Даже не задумывался. Привык, что дома был вечный срач. Да и когда Шурка стал с нами жить, ведь нормально же в начале все было. Мыл, значит. А с начала этой осени наша кухня здесь все больше напоминает то, что было в отцовской квартире. Не буду ни фига ему говорить, если сам до конца недели не сообразит помыть - изобью.

Не сообразил. Пришлось избить.

Засранец проплакал всю ночь. Не пошел в школу. Все утро под моим присмотром драил кухню, потом ползал на карачках, мыл пол (а не хрена было в ботинках по всей квартире шататься). Он был весь такой приниженный и несчастный, что я едва не разжалобился. Хотя, нет, все же разжалобился немного. Помог ему помыться потом, растирал полотенцем. Долго гладил по спине и по голове…

Сорвался на Хиппи и Кику - ленкиного шурина. Думал, разорву уродов безмозглых. Невнимательные, незаинтересованные. Не партнеры серьезные, а сорняки совковые какие-то. Напугал их, конечно. Что говорить, я даже сам напугался. Потом, когда успокоился.

Ненавижу, когда меня подводят.

Весь вечер сидел в комнате Сахи.

Пил с ним очень горячий, очень крепкий чай. Невозмутимый Саха разминал своими цепкими пальцами мне плечи. Монотонно бормотал что-то про законы кармы и что мне нужно пощадить себя и окружающих. На мои язвы относительно того, что его доля в моем проекте меньше десяти процентов, то-то он так спокоен за успех всего предприятия, непонятно к чему заявил:

– В тебе, Стас, живут восемнадцать демонов. Если ничего не сделаешь, они тебя разорвут.

– Я атеист, - хмуро огрызнулся я, стряхивая его руки. - Нету никаких демонов.

– Как знаешь, - Саха легонько хлопнул меня открытыми ладонями по плечам. - Мое дело предупредить.

– Покуришь со мной? - чувствуя себя неожиданно брошенным и одиноким спросил я.

– Покурить - покурю. А потом иди к себе. Твой ганимед уже два часа как под дверью мнется.

– Мой кто?

– Шурка твой. Все - иди. Все равно ничего уже не соображаешь.

Я вяло улыбнулся Сахе, благодарно хмыкнул:

– Супер-мозг - вещь в хозяйстве чрезвычайно нужная.

Он вздернулся, усмехнулся.

– Иди уже.

За дверью и правда сидел на корточках мой братиш. Внимательно всмотрелся мне в лицо, будто искал что-то в моих глазах и боялся найти.

Я подал ему руку, помогая встать.

– Все в порядке, Шур. Пошли спать.

За окнами лизала стекла непроглядная ночная темень, да скрипели нагие нищие клены.

Все уроды. Безрукие, безъязыкие. И безмозглые.

Лишу всех долей. Выдам по пять штук и пусть валят. Новых найду.

Не таких козлов! Не лохов!

И Шурка, жопа, опять посуду не моет. Засранец.

Руки уже опять на него чешутся. Но щажу.

Глаза пуганные, мокрые. Жалко.

Не верю…

Смотрю в зеркало.

Зеркало смотрит в меня.

Мы оба видим одно и то же.

Чудовище.

Я превращаюсь в монстра. 

Я… 

Откуда во мне такая злоба. Внезапная, яростная, страшная.

Необъяснимая…

Ведь не верить же Сахе с его демонами и кармой?

Откуда? Раньше же не было.

Только сейчас заметил: когда он улыбается, его улыбка - как осколок стекла. Сверкающая, как делает это всякое стекло, в солнечный день, в мелкой воде, среди разных там камешков.